Но вместо того Земля сообщила, что «ПиИкс» очень быстро набирает высоту: он идет уже на двадцати пяти, двадцати семи, тридцати километрах. Что ж, для Андрея не представляло трудности следовать за «ПиИксом» на любую высоту…
Райан видел на экране радиолокатора блестки настигавшего его МАКа, но был бессилен оторваться от преследователя. Скорость и маневренность советского ракетоплана была настолько выше, что только воля Андрея решала теперь судьбу «ПиИкса». Даже то, что в поле прямого визуального наблюдения Райана уже попал советский «ТУ-128», утратило для него интерес: стремительность, с которой неизвестный самолет настигал «ПиИкса», отрезав его от «ТУ», ясно говорила Райану, что «Кобра» уже не сможет нанести своего смертельного укуса.
Еще раз — последний раз — у Райана мелькнула мысль о том, что его задача — сбить «ТУ». Но новый всплеск на экране радиолокатора заставил Райана до отказа двинуть секторы, выжимая из двигателей все, что они могли дать: «Оторваться, уйти, спастись!»
Взгляд Райана переходит с указателя скорости на всплески светляка в радаре. С каждым оборотом луча светляк приближается к центру экрана. Гонка безнадежна. На решение остаются секунды. Райан дает штурвал от себя… Еще — сколько может выдержать самолет. Может быть, пикируя, он уйдет от русского… Почему эти негодяи в штабах держат в секрете, что у русских такие самолеты? Какое право имел Шредер говорить, будто ничто не встанет на пути «Кобры»? Скоты!
Пятно вспыхивает почти у центра экрана. Развернуться и встретить русского залпом своих снарядов — тех самых, что Шредер предназначал пассажирскому «ТУ»?.. Нет, к черту! На это уже нет времени — русский на хвосте. Райан валит машину вправо, чтобы разворотом переменить направление на 180 градусов. Может быть…
Несколько мгновений Андрей идет на параллельном курсе. В тот миг, когда Райан уходит в пике, у Андрея появляется надежда, что пилот «ПиИкса» понял приказ сесть и готов подчиниться. Но тут же Андрей видит: враг резко валится вправо. Андрей не может знать, что единственное желание Райана — уйти, во что бы то ни стало спастись. Андрею кажется, что тот пошел в разворот, чтобы выйти на куре летящего в стороне «ТУ». Раздумывать некогда: остается уничтожить «ПиИкс».
Отметка цели в бортовом радиолокаторе МАКа ясна. Еще секунда — и сбоку загорается лампочка: цель на дальности действительного огня. Андрей переводит тумблер, включающий систему управления снарядов. Загорается другая лампочка — система управления снарядов захватила цель. Она сама «видит» «ПиИкса» и следит за ним. Нажим на кнопку пуска снарядов. Сорвавшись с замков, они пошли на цель. Андрею остается отвалить в сторону…
Прежде чем сержант-планшетист перенес с экрана точку, где был сбит «ПиИкс», прежде чем офицер успел доложить генералу, что «Вега» — шифр Андрея — выполнила задачу и просит разрешения вернуться на аэродром, Ивашин приказал сообщить Андрею о появлении новой цели: второй «ПиИкс», очевидно, дублировал первый. Ивашин знал: у Андрея нет запаса топлива, который позволил бы ему маневрировать, чтобы посадить противника, нет и снарядов, чтобы его расстрелять. И все же приказ Ивашина заканчивался коротким «Уничтожить!».
Вся жизнь Ивашина ушла на то, чтобы учить людей летать, искусно маневрировать, без страха вступать в бой и безошибочным выстрелом сбивать врага. Но за всем — за маневрированием, за искусством огня и боя — оставалось никогда не произнесенное вслух, но всегда само собою разумеющееся: таран!
Ивашин хорошо знал, что значит таран в условиях современного боя. Тут уж речь шла не об ударе своим шасси по крылу врага, как учил когда-то Нестеров; не о том, чтобы показывать чудеса пилотажа, рубить винтом хвост противника, как делали герои Халхин-Гола. Теперь, когда скорость самолетов измерялась многими тысячами километров в час, таран почти не оставлял атакующему надежды на спасение.
Ивашин отдал своему любимцу короткий приказ: «Уничтожить!»
Андрей принял приказ. Снарядов нет. Значит… таран. Движения точны и спокойны. МАК следует указаниям Земли.
— «Вега», доверните вправо пятнадцать.
— Еще поправка по курсу. Поправка по высоте.
— «Вега», видите цель?
— Вишу.
На экране бортового радиолокатора появилась отметка цели. Андрею больше не нужны указания Земли. Он сам выводит ракетоплан на цель. Машинально, по привычке палец лег было на тумблер системы управления снарядов. Но Андрей его тут же отдернул: снарядов нет. Снаряд — он сам.
Секунда. Еще одна… Андрей и враг на пересекающихся курсах. Вопрос только в том, чтобы настичь «Кобру» прежде, чем та откроет огонь по Андрею. Рывок МАКа вперед, еще вперед! Страшной тяжестью жмет спинка сиденья. Счет переходит на сотые доли секунды. Андрей ясно чувствует, как пот стекает по спине, по ногам…
На Земле каждый по-своему переживал происходящее. Для Ивашина Андрей Черных был не просто любимым офицером. Много больше, чем свои знания, свой опыт и свою любовь, вложил генерал в этого человека. Чувство, что в Андрее должны жить, остаться после него, Ивашина, его собственные взгляды на жизнь, на работу, на службу, не покидало генерала. Всякий раз, видя Андрея или думая о нем, генерал переживал нечто похожее на раздвоение самого себя: словно на свете жил, двигался, думал второй он, второй Ивашин. И сейчас вот Ивашин был уже не здесь, не на Земле. Он был на высоте десятков километров, держал в руках управление МАКом.
Голос офицера-связиста прервал мысли Ивашина.
— Товарищ генерал, «Вега»… задание выполнила.
Короткая, совсем короткая пауза, и генерал спросил:
— Просит посадку?
— Нет.
Когда Ивашину доложили, что третий «ПиИкс», появившийся следом за двумя первыми, сбитыми Андреем, уничтожен залпом ракетчиков, Ивашин несколько мгновений молча глядел на докладывающего офицера, потом коротко кивнул и сказал:
— Ага.
Словно это само собою разумелось, как и то, что произошло с теми двумя.
Он уже шел к выходу, когда дежурный радостно крикнул:
— Товарищ генерал! Черных катапультировался!..
Джулиан Кэри
КОМБИНАЦИЯ «ГОЛОВОЛОМКА»
Рисунки В. ЧЕРНЕЦОВА
Лемм и запаздывал, в трубке гудел голос шерифа, во дворе около кучи лома возилась ватага каких-то подозрительных парней — одним словом, я не мог уделить слишком много времени старику Дженкинсу.
— Мне нужен провод, — сказал он, — высокого качества, средних номеров и разных цветов. — И смущенно добавил: — Я не смогу заплатить, если это дорого…
— Пойдите и поищите сами, тогда обойдется дешевле. — Я не хотел спускать глаз с подозрительных парней. Дженкинс, потоптавшись, направился к складу.
Я прикрыл ладонью трубку телефона:
— Шериф? Это Джо. Очень сожалею, что заставил вас ждать. Что стряслось?
— Ничего, — спокойно ответил он, — по поводу налога. Цифры показывают, что ваш склад утиля расширился за последние годы, поэтому за вами числится кое-какой должок.
— Эй, подождите минутку! Если я использовал кусок заброшенного пустыря, то что же, с меня надо три шкуры драть? Или вы хотите из-за этого «расширения» шантажировать меня?
— Полегче, Джо! Если вы можете оспорить повышение налогов, заезжайте на следующей неделе, разберемся.
— Хорошо, — пообещал я. — Как семейство?
— Превосходно.
— А работа? Точило не причиняет хлопот?
— Нет, — отозвался он мягче, — но мне нужен более сильный мотор. Не подыщете ли что-нибудь подходящее?
— Ладно, посмотрю, — ответил я и повесил трубку.
Ватага во дворе продолжала беспокоить меня, я было двинулся к ней, когда на пороге наконец-то показался Лемми, мой помощник.
Я молча кивнул ему на подозрительных ребят и отправился на поиски старика Дженкинса. Тот копался среди всякого хлама.
— Нашли что нужно?
— Не совсем. — Он с усилием поднял бухту тяжелого провода в черной обмотке. — Это подходит по качеству и диаметру, но мне нужен провод разных цветов.
— Очень огорчен, но другого у меня нет, — ответил я, — а это очень важно?
— Да, для моего изобретения.
В Инглвуде каждый знал старика Дженкинса и слышал о его изобретении. Большинство частей для него было раскопано у меня среди старья, но если верить почтмейстерше, некоторые детали старик выписывал из Нью-Йорка. Единственная вещь, которую никто не знал достоверно: что же это за изобретение?
Я пожал плечами:
— Провод нужен для монтажа?
— Да.
— Тогда совсем не обязательно разные цвета. Достаточно покрасить концы. Сколько вам нужно?
— Тринадцать кусков, около шести футов длиной каждый.
— Давайте я вам нарежу, — предложил я. — Ну, а как поживает изобретение?
— Почти закончено, сказал он с гордостью и тут же просительно: — Вы сможете одолжить мне это?
— Пожалуйста! — Цена была пустяковой, а я — любопытным.
— Я позову вас, Джо, как только все будет закончено, — пообещал старик Дженкинс. — У меня сейчас небольшие неприятности, и от миссис Мэрфи нет никакого покоя. Я дам вам знать, как только все будет готово к демонстрации.
Тут появился Лемми с какими-то вопросами, и в деловых хлопотах я забыл о старике Дженкинсе.
Дела заняли у меня и последующие несколько дней. У Маккилвуда я забрал вконец разбитое пианино — полтонны ржавого железа. У Пордью нашел для шерифа подходящий мотор. И так одно за другим.
Дженкинс и его изобретение совсем улетучились у меня из памяти, когда в один прекрасный день Лемми сообщил, что мне звонили.
— Это был Дженкинс, — сказал он, — просил, чтобы вы немедленно зашли.
— Что-нибудь еще говорил?
— Нет, дескать, хочет показать вам кое-что.
— Хорошо, — ответил я, — подвезешь меня по пути к ферме Фентона. У Фентона есть кое-какой утиль для нас. Забери его и скажи, что насчет денег я загляну позже. Понял?
— Конечно, — сказал Лемми и подмигнул. Я сделал вид, что ничего не заметил.
В подвале большого старого дома, в котором миссис Мэрфи содержала пансион, и жил Дженкинс. Он отозвался тотчас же, лишь я дотронулся до звонка, и увлек меня вниз по лестнице, словно опасаясь, что вот-вот на него кто-нибудь прыгнет.
— Это все из-за миссис Мэрфи, — объяснил он, закрыв дверь. — Она очень жестокая особа. Я ее страшно раздражаю тем, что двигаю мебель и сжигаю предохранители.
Дженкинс задумчиво уставился на носки своих ботинок.
— В общем она предложила мне убраться в конце недели.
— М-да, — посочувствовал я, — а вам есть куда переехать?
— Это очень накладное дело, — старик покачал головой, — но скоро я уже ни о чем не буду беспокоиться…
— Вы не должны этого делать! — Что-то в его доверительном тоне встревожило меня. — Вы еще не так стары, лучшая часть жизни у вас впереди. Вы совершите преступление, если поступите так!
— Вы о чем? — Дженкинс казался изумленным. Вдруг он рассмеялся: — A-а, понимаю, что вы имеете в виду. Не волнуйтесь, Джо, я не собираюсь кончать самоубийством. Я имел в виду совсем другое, — он подтолкнул меня во вторую комнату, — я имел в виду вот что! — И он показал на свое изобретение.
Это была самая нелепая штуковина, которую мне когда-либо доводилось видеть. Центральная часть ее напоминала раму от кровати, поставленную на попа. Рядом громоздилась масса электрических приборов, соединенных с рамой множеством проводов. Они тянулись из чего-то, напоминающего распределительную головку.
— Я вам должен за эти провода, — сказал Дженкинс.
— Забудьте об этом, — я был слишком заинтересован, чтобы беспокоиться о пустяковой стоимости каких-то проводов. — Оно действует?
— Да, — Дженкинс дотронулся до своего сооружения так осторожно, словно прикасался к новорожденному. — Это работа всей жизни, и теперь она завершена, — сказал он с гордостью.
— А что оно может делать? — спросил я.
Дженкинс улыбнулся.
— Даже не знаю, Джо, как вам объяснить. Если скажу, что это дверь между физическими измерениями, поймете ли вы, о чем я говорю?
— Я ходил в школу, — сказал я натянуто, — и тоже умею читать.
Дженкинс помолчал. Потом ответил:
— Вообще-то я не хотел показывать, но я обещал вам. Кроме того, вы были добры ко мне тогда с проводами, да и вообще.
Он снова умолк. Затем продолжал:
— Вы знаете, Джо, что вся материя состоит из атомов. Электроны, позитроны, протоны и другие частицы атомов — все они плавают в пустоте. И пустоты много больше, чем частиц в ней, много больше. Каждый атом подобен миниатюрной солнечной системе с огромными пространствами между планетами. Понимаете?
— Конечно. Обо всем этом я уже читал в «Воскресном приложении».
— Хорошо, — продолжал Дженкинс, — много лет назад я подумал, что могут быть другие миры, подобные нашему, но как бы колеблющиеся, с отличной от нашего частотой. Это значит, что кажущаяся пустота атомов на самом деле вовсе не является пустотой, а содержит атомы материи другого рода. Вот я и решил построить что-нибудь, позволяющее предметам перемещаться из одного измерения в другое.
— Интересно. И это вам удалось?
— Да.
Дженкинс снова тронул рукой изобретение.
— Я добился своего. На это потребовались долгие годы и Масса денег, но теперь я закончил. Я испытал изобретение, оно работает.
Я опять взглянул на сооружение. Ей-богу, оно казалось самой невероятной коллекцией утиля. Большинство «деталей» этой конструкции были мне хорошо знакомы, но некоторые, по-видимому, изготовлялись специально. Так, сеть, опутывающая раму, походила на стеклянное кружево.
— Это кварц, — сказал Дженкинс, заметив мое удивление. — У меня ушло пять лет, чтобы открыть способ получения длинных поляризованных кристаллов, необходимых для достижения определенной вибрации.
— Кварц? — Я не считал Дженкинса лжецом, но, насколько мне было известно, кварц не мог так выглядеть. Я подошел к сетке, чтобы разглядеть ее получше.
— Она образует зону вибрации, — объяснил Дженкинс. — Когда машина действует, различные части сетки существуют в обоих измерениях одновременно, поэтому через нее можно перейти из одного мира в другой.
— В самом деле? — я еще не был ни в чем убежден. — А как насчет демонстрации?
— Хорошо, — он несколько колебался, — но дело в том, что у меня неприятности с миссис Мэрфи из-за просроченных счетов на электричество; кроме того, предохранители не очень надежны…
— Но ведь нам не потребуется много времени? — я продолжал настаивать.
— Возможно. — Дженкинс чувствовал себя обязанным показать мне, как работает машина, и я знал это.
Он щелкнул несколькими рубильниками, и мы стали ждать. Как только в сеть пошел ток, беспорядочная груда электроприборов ровно загудела. Кварцевая сеть мгновенно раскалилась, неуловимо затрепетала, словно покрылась тончайшим пухом, и вдруг сквозь ее ячейки слабо замерцала картина…
Вначале я просто не поверил. Подошел к машине сбоку и уставился на стену за рамой. Это была самая обыкновенная стена, по крайней мере спереди. И все же я выглянул из нашего мира куда-то наружу.
Там виднелись деревья и холмистая равнина, на горизонте — очертания города. По небу проплывали какие-то предметы; я подумал, что это, должно быть, летательные аппараты, но сразу забыл о них, лишь только увидел людей.
Их было восемь: трое интересных мужчин и пять красивейших женщин. Они сидели на траве и вели себя, как в разгар пикника.