— Могут они видеть нас? — спросил я Дженкинса.
— Только если будут смотреть прямо в машину.
— А можем мы перейти к ним?
— Конечно.
Казалось, увиденного было достаточно, но что-то еще заставляло меня сомневаться даже сейчас. Я схватил первое, что попалось под руку, — корзинку для бумаги, схватил ее и сунул в кварцевую сеть. В тот же миг корзина словно растворилась, и в следующую секунду погас свет. Зато тотчас откуда-то с лестницы послышалась истошная ругань миссис Мэрфи.
— Пробки сгорели, — шепнул мне Дженкинс, — чтобы провести предмет через машину, требуется много энергии.
Он выглядел очень напуганным.
— Знаете, Джо, будет лучше, если она не застанет вас здесь.
Я ненавижу скандалы, а в голосе миссис Мэрфи слышались нотки, которые убеждали, что Дженкинс желает мне только добра. Взглянув в последний раз на машину (никаких признаков бесследно исчезнувшей корзинки для бумаг!), я поспешил уйти.
На складе меня ожидали неприятности. Фентон решил, что я его ограбил. Потребовалась масса времени, чтобы объяснить, почему упала цена на утиль.
Последующие дни также прошли в борьбе с налоговым инспектором. Я как раз отдавал кое-какие распоряжения Лемми, когда появилась миссис Мэрфи. Ждать она не собиралась.
— Я хочу, чтобы вы убрали весь хлам из этих проклятых комнат, — с вызовом заявила миссис Мэрфи.
— Дженкинса?
— А кого же еще?
— Но я думал, что он останется у вас до конца недели.
— Теперь уже этого не случится, — мрачно сказала она. — У меня было твердое намерение напустить на него шерифа. Вы знаете, что натворил этот человек? Колдовал с пробками до тех пор, пока не сжег все провода в доме! Спасибо еще, что не сжег дом! Сколько вы дадите за его рухлядь?
— Подождите минуту! — Я предложил ей кресло, а сам лихорадочно обдумывал положение. Очевидно, Дженкинс возился с предохранителями не случайно. Я догадывался, что вызвало перегрузку сети.
— Вы не можете так просто распоряжаться его собственностью, — осторожно сказал я. — Как он к этому отнесется?
— Меня это не волнует, — ответила миссис Мэрфи, — он исчез.
— Исчез? — Моя догадка переросла в уверенность. — Но куда?
— Откуда мне знать? Он был дома вчера вечером, когда я отправилась в гости к своей сестре. Вернувшись, я уже не застала его.
Миссис Мэрфи плотно сжала тонкие губы.
— Если он пожелает подать на меня в суд, я согласна; но ему же будет хуже, я вам говорю. Я хочу очистить его комнату, и хочу это сделать немедленно. Так сколько вы дадите за весь хлам?
— Трудно сказать, — я пытался выиграть время. — Может, лучше перевезти пока все сюда и подождать немного, не вернется ли он. Если вернется, то сам заплатит вам долг, если нет, я продам все на комиссионных началах. Это оградит вас от суда да и даст больше денег.
Она размышляла минуту, потом кивнула головой.
— Хорошо. Только заберите этот мусор немедленно, иначе я обращусь к кому-нибудь другому.
— Все будет сделано, — быстро ответил я, потом спохватился. Налоговый инспектор мог вызвать меня в любой момент, но, с другой стороны, мне очень хотелось заполучить изобретение Дженкинса. Я подозвал Лемми.
— Отправляйся вместе с миссис Мэрфи, — сказал я ему, — забери машину, которую увидишь в подвале, и привези сюда.
Он кивнул.
— Хорошо. Можно ее сразу разломать?
— Боже упаси! — вскрикнул я, но тут же понизил голос: — Ни в коем случае ничего не ломай. Будь с ней очень осторожен. Просто привези ее сюда. Понял?
— Конечно! — он повернулся и пошел вслед за миссис Мэрфи.
Все утро я думал только об этом деле. Поэтому налоговому инспектору не стоило большого труда расправиться со мной Я, конечно, возражал, доказывал, спорил, но он все-таки повысил налог на десять процентов. Расстроенный, я ушел на склад.
Было ясно, что произошло со стариком Дженкинсом. Он перегрузил сеть, чтобы перешагнуть в другой мир. Он уже не мог вернуться обратно и распорядиться судьбой своего изобретения. После того как я уплачу немного миссис Мэрфи, оно будет принадлежать мне, только мне!
Наконец вернулся Лемми. Раму, отсоединенную от других приборов, он поставил в конторе, а рядом свалил груду всякого электрического оборудования. Я схватил горсть проводов и… тупо уставился на тринадцать концов. Я смотрел на провода. Я смотрел на клеммы. Я смотрел на Лемми.
— Да, босс? Я все сделал аккуратно и осторожно, как вы и велели.
— Да, да, а теперь скажи мне, как были соединены эти провода?
— Что?
— Ты, мякинная голова! — простонал я. — Ты все разъединил! Какого черта?
— Я не мог увезти все в одном ящике, — недоуменно пробурчал Лемми, — я ничего не сломал, только отсоединил провода…
— Но почему ты не переметил их?! Как я теперь все это соединю?
— Я не знаю, хозяин, — Лемми отошел на шаг, — я не подумал об этом. А вы разве не знаете?
Я не знал…
Вот оно, одно из самых выдающихся изобретений со времени открытия колеса. Дверь в другой мир, вещь, которая могла бы сделать меня богатейшим человеком. Все, что для этого требуется, — соединить тринадцать проводов. Это просто, не так ли?
Не слишком. Тринадцать проводов можно соединить шестью миллионами всевозможных способов, и только один из них окажется правильным! Если работать непрерывно, для этого потребуется пара сотен лет! Но ведь я еще должен есть, спать, зарабатывать на жизнь! По самому оптимистическому подсчету, уйдет добрая тысяча лет. Я не думаю, что проживу столько.
Неужели Дженкинс не мог обойтись меньшим количеством проводов?
Л. Чекуолис
ЧЕТЫРЕ ГОРОХОВЫХ СУПА
Рисунки П. ПАВЛИНОВА
«Кукурузник» накренился на левое крыло. Земля опрокинулась и горой заслонила небо.
— Вниз гляди, тебе говорят! Теперь видишь? Видишь лагерь или нет, я тебя спрашиваю?
Деревья, рядом с ними не то кусты, не то камни, подозрительно близкие горные вершины — все слилось в сплошной серо-пегий диск. Зигмас помотал головой. Пилот выровнял машину и пошел на четвертый заход.
— А теперь? Сюда гляди, сюда! — опять услышал Зигмас в наушниках сердитый голос летчика.
Зигмас утвердительно кивнул, и мотор, словно только того и ждал, сразу затих, пропеллер начал рубить воздух с размеренным посвистом. Разбуженные, зашумели ветки кедров, самолет подскочил на поляне и остановился. Зигмас выбросил за борт рюкзак, вылез; поддерживая машину за крыло, помог ей развернуться и остался один.
Под ногами затрещал мох, и снова тишина: ни птичьего голоса, ни дыхания ветра. Неяркое северное солнце едва пригревает. Растения кругом будто с другой планеты: черные, точно обгорелые, березки, унылые кедры, еле доходящие до плеча, низкие, словно притиснутые рукой великана. Зигмас достал карту, установил азимут и тронулся в путь.
Лагерь появился впереди совершенно неожиданно. Радостно вскрикнув, Зигмас пустился бегом. Но на стоянке никого не было. На небольшой площадке — затоптанный олений помет. Среди деревьев — натянутая медная антенна. Зигмас громко позвал, потом выстрелил в воздух. Никакого ответа. Порылся в палатках, перекусил, улегся и, поворочавшись немного, заснул.
Проснулся от охватившего с новой силой чувства неуверенности, которое преследовало его с той минуты, как он отправился в путь. Зигмас протер глаза, огляделся. На стойке палатки висели надувная боксерская груша и перчатки.
От удара груша зазвенела и отскочила до самого верха палатки. Зигмас надел перчатки и принялся тузить грушу — левой, левой, «хуком» справа. Вскоре вся палатка закачалась и загудела.
— Добро, добро! Будет мне кого потренировать!
У входа в палатку стоял высокий парень с большим рюкзаком, в ковбойке, распахнутой по самый пояс, в резиновых сапогах с отвернутыми голенищами. Он был невероятно худ, даже щеки запали. На жилистой шее выступало большое, как часто бывает у тощих людей, адамово яблоко.
— А может, я тебя потренирую? — огрызнулся Зигмас.
Легко, как кошка, незнакомец повел плечом, и рюкзак соскользнул наземь.
— Становись, становись! — парень наклонился, и в руках у него оказалась вторая пара перчаток.
Зигмас сделал шаг — из глаз посыпались искры. Будто натолкнулся на бетонную стену.
…Холодная струя воды стекала по лбу. Упираясь локтями, Зигмас сел.
— А теперь давай познакомимся. Данила Каузов, начальник геологической партии.
Зигмас увидел клетчатый рукав. Безотчетно пожал протянутую руку. Встал. В голове шумело, по палатке мелькали какие-то точки.
— Пошли ужинать, — услышал он. — И лучше бы сразу сказал, что ты за боксер.
Это звучало как указание. На будущее время.
…Утром Зигмас сквозь сон почувствовал, что Данила встал и вышел. Было темно и холодно. Зигмас взглянул на часы: всего пять. Поднимался Данила, кажется, беззвучно, а радистка Люда и рабочий Петя в соседней палатке все-таки услышали, побежали вслед за начальником и заплескались в ручье. Зигмас был не из лентяев. Но в удовольствии понежиться лишний десяток минут в теплой постели он себе не отказывал. А кроме того, после ухода Данилы — Зигмас никогда и ни в чем не боялся себе признаться — в палатке стало будто уютнее. Ничего себе начальничек! Вот и работай с таким, вот и советуйся!
Отыскав мыло, подпоясавшись мохнатым полотенцем, Зигмас вылез из палатки. От мисок уже поднимался пар. Впоследствии Зигмас заметил, что Данила всегда такой: сразу успевает выполнять несколько дел.
«Умоюсь попозже», — решил Зигмас. Ели торопливо и молча. Пока Зигмас добрался до донышка, те трое уже отбросили в сторону росистую траву, которой обтерли ложки. Данила развернул карту.
— Пойдешь с Людой. И поживей навертывай, ты тут не у тещи в гостях!
Зигмас демонстративно откинул в сторону миску, а Данила добавил:
— Все вытрешь, вещи уложишь в мешки. Домработниц здесь нет. Для начала тебе тридцать километров. На первый день хватит. Пойдешь вверх по течению Вертушинки. Видишь?
По зеленым и синим линиям незнакомой карты Зигмас постарался запомнить маршрут.
— Все остальное тебе покажет Люда. Я пойду по дуге, встретимся возле Чалдонских ключей. Твой счетчик в порядке, я его вечером отрегулировал.
Разворачивая карту, Зигмас еще слышал за спиной шаги Данилы. Собирался кое-что спросить, но когда повернулся, не было уже ни начальника, ни палаток. Люда улыбнулась, поймав растерянный взгляд новенького:
— Ничего, привыкнешь… Я тоже привыкла…
И первая, понукая оленя, полезла под кедры.
Зигмас был ей благодарен. Она придерживала ветки, чтобы не хлестали его по лицу; перейдя ручей, возилась с оленями, пока он, балансируя, скользил по камням, заросшим водорослями, окруженным кипящей пеной. Километров через пять они нашли скалу с пятном извести — знак, оставленный Данилой. Это было начало маршрута. Люда сняла с плеч ручной бур, врезалась в землю на 60 сантиметров и, пока Зигмас пристраивал наушники с пористой резиной, прошла еще сотню метров и снова начала бурить. Зигмас сунул щуп счетчика Гейгера в свежий шпур и даже вздрогнул, когда в наушниках запищало и засвистело. Но стрелка пометалась, пометалась и застыла на 10. Радиоактивность слабая.
Километра через два разряды и вой усилились. Зигмас сорвал с головы обруч. Счетчик показал 80. Еще не вполне уверенный, подозвал Люду.
— Да, тут руда, — подтвердила радистка.
Она огляделась и, отсчитав в сторону 25 метров, опять сделала шпур.
Они потратили целый час, но Зигмас стал гораздо бодрее.
— Мне везет, — сказал он и попытался похлопать Люду по плечу.
Радистка покачала головой и осторожно, словно нянька, которая отнимает у ребенка игрушку, сказала:
Нет… Маловато, очень слабое пятно… Шахты тут не будет.
Вскоре он вспотел, устал, его охватила ярость. Девушка мчалась, как на свидание, все поглядывая на часы. Она легко изгибалась, ныряя в темные тоннели под кедрами, с козьей легкостью перемахивала с камня на камень, забредала по пояс в холодные пенистые ручейки и озерки, ведя за собой оленя.
«Второй Данила!» — злился Зигмас. Девушка вообще чем-то походила на начальника — стройная как тростинка, подпоясанная широким ремнем, порывистая в движениях, она вдобавок явно подражала Даниле: такие же рыжие лыжные брюки с прошитой стрелкой, такая же клетчатая ковбойка, расстегнутая до отказа: выглядывал краешек розового кружева. Только волосы туго, по-деревенски, повязаны платком.
Когда Зигмас второй раз обнаружил следы руды и они остановились, он долго не мог вымолвить ни слова — так запыхался. Люда достала носовой платок, вытерла ему лоб и, предваряя упреки, заявила:
— Лучше сразу обтерпеться… Ночью будут ныть кости и с утра еще поболят. Но ничего, обойдется, быстро привыкнешь. Завтра пройдем уже пятьдесят километров, и так до осени…
Радистка сама собрала образцы туфа, налила из цветастого китайского термоса горячего крепкого кофе.
— Вчера Данила один покрыл всю дистанцию. Конечно, не совсем в одиночку, с двумя оленями. — Она улыбнулась, блеснули сощуренные глаза северянки. — С тех пор как Дрогов сломал ногу, — продолжала она беззаботно (на место Дрогова и был прислан Зигмас), — Данила всегда один работает. А в прошлом месяце мы оставили медвежью шкуру. На кедре растянули. Это Данила подстрелил. Может, найдет кто-нибудь…
Сумасбродная, несуразная девица! Зигмас нервничал, а ей, кажется, все нипочем: и полупудовый бур, и нехоженая горная тайга, и даже обжигающий кофе — она выпила две кружки одну за другой, умудряясь в то же время тараторить без умолку.
До лагеря добрались поздно ночью. Данила подыскал изумительное место. Здесь росло несколько настоящих высоких кедров и черные раскидистые пихты. Рядом были утесы, напоминавшие разваленную печь. Должно быть, именно они и прикрывали деревья от бешеных, всесокрушающих ветров с океана. Ветви в вышине шумели совсем как в родных местах в Литве, но Зигмасу теперь было на все наплевать. Он упал ничком у костра и думал об одном — чтобы Люда не рассказала Даниле, как они работали. Но Люда ставила палатку, а потом тоже растянулась возле костра, у ног Данилы.
— Так что, нравится тебе работа геолога? — спросил Данила у Зигмаса.
— А я уже работал. На Коле, в Воркуте. Практику там проходил.
— Тоже сравнил! — начальник расхохотался. За ним Люда и вылезший из палатки Петя. Будто они что-то знали, но таили про себя. Зигмас освирепел. Он сел, чувствуя, как исчезают усталость и робость.
Но как ни силился он проявить безразличие и самоуверенность, рассказывая про свой маршрут, он запинался, словно на экзамене. А Данила сунул руки в перчатки и стал лупить по груше. Даже не дал ему закончить:
— Я эти места знаю, — бах, бах, — я ведь шел параллельно. Больше, — бах, бах, — надо в воду смотреть, тут ключи из глубины идут. Глина, — бах, бах, — ерунда. Ты вглубь гляди!
Если б не этот разговор, Зигмас утром ни за что бы не поднялся. Ведь ночью глаз почти не сомкнул. Сводило икры. Только зажмуришься — под ногами разверзается зыбучее болото. Когда на рассвете Данила вышел, Зигмас схватил градусник. 38,5! Вытянул руки — пальцы дергает и сводит, словно во время лихорадки. Неужели нельзя было остаться в Литве? Вот влип так влип!
Обмотав шею полотенцем, Зигмас заковылял за утесы. Данила уже был там и, услышав шаги, даже не обернулся. Ведет себя так, будто один на целом свете. Подскочил и плюхнулся в омут. У Зигмаса уже не было сил удивляться. Он осторожно притронулся ладонью к ледяной воде, потер нос, щеки, шею. Данила плавал, как в бассейне, тщательно проделывая все движения. Вынырнув, выбрасывал руки вперед и в стороны, чтобы опять надолго погрузиться. Только по выпученным глазам можно было догадаться, что начальнику тоже отчаянно холодно.