Любование окончилось внезапно: резанула по плитке металлическая скоба, вздыбилось облако пыли. Волки отскочили в стороны, Хосок успел поставить на них со старцем щит. Удар пришелся откуда-то сверху: и Чонгук сумел различить едва уловимые вибрации, сделал натужный рывок, на время испарился, а вернулся к пораженным товарищам, держа зубами за загривок рычащего волчонка.
— Вот те раз… — всплеснул руками Чимин.
Опустившись на землю, малыш обернулся и оказался чернявым мальчишкой лет восьми, строящим гримасы и старающимся заткнуть бумеранг за пояс, который ему великоват на два оборота. Быть пойманным в его планы явно не входило.
— Тай? Ого, как ты вымахал! Чего ж ты на нас нападаешь? — Намджун дал всем понять, что опасаться нечего. — Это сынишка Хранителя, можете расслабиться.
Тай покрутился на месте и задрал подбородок, складывая руки на груди и делая вид, что взрослее тут никого нет. Вообще-то, он тайком и с восхищением разглядывает Чонгука, который так ловко его поймал и пахнет, как свой.
— Играю я так, — сообщил он ворчливо. — Все равно бы не попались. Папку ищете? В задней он, книжки читает. А ты… — он сверкнул глазами в сторону Чонгука. — Ты мне нравишься, брат.
— А я как же? — хохотнул Чим.
— Ты чужак, за тобой я еще присмотрю, — и выступил вперед, улыбаясь в ответ Хосоку. — Ха, и мага с собой прихватили…
Мальчик ускакал играть, скрывшись за поворотом, и путники вошли в Храм. Все, кроме Намджуна, приоткрыли рты, ступая по озеру темных плит.
Не мрачно и не помпезно, удивительно тихо и изысканно. Черный мрамор пола, убранство, утонувшее в мягком молочном свете, расписной неф, величественная высота, затянутая мозаично-фресковым полотном, строгие купольные своды. Возведено на века и выглядит нетронутым, непостижимо прекрасным.
А дальше, посреди овальной залы, покоится возвышение алтаря, инкрустированного сердоликом. Вокруг притихли статуи в мантиях, глядящие куда-то выше, где на высоких постаментах, благоговейно глядя друг на друга, держатся за руки двое венчанных. Альфа и Альта̀ра.
— Ты же всегда знал, что здесь начало и конец, да…? — Чонгук провел ладонью по шелковой скатерти алтарного стола.
— Как сложно было сразу рассказать! — саркастично вздохнул Чим.
— Кажется, я понял, — загорелся Хосок, задевая струны арфы в полукруглом клиросе. — Нужно было дать время Чонгуку остыть. Приди он сюда в том состоянии, в каком был сразу же после пропажи Тэхёна – дверь бы нам не открылась. Так?
Намджун отчего-то рассмеялся.
— Чудные вы, ребятки. Ну, можно и так сказать. Всем нам нужно было время, чтобы собраться с мыслями и понять, кому охота рисковать, а кому лучше вернуться домой. И раз уж мы все здесь…
— То добро пожаловать! — послышался раскатистый бас.
— Вольва́н!
Длинноволосый бородатый мужчина в пышной бордовой накидке вышел им навстречу, гостеприимно раскинув руки, обнял Намджуна, Чимина, Хосока, потискал всех вдоволь и обернулся. Зеленые глаза вперились в Чонгука.
— Лицо попроще сделай, ну. Боже, вылитая мать, дуешься совсем, как она.
Альфа попытался сохранить стойкость, но все же улыбнулся.
— Вы знали мою маму?
— Кто ж родных сестер забывает?
О том, что у Чонгука могли остаться родственники в лице дяди, предположить было невозможно. Выходит, тот малыш Тай – двоюродный братишка и у Чонгука не просто есть дом, но и те, кто его ждут здесь.
— Пройдемте в трапезную, — пригласил Вольван, — вином угощу таким, что даже южным не снилось!
За скромным обедом прознали о том, что вожак действительно недавно почил, а после все Ночные ушли в спячку: ритуальный астральный ход на несколько дней, дабы почтить его память и проводить до предков. Проснутся завтра-послезавтра.
Из уст Вольвана история Ночных звучала вдохновляюще. Древние обычаи волков, всё, о чем спорили и воевали – здесь принималось за данность.
— Мы не то чтобы считали себя прародителями, но сами посудите. Наверху сейчас ни одного Храма, произвол и беспорядки, сплошной кошмар. Нос мы, кстати, никогда не задирали. Намджун не даст соврать: жил с нами какое-то время. Мы хоть и гордые, но не лишенные рассудка. Вот думаю, как вовремя нашелся Чонгук! Действительно, судьбу не объедешь.
Прибежавший Тай взобрался Чонгуку на колени, уписывал еду за обе щеки и продолжал восхищаться старшим братом, который не кто-нибудь, а «вообще-то Альфа». В отличие от остальных, Чонгук лишь чутка захмелел и спросил о том, что вынудило его родителей совершить побег.
— А, всё твоя мать… — Вольван подлил себе вина, умиленно вздохнул, глядя на прильнувшего к плечу Чимина Хосока. — Сэна прятала тебя, будущего вожака, не хотела, чтобы ты принимал тяжкую ношу Альфы. У нас-то радости невпроворот было, когда Жрец сообщил, кого она вынашивает, а она поди и выкини финт ушами – бежала с твоим отцом за полмесяца до родов. А мать Альфы становится не менее сильной, и запах умеет прятать во избежание опасности, и убеждать. Так и след простыл. Родители тебе желали только лучшего. Здесь Альфа с мала лишается родительского покровительства, учится, подвергается жестким испытаниям, дисциплине… Тебе же повезло вырасти в лесах, на воле, спать под открытым небом. Как видишь, такового в наших пещерах не водится. Ты свободен, не загружен принципами и кодексами о чести, ты успел повидать мир, хоть какую-то его часть. Я понимал, почему Сэна поступила именно так, а потому никогда её не осуждал, ровно, как и твоего отца, что любил ее до безумия.
Чонгук надолго задумался, не зная, сожалеть ли о том, что его детство вышло таким шальным или напротив, безбрежно радоваться оказаться сыном таких родителей, пожертвовавших ради него всем. Теперь понятно. Потому-то и пугала его мать рассказами о Ночных… Чтобы он не подумывал возвращаться к истокам.
— А вам разве никогда не хотелось выбраться наружу…? — спросил Чим увлеченно. — Не иногда, а насовсем?
— Хотелось, конечно. Но кто ж нам там даст жить спокойно? Отовсюду только и жди беды. Тут хоть безопасно. На поверхность мы выбираемся, конечно, но редко.
После Намджун заговорил о полукровках и недавнем нападении.
— Да, мы о них знаем, — кивнул Вольван. — Нечистые они, скверные. Местные их вообще терпеть не могут: мол, каков урон волчьему достоинству. Но оттого они, обозленные изгои, и являются удобным инструментом в чьих-то гадливых руках. Думаешь на Ведающих, да?
— Грешу на них, — подтвердил Намджун. — Правда, мотивы пока туманны.
— Ладно. Разберемся… Раз они о нас не знают, не такие уж и Ведающие. Сомневаюсь, что где-то еще остался целым Храм, поэтому, мы на шаг впереди. Инициацию проведем завтра же вечером, чувствую, наши пробудятся, — Вольван принялся собирать посуду со стола. — А ты-то как, Намджун… Силу таки вернешь?
— Придется.
— Погоди… А Тэхён случайно не…
Хранитель заглянул во влажные глаза Намджуна и прискорбно ахнул.
— Вот же чёрт возьми.
О подробностях расспрашивать никто не решился.
Ночь в подземелье прошла быстрее обычной, и Чонгуку снились родители, снились бескрайние северные чащи и Тэхён, зарывающийся носом в шею, Тэхён, ласкающийся и родной. Тэхён, которого он вернет, во что бы то ни стало.
========== 11. ==========
Когда двое неизвестных вызволяли Юнги из тюремных цепей, он и подумать не мог, в какую авантюру его занесет в очередной раз. Поначалу ему претила мысль подчинения подозрительным незнакомцам, среди которых прорисовалась и тошнотная принцесса Сокджин, а после ему разъяснили на пальцах и довольно больно, что своеволие пора бы поубавить, иначе ожидает участь похлеще тюремной.
Всю жизнь Юнги был одиночкой, рвущим людей, других волков, сражающимся за место под солнцем, пищу, крышу над головой. Неудивительно, что он связался с преступными шайками и постепенно подмял их под себя, занявшись курированием контрабанды, откачкой денег у должников, расправой над неугодными, заговорами в больших и малых городах. Предводительствовал он достаточно долго, ровно до тех пор, пока свои же напуганные шавки не сдали его властям, предварительно пронюхав и предупредив, что это не волк, а полукровка, против которого хватит и кандалов из серебра.
Долгих три года Юнги провел в заточении, глядя лишь на толстые железные прутья высокого крысиного окошка, сквозь которое струились полосы света. Он не мог обратиться или сбежать, его постоянно мучила невыносимая боль, жгущая вены, он хронически страдал и терпел, не наедаясь, не напиваясь и сходя с ума. Поэтому не может жаловаться на то, что ныне свободен. С теми, кто его предал, ему позволили разобраться сразу же, в качестве залога за преданность.
То, что мать его была деревенской куртизанкой, принимающей всех и каждого, Юнги помнит хорошо: еще мальчишкой бегал у частокола и выл, пока та, полуголая и потная, не выносила ему миски с хлебным пойлом для свиней. Отца он даже не искал, смирился с тем, что полуволк, что еды ему требуется больше и чаще, что выдержки у него более, чем у человека, а инстинктивные аппетиты и жажда близости несносны.
Ему и в голову не приходило, что есть разделение на стаи, принципы… Он придерживался одной тактики: бери, что хочешь и никому не отдавай. Уже позже, по юности, когда Юнги обучался у толкового бандита, прознал и о грамоте, и о волчьей истории. Звучала она красиво, а самой примечательной частью стала поэтическая - о двоих предназначенных, о любви, вознесенной до божественной. Впрочем, то не помешало Юнги возненавидеть волков, тех, на кого он надеялся, но кем был унижен и не принят свояком ни при каких условиях.
Освободители же открыли Юнги новые грани и без опаски завели за кулисы. Их шестеро, укрывшихся под белыми мантиями с глубокими капюшонами, сидящих в темной круглой зале за высоким столом. Типичное злодейское сборище, претендующее на благие деяния, о сути которых знать дано не всем. Лиц их Юнги не видел, зато мог слышать пронзительные громоподобные голоса. Вслушивался он вяло и зевал, откровенно скучая. Притащили его сюда затем, чтобы он нашел некоего Тэхёна и проследил за ним.
Единственное, что в этой экспансии огорчало Юнги до безобразия: компания Сокджина, настолько эксцентричного педанта, что придушить его было бы редкостным удовольствием.
Они выслеживали Тэхёна без особого труда и действовали по указке, не приближаясь ближе наказанного расстояния. Тот первый раз, когда Юнги увидел Тэхёна, плавно идущего по дорожке к деревне, он запомнил до мелочей. И прирос к месту, хотя Джин пихал его в бок, шикая на то, что пора бы сменить угол обзора. Юнги не мог оторвать глаз от пепельных волос, не мог сообразить, что его так мнет изнутри, когда он видит точеную фигурку и сладостно-радушные глаза…
Юнги стал прибегать даже тогда, когда ему не приказывали, наблюдал, как Тэхён, прогуливаясь по лесу, улыбается деревьям, как бережно собирает травы и ягоды, приговаривая голосом, способным растопить и космический холод. Иногда Тэхён останавливался, чтобы перекусить и напевал что-нибудь. Юнги особенно остро переживал эти моменты, до кровяных лунок сжимая кулаки. Ему хотелось выйти к нему, хотелось спросить, что всё это значит.
Затем что-то изменилось в Тэхёне, и Юнги почуял тот запах. Тэхён больше не выглядел чистым, не пах мякотью яблок, отдавал резкостью восточной пряности, рассыпанной внутри лакомого тела другим. Случилось то, о чем говорили Ведающие. Так и должно было быть, но Юнги оттого легче не становилось: напротив, росло раздражение, ненависть к тому, кто забрал понравившееся ему первым. Чувство потери подкидывало дров, и он позволил себе идти на поводу у мысли, что может им завладеть, если проявит покорность и будет неотступно следовать исходящим приказам.
Почему среди многих полуволков важнейшим оказался Юнги, прояснилось чуть позже, после его появления среди соплеменников, обосновавшихся на севере. Юнги обнаружил себя по вечеру связанным и пьяным от какого-то зелья с кисловатым привкусом. Воспоминания сквозь дурман-траву вязкие. Но именно тогда Джин, резанув ножом по его шее, сообщил, что он Альфа. Вот, в чем его исключительность. Первый и единственный среди полукровок, тот, кого не могло быть и явиться, но он есть.
Открытие повлияло на Юнги наилучшим образом: он перестал наплевательски относиться к словам Ведающих, начал вдумываться в то, что из себя представляет и чего по-настоящему достоин, не как изгой и бродяга, а как возможный вожак. Спеси в нем заметно поубавилось, ровно как и наглости. Он прознал, что Тэхёну нравится обходительность, а для Альфы важно сохранять манеры. Другое дело, что прирожденному это дается без особого труда, а полукровке приходится переступать через характер, подавляя в себе человеческое и впадая в крайности.
…По возвращении Юнги передал Тэхёна в руки мальчикам-служкам, а затем ушел в комнату, где так и не сумел прилечь. Его вызвали Ведающие, похвалили за успех и, пожелав аудиенции наедине с Джином, попросили на выход – как следует отдохнуть.
Задумчиво помявшись, Юнги вместо поворота в сторону своих покоев, свернул в противоположную, откуда доносились одуряющие ванильные запахи.
***
Сопротивляться Тэхён и не думал, боясь, что обернется боком, если не плачевно. Поэтому терпит покорный трепет пред собой шести юношей, которые все, как один – слепы, и творят омовения в горячей купели на ощупь и молчаливо-придирчиво. Они одинаково одеты в синие распашонки, подпоясанные черными лентами, и даже двигаются почти синхронно.
Кожа Тэхёна бархатистая, матовая, впитывает дорогие масла и мыла, влажно поблескивает. Тело млеет, и пар размывает усталость, поднимаясь выше и выше… Тэ задрал голову, устроив ее на мягкую подушку, вовремя подсунутую внимательным слугой.
В потолке мраморной круглой купальни зияет вытянутое овальное окно, что глаз, зрящий сумеречно-серым. Вот-вот моргнет и рассыплет по плитке пола осколки. Где-то вне этих стен наверняка по-летнему безмятежно.
Чем Тэхён обязан такому приему, он подозревает. Кровь, текущая в его жилах, нужна не одному Чонгуку. Он представляет собой и спасение, и проклятие.
— Мы на юге, правда? — Тэхён спросил безо всякой надежды, но один из юношей едва заметно кивнул.
Да и без его ответа Тэ догадывался. После водных процедур его завернули в большой махровый халат и отвели в светлую спальню, богато обставленную винтажной мебелью и украшенную портьерами цвета изумруда. Из окна наконец-то показался и пейзаж с высоты скалистой крепости: мазки лесной полосы, межующейся с лугами, а дальше – бирюзовая морская линия, подкрашенная розоватым контуром горизонта. Здесь только-только вступает в свои права рассвет.
Тэхёну вдруг стало тоскливо и страшно, сжалось сердце. Еще ощутимее расстояние между ним и Чонгуком, еще туманнее проступающее будущее, прибереженное и такое неизбежное. Что бы там ни было, без Чонгука оно бессмысленно.
Пажи осторожно отвели его от окна и усадили на пышную перину кровати, принялись набожно вытирать влагу с кожи, натирать жирными кремами, пахнущими умопомрачительно и душно, окутали белоснежными одеждами и расчесали платину волос. Тэхён насилу сдержался, чтобы не закричать, отбрасывая от себя служек, и только в глотке застрял ком.
Подготовка к ритуалу, но какому? Дадут ли Тэхёну хоть мало-мальски понятные ответы на те вопросы, что бурей разрождаются в голове?!…
Разом отвесив поклоны, юноши удалились, и Тэхён медленно шатнулся назад, упав в кладезь подушек. Он рассмотрел алебастровую лепнину, закрученную спиралями, и позолота на ней стала расплываться в глазах. До чего он бездарен и бесполезен: использование магии перекрыто, и он что подневольная пичужка пляшет под чужую дудку на стороне врага.
Обойдя комнату вдоль и поперек, Тэ решился толкнуть дверь, но его сразу же окружили безобидные на вид слуги. Значит, приставлены в охрану и вовсе не так просты. Фыркнув, Тэхён интуитивно побрел по холодным коридорам замка, преследуемый неотступными стражами, спустился в вестибюль и нашел выход к саду.
Шелестящее зеленое озеро, свежее под дуновением ветра, опаянное пьянящими запахами цветов. Меж рядов фруктовых деревьев петляет гравийная дорожка, шуршит под сандалиями. Заливаются на все голоса птицы, множатся эхом. Уж проснулись бабочки, двоятся их яркие крылышки, и утренний свет зажигает росинки, что жемчуга.