И мгновенно серьезнеет, глядя в доверчивые колдовские глаза.
— Тебе надо вернуться в деревню, Тэхён, сейчас там безопаснее всего.
Тот обмер и сорвался на объятия.
— Но… — он почувствовал, как вяжет в животе полымя. — Как я от тебя уйду теперь?
Не представляется возможным. Тем не менее, Чонгук настаивает, сложив руки на его талии.
— Послушай… Сейчас я пока не смогу обеспечить тебе должную защиту. Стоит только отлучиться, как на тебя могут напасть, и будь ты хоть трижды колдуном, от убийственных клыков тебя ничто не убережет. Остальным шайкам не по нраву то, что происходит. Чуют, собаки, что я хочу сделать.
Тэ и рад бы прислушаться, но даже попросту отслониться от Чонгука и потерять ореол его тепла – страшновато. Впрочем, совершать глупости еще страшнее, неизвестно, чем это может обернуться. Все остальные - не Чонгук.
— Что именно ты намерен делать? — Тэ не отпускает его руки.
— За девяносто верст отсюда, у подножия горы, есть одно местечко, где раньше была стоянка наших предков. Ты, наверное, знаешь, — и Тэхён кивает. — Мать рассказывала мне, что там до сих пор остался храм, построенный в честь прежней веры. Хочу наведаться туда и все разузнать относительно нас и моих будущих планов. К тому же поблизости живет отшельник, а я слышал, он многое повидал за сто десятков лет…
— Я все понял, можешь не утруждаться объяснять. — Тэхён как будто обиделся, но быстро взял себя в руки, приосанился. — Как будто мне заняться больше нечем, как таскаться с волками по лесам…
Он гордо задрал подбородок и направился к выходу. Чонгук нагнал его уже у моста и развернул на себя, прошипел:
— Я хочу как лучше.
— Ничего не имею против.
Имеет, еще как. Нижняя губа подрагивает с досады и взгляд растерянный. Чонгук, впрочем, не особенно желает оставлять его в деревне, как бы та ни была защищена - всякое может случиться. И черт возьми, отказаться от ощущения всесильности, сладости, что разрывает нутро, когда Тэхён рядом и когда принимает глубоко в себя в минуты близости - невозможно.
— Хорошо, — сдается волк. — Я провожу тебя до ворот. Оповести старосту, что пропадешь на некоторое время. Надеюсь, хоть какой-никакой ученик у тебя есть на замену?
— Есть. А потом что все-таки? — слабо улыбается Тэхён.
— А потом… — Чонгук приблизился к нему и лизнул щеку. — Будешь учиться кататься на волках.
Ведьмин хитрый смех, робкий вздох:
— Я обязательно научусь, вот увидишь…
А Чонгук видит только преобладающее красное и яркие искорки в навеки тлеющих глазах.
***
Тэхёну пришлось лгать много и долго, чтобы его отпустили по тайным магическим делам. Собрав вещи в наплечную суму, снарядившись снадобьями и зельями и спрятав в сапог верный кортик, Тэхён дошел до места встречи и завлекающе улыбнулся.
— Будет опасно, — предупреждает Чонгук.
— Хотелось бы.
И впервые Тэхён становится свидетелем того, как человеческое тело расходится по швам, обращаясь с немыслимой скоростью в большого сильного зверя, чья густая черная шерсть может утопить в себе обе ладони по самые запястья. Тэхён гладит его и теребит за уши, не испытывает страха, но трепещет, преклоняется перед величественной красотой. И дикое животное рычит для виду, но глаза имеет совершенно умные. И мокрый холодный нос. Тэхён целует в него и забирается на могучую спину, удивляется тонкому белому полумесяцу, украшающему холку, а цвет шерсти на рисунке точно такой же, каким цветом волосы Тэхёна.
Волк делает упругий толчок от земли вперед и приходится держаться так сильно, как только можно.
========== 4. ==========
По мере того, как сокращался путь, величавая гора надвигалась в сизо-голубой дымке все ближе и казалась страшнее. Дорога избита камнями, ухабистая и поросшая травой, но ее опасностей и крутых поворотов Тэхён почти не ощущал: так гибко и мягко стелется по земле волчий быстрый шаг, так согревает родное тепло и утешает древняя сила.
За полдня, с короткими перевалами, им удалось преодолеть больше половины пути. Оставалось совсем немного, и непроглядная чаща леса поредела, раздвинулась, оголяя опушку с большими, зацветшими мхом и зеленью каменными плитами, они прочно вдавлены в землю, и каждый шаг отдает внутри тянущим, колющим по мышцам эхом. Затих и зазвенел воздух, птичьи голоса заглохли.
У Тэхёна закружилась голова: так всякий раз, когда он имеет дело с первородной магией. Чонгук, убедившись в безопасности вокруг, обернулся и вовремя подставил Тэ плечо, а тот оперся о него и прикрыл глаза.
— Как ты? — Гук прижал его к себе и поцеловал в макушку.
— Ничего, справлюсь… Здесь раньше было нечто на подобии места заклания у лесных ведьм.
— Значит, нечего задерживаться, — сурово заметил Чонгук. — Нужно заночевать подальше отсюда, не думаю, что темнота будет нам на руку в пути.
— Погоди.
Тэхён опустился на корточки и провел рукой по спутанным стебелькам примятых цветов. Там, на сером монолите, все еще оставались руны с рублеными в одинаковом уклоне углами.
— Сложен он, ведьмин язык?
Чонгук присел рядом и, приглядевшись, не узнал письменности, у них, волков, она совсем иная, близкая к общей. Только жрецы, коих при альфе бывал один верный на всю стаю, имели отличную от других языковую ветвь с упрощенным символичным алфавитом. В котором Чонгук, конечно, тоже ни черта не понимает.
— Не так уж всё и сложно, — ухмыльнулся Тэхён, беззвучно пошевелил губами. — Здесь сказано: «И быть крови там, где ей суждено, и падать падшим, и не подниматься тем, кто не с нами». Этим исписана вся плита.
— Вот же дурь, — возмутился волк и поморщился.
Еще во времена волчьих распрей, когда накипело и выплеснулось море дёгтя и у людей, падали города и разбивались деревни, а восстания охватили континент одно за другим, да полыхали огнем горизонты, ведьмы и колдуны разбегались кто куда, став врагами, которых стоило опасаться и ненавидеть. Некоторые из них оседали в лесах и приучались жить, как угодно природе, некоторые собирались в кучку и противостояли одинаково рьяно, что людям, что волкам, озлобились, но оставались и те, что, несмотря на гонения, примыкали к войскам и шли бок о бок с воинами.
Долгие годы войн истощили земли, утомили народ, который, в конце концов, и забыл – отчего взялся за оружие. Менялись правители, и течение жизни возвращало городам славу, деревням старост, а магам за надобностью помогать во врачевании и восстановлении мира – честь. Разбитые волки перестали представлять неминуемую опасность, и защитных чар вокруг жилых зон сталось достаточно, чтобы сохранить жизнь большинству. Гнойный нарыв взорвался и зажил, оставив рубец и память.
Тэхён родился на почти сотню лет позже происходивших событий, и знает историю по воспоминаниям бабушки, а та по воспоминаниям своей матери. Да и всему, что когда-либо мог знать Тэхён, его обучила именно она - своенравная ведунья, поскольку родителей не стало слишком рано.
…Ночлег устроили поодаль, в закутке под навесом еловых лап, опьяняющим запахом сырой и терпкой осени, развели костер и уселись на замшелый валун, постелив припасенный Тэхёном плед. Устроившись в объятиях Чонгука, он заговорил о том, что было задолго до их встречи. О прытком детстве и учебе колдовству, о бабушке, которая бубнила и хлестала его за непослушание осиновым прутом, гоняла за травами и всегда добивалась того, чтобы у Тэхёна начало получаться хоть что-нибудь. Тэ часто путался, и она уже не чаяла, что будет с него толк. Однако, упорствовала, ругала на чем свет стоит и отпускала Тэхёна одного повсюду, «чтоб не привыкал». Но бывало и так, что она прижимала его к себе крепко-крепко, вот так, как сейчас Чонгук – к самой груди, и целовала в ухо.
Пахла бабушка разнотравьем: шалфеем у шеи, можжевеловой настойкой на запястьях и порошком пижмы, стертым крючковатыми пальцами. Она учила Тэхёна любить все, что он видит, не причинять вреда ни муравью, ни прочему зверю, именно она подсказала ему, что «волков бояться – в лес не ходить» - это буквально. И никогда не обращалась к той части магии, что требует жертв и крови, еще при жизни над ней насмехались знающие, порочили ее имя, но она не обращала внимания на пересуды и растила внука, которого всегда называла «бестией», давала тумака, а вечерами, когда тот уж шибко просил - пела колыбельные.
Она оберегала его от больных умов и сальных мыслей людей, что мерзостно расценивали красоту Тэхёна, раскрывающуюся с годами ярче и ярче. Он унаследовал проклятую чарующую внешность матери, и так губительно сочетал в себе её нежность с мягкостью, но таил отцовскую решимость и озорство, что бабушке приходилось непросто, и усмирить его иной раз значило то же, что и наказать, ранить. А уж когда Тэхён стал подводить глаза сурьмой и смешивать масла, нанося их на бархат кожи, сводить деревенских девок да парней с ума, бабка и вовсе запретила ему с кем-либо вести долгие разговоры, да не терять головы, поскольку колдуну не пристало держать гарем. Тэхён так ни к кому и не прикоснулся, словно чувствуя, что нужно беречь себя для кого-то единственного.
После смерти бабушки стало пусто, и Тэхён долго горевал, не мог взять себя в руки. Он скучал по ее сварливому зычному голосу, по ее морщинистому лицу, что к ста годам стало совсем как грецкий орех, пахучим рукам в пигментных пятнах. Она не стала красить себя кровью и заклинаниями, как другие, не хотела умирать молодой и красивой, умерла растрескавшейся и дряхлой. Тэхён не считал это умным решением, он полагал, что пользоваться данным - необходимо, но с другой стороны, сделай бабушка иначе, он бы не верил и половине ее слов. Позже Тэ равнодушно воспринял весть о передаче поста ведуна при старосте и смиренно отнесся к тому, что его называют «ведьмой», зазывают в трактиры, обещают золотые горы. Мало кто мог понять и принять его таким, каков он есть.
Но теперь здесь Чонгук. И ради него стоило родиться.
Чонгук же рос совсем иначе. Едва он встал на ноги, как взялся постигаться азы ведения боя, точил клыки и когти волком, брался за меч человеком, для него главный постулат звучит просто: жизнь – борьба, кругом - враги. Выживание гнало его и родителей по всему континенту, они никогда не оседали надолго в одном месте и во всем блюли осторожность. Сражения, оканчивающиеся победой, оканчивались и первыми рваными ранами, шрамами. Гибель же родителей застала Чонгука в десять лет, когда их окружила свора волков, сбившихся в группу, когда мать вынесла Чонгука прочь, прикусив загривок, бросила в овраг и грозно рыкнула напоследок, дав приказ бежать и не оглядываться. Скрылась. Раздавшийся вдогонку предсмертный вой надорвал Чонгуку сердце, тогда бешено колотящееся, еще совсем щенячье. И с тех пор он учился жить один, старался быть беспощадным, воспитывал в себе жестокость, но та не перебивалась родительскими словами о том, что «разум должен пребывать в холоде, но не в злобе, а нападать нужно лишь для того, чтобы защищаться».
Теперь у Чонгука есть кого защищать. Он узнал, что является альфой чисто случайно – в попытке уберечь территорию заставил младшего встреченного волка поджать уши и хвост и сбежать прочь, привести с собой подмогу, в глазах которых застыло недоумение. «Зародился новый вожак. Прирожденный. Долго не протянет», — заявил тогда один из старших. Чонгуку удалось поймать его позже и на смертном одре вытрясти правду. «Альта́ра» - его человек, обязан был существовать где-то в этом мире, и Чонгук отчаянно хотел найти его, понять, в чем кроется тайна их связи. Кто бы мог подумать, что таковым, предназначенным, окажется очередной, выбранный случайным образом путник.
— Может быть я и выгляжу так, будто знаю, что делать на год вперед, — вздыхает Чонгук. — Но на самом деле, у меня нет долгосрочных целей, я не доверяю ни своим, ни чужим. Поэтому мне сложно. Я не привык командовать, не знаю, каково это. Проскитался одиночкой, а тех друзей, которых находил – терял. Могу ли я взять на себя ответственность за целую стаю, не говоря уже о возрождении клана…
И Тэхён присматривается к Чонгуку иначе, чует, что под личиной гордого и матерого зверя все еще ноют раны, все еще просится на волю юношеская прыть, загнанная в угол под весом ответственности, тяжестью обстоятельств. Проскальзывает неуверенность. Такой обыкновенный волчонок Тэхёну еще больше симпатичен, он читал о волках гадости, а они, может быть, попросту боятся проявлять слабость.
Жалостливо вздохнув, Тэхён плотнее прильнул к Чонгуку, засмотрелся на пляшущие языки пламени. Ни о том, куда они точно направляются, ни о том, что принесет грядущий день, Тэхён думать не хочет.
Погасив костер и практически убаюкав Тэ на руках, Чонгук поцеловал его в шею и накрыл собой, согревая хрупкие человеческие косточки, сохраняя испаряющееся тепло и не смыкая глаз, охраняя ведьмин сладкий сон, овеянный хвоей.
Он вспомнил, как точно так же его покой охраняла мать, вспомнил и взглянул вверх, в черное пятно виднеющегося беззвездного неба.
Проснуться на руках Чонгука - какое-то особое счастье. Никакой боли в теле, никакого утреннего озноба. Он, конечно, не спал, но волки выносливы, и Тэхён знает, что лучше восхититься этим, нежели попирать их гордость.
Умывшись холодной родниковой водой, Чонгук глянул на Тэхёна, чьи мокрые длинные ресницы обозначились угольно-черными веерами: веки оставались прикрытыми несколько секунд, он глубоко дышит и наслаждается приятным бодрящим утром, первыми ощущениями скромной радости после пробуждения.
Чонгук засмотрелся. И не удержался: брызгами оросил задумчивое лицо и первое, что увидел пораженный Тэхён – улыбка, не хищный оскал, а настоящая игривая улыбка. Впрочем, Тэ быстро пришел в себя и попытался проделать тот же трюк с Чонгуком, но тот испарился с места и оказался позади, заломив руки, дыхнул огнем в шею, обхватил губами ушко. Тэхён замурлыкал от удовольствия, прогнулся в спине и пожелал немедленно заключить перемирие, нежно прижался к губам Чонгука, нерешительно провел языком, стушевался, и волк сам направил его, вовлекая в искусно-чувственные долгие ласки, в поцелуй, от которого голова закружилась не меньше, чем от прежнего всплеска испарившейся магии.
Дыхание участилось, сердце отстукивает в висках, Тэ вплетает пальцы меж пальцев Чонгука и чувствует, как краска прилила к щекам, а дальше рдеют и уши, и даже не верится, что прошлой ночью всё могло быть настолько откровенно. Он хотел бы продолжить, но Чонгук разрывает поцелуй сам, неожиданно прищуриваясь и резко заводя Тэхёна за спину.
Напряженная тишина. Чонгук, пригнувшись, озирается по сторонам, готовый обратиться в любой момент. Тэхён замер на месте, мурашки проползли змейкой по позвонкам.
Ветки затрещали, всколыхнулся воздух, и Тэ зажмурился. Когда он открыл глаза, перед ним рычали друг на друга уже два волка. Кроме черного объявился дымчато-белый, и его желтые злые очи алчно вперились в Тэхёна.
Чонгук ринулся в атаку, как только враг сделал выпад и раскрыл зловещую пасть.
========== 5. ==========
Бой походил на танец, грациозное схождение двух стихий, неба и земли, черного и белого. Та скорость, с которой двигались волки, рассекая воздух когтями, не поддавалась различению обычным человеческим глазам. Но не ведьминским. Тэхён видел, как замедленно рисуются линии воздуха, натягивается плотной пеленой спираль грядущего прыжка, он слышал тяжелое дыхание могучих зверей и не отнимал руки от рукояти кортика. Хотя и не мог надеяться, что в случае нечаянного нападения сможет отбиться наверняка.
В конце концов, битва стала походить на игру, и волки, заскучав, замерли по разные стороны. Белый подал знак к примирению, почтительно сложив лапы и уткнувшись в них мордой. Он признал Чонгука, как альфу. Тэхён облегченно выдохнул и смог успокоиться, отследить момент обращения, еще раз удивиться, как слаженно точна пространственно-временная магия, обличающая голые тела в слои одежды. Теперь перед ним красовалась не только широкая спина Чонгука, но и незнакомец впереди. Беловолосый молодой мужчина с задумчивыми глазами змеино-желтого цвета, сложенный по-юношески, но имеющий за плечами опыт, он показался Тэхёну знакомым, а может, знакомым был его серый плащ, виденный как-то раз на деревенском рынке.
— Кто ты такой? — воспользовался правом первого слова Чонгук.
— Скиталец с южных хребтов, одиночка. Наречен, как Чимин.