Пожалуй, не стоило злить тюремщиков. Орать и поносить судебную систему, наверное, тоже было не лучшим выходом. Однако, достаточно сложно оставаться хладнокровным, в то время как тебя совершенно ни за что приговаривают к трем месяцам тюрьмы. А я не виноват! Вот нисколечко! В самом деле, что еще остается делать работяге, который вкалывает с утра до ночи, если его благовредная сбегает с неустановленным элементом? И вот я – не вдовец, но лишенный женской помощи и, к тому же, с двумя пострелами на шее, которых безответственная стервь-жена оставила на мое полное попечение. Ребятки у меня уже не совсем малыши, но все-таки присмотр им нужен. Няньки-мамки мне не по карману, вот и пришлось снова жениться. Да, согрешил, но в том моя вина – невелика! Я так и сказал судье. А эта свинья упекла меня в каталажку! Как тут не осерчать?
Но пинать тюремщика все же не нужно было. Мало того, что прилетело дубинкой по бокам, так еще и закинули меня в какую-то дальнюю-предальнюю камеру. Я, пока меня тащили, брыкался, как мог – чувствовал, что не к добру в такую даль волокут. Да и душно в глубине – вентиляция в наших казематах ни к черту, а коридор все понижался, окошки в стенах исчезли, из освещения – только фонарь в руках пузана, что шел впереди. Этот самый пузан болтливым оказался. Отчего ж не почесать языком, коли всю работу – то бишь конвоирование, точнее - протаскивание, заключенного, делают другие? Вот он-то и сообщил мне, что сокамерник мне достанется просто зверь. Его это дико смешило – круглый животень так и трясся, но ровно до тех пор, пока я не исхитрился треснуть его по лодыжке. После этого героического свершения на моей голове прибавилось шишек, зато толстяк заткнулся и всю дорогу до камеры хромал. Надеюсь, я ему что-нибудь там повредил.
Запоры на камере меня впечатлили. Тяжелая, окованная металлом, дверь открылась с таким скрипом, словно ее уже сто лет не отпирали. За ней была решетка. И еще одна. Я сопротивлялся изо всех сил, но меня все равно закинули в каменный мешок.
- Эй, Альбинос, мы тебе пожрать принесли!
Глумливые смешки охраны вскоре затихли. Я опасливо оглядывался, обстановка казалась достаточно угнетающей. Каменные стены, тяжелые двери, а на стене чадит факел. Странно – у нас, вроде, уже почти везде газовое освещение. А в центре так вообще – электричество. Градоначальник намедни беседовал с газетчиками, обещал за десятилетку провести чудо-свет в каждый дом. А тут – факел!
Тусклый желтый свет силился разогнать темноту, вверх взлетали искры. Слабого огонька недоставало, чтобы осветить все помещение. Я знал, что где-то там, в глубине, должен находиться еще один человек, но тот не выдавал себя ни единым звуком.
Мои нервы были весьма расшатаны нелегким деньком. Сердце ныло при мысли о том, что станется с мальчишками без меня. Вторая, незаконная, женушка наверняка упаковала вещи и сбежала. Почтенные родители мои давно почили, а на совестливость остальной родни нечего было и рассчитывать – так уж вышло, что родная кровь представляла из себя либо опустившихся маргиналов, либо замученных долгами многодетных родителей, коим лишние рты уж никак не надобны. Небось спихнут на детскую ферму*, а про них молва такие ужасы рассказывает! В общем, умонастроение мое было весьма минорным. И тут из теней медленно появляется он. Сокамерничек мой. Что сказать, и так паршивое настроение совершенно испортилось - выглядел мужик угрожающе. Совершенно белый, с отливающими краснотой зрачками – действительно альбинос – и весьма развитой мускулатурой. Интересно, чем он занимался до того, как его закрыли? Грузчик в порту? В камере было прохладно, мне показалось, что мы в подземной части тюрьмы, про которую некоторые трезвомыслящие граждане говорили, будто эти самые подземелья – всего лишь выдумка любителей страшных историй. И что никого там не содержат. А с преступниками обращаются весьма вежливо, просвещенный же век на дворе! Ага… у меня вся спина болит от этой вежливости. К чему это я: лично мне было холодновато в одной рубахе и портках – сюртук с меня содрали… хорошо, хоть сапоги оставили. Пытались, конечно, стянуть, но я отпинался. А этот белый мужик совершенно спокойно расхаживал в одних штанах, босой и даже не ежился. Наверное, привык.
В общем, когда это бледное видение выплыло на свет, подходить к нему поближе и ручкаться мне что-то не захотелось. Мы внимательно друг друга оглядывали, мне все меньше нравилось выражение его лица – абсолютно каменное. У булыжника в ручье больше эмоций, чем было написано на белой морде. Наконец, он раскрыл рот и очень спокойно проговорил:
- Даже не знаю, чего мне хочется больше – выпить тебя или оттрахать.
Не очень-то дружелюбное приветствие. Ни тебе здравствуй, ни как зовут. Я, в отличие от этого грубияна, был воспитан лучше:
- Приятного дня! Меня зовут Кевин. Полагаю, будет нелишним сообщить, что оба предложенных варианта меня не устраивают.
- А тут от твоего мнения ничего не зависит, - самонадеянно сообщил мужик.
Где-то в этот момент мне начало казаться, что с парнягой мы не подружимся. К тому же он оскалился и неожиданно быстро рванулся в мою сторону. Я шарахнулся назад и полез в сапог – лентяи-охранники обыскивали меня не слишком тщательно. К тому же я сопротивлялся. В общем, подлетевшего ко мне белолицего я встретил несколькими ударами ножа в живот. Голова зазвенела от мощной плюхи, немедленно прилетевшей от мужика. Мы сцепились, обмениваясь ударами. Я дрался безо всякой жалости, потому как противник был намного выше и сильнее меня, а раны что-то не спешили его ослаблять. Слышал, такое бывает – в пылу драки здоровяк, пусть и получивший смертельное ранение, продолжает наносить страшные удары, так как его большое, сильное тело никак не может согласиться с собственной смертью.
Альбинос был гораздо больше, и, мне показалось, что его опыт в драках также превосходит мой. Надежды на благоприятный исход с каждым его ударом, вышибающим из меня дух, все таяли. Тут бы я и сгинул, если бы не приметил того, что не увидел раньше: на руках узника были кандалы, цепь, уходящая от них в темноту, была длинной, однако ж недостаточно. Если встать, прижавшись спиной к решетке, то альбинос, как ни рвался, не мог до меня достать. Даже ногой.
Я рассмеялся. Пусть я и был весь в крови, пара ребер подозрительно ходили, один зуб шатался, а нос распух, словно слива, но бессильная ярость, кривившая прежде бесстрастное лицо, все искупала. Сокамерник раз за разом кидался ко мне, цепи натягивались и звенели, он хрипел и страшно скалился. Я прижимался к решетке, как к родной матери, и тихонько хихикал ему в глаза, глядя на бесплодные потуги дотянуться до меня хотя бы носком ноги. Ладно, признаю – смех мой был несколько нервическим. Такой восторг вызванный избавлением от неминуемой гибели, смешенный с ехидством и злым весельем. Возможно, подобные темные чувства и не делают мне чести, но я склонен считать их вполне извинительными, особенно в свете сложившейся ситуации. Наконец, альбинос прекратил бесноваться, встал ровно и произнес:
- Ты не сможешь стоять там вечно, человек.
- Этого и не требуется. У тебя кровь. Истечешь и кончишься! – я хрипло рассмеялся, но тут же со стоном замолк – отбитая пудовыми кулачищами требуха болела, как ад.
Альбинос с недоумением оглядел себя, провел ладонями по ранам, будто пытаясь остановить ручьи крови, на лице его отобразилось недоумение:
- Металл не может повредить телу дитя ночи. Что ты сотворил со мной, смертный? – на белом лице проскользнул ужас, а потом он покачнулся и рухнул, как подкошенный.
Я еще долго смотрел на его неподвижную тушу, опасаясь, что это лишь уловка. Но он не двигался и, кажется, даже не дышал. Неужели действительно кончился? Я осторожно присел на холодный камень. Труп в камере – это плохо. Во-первых, нас здесь всего двое, следовательно, виновником гибели сокамерника могу быть только я. Убийство карается гораздо строже, чем двоеженство, а я не могу задерживаться в этом клоповнике! Что же станется с ребятами без меня?!
- Эй, бледный! Ты там и впрямь, что ли, помер? – почему-то шепотом спросил я.
Лужа под мужиком натекла большая. Не надо было колоть его в живот! Вдруг тело пошевелилось, альбинос перекатился на спину:
- Что ты сотворил? – вновь повторил он.
- К твоему сведению, я защищался. Не стоит кидаться на людей и ждать от них после этого хорошего отношения. Слышь, ты там как вообще? Смотри, не дохни!
Естественно, я осознавал всю глупость подобного призыва, ибо никто по собственной воле не в силах отогнать от себя смерть, следовательно, я изрек нечто напрочь лишенное смысла, единственной целью моих слов была попытка хоть как-то развеять собственное беспокойство. И она, эта попытка, была провальной. Кровь все текла, я видел, как она струится по белой коже. Не нужно быть врачом, чтобы сообразить – мужик не жилец.
- Бледный, может в дверь подолбиться? Охрана вообще услышит?
- Нет. Они не придут. Что – не хочешь оставаться в каменном мешке с разлагающимся трупом? – красные глаза блеснули ехидством.
- Ага. Неуютно будет, - подтвердил я.
- Подойти помочь не хочешь? – вкрадчиво предложил альбинос.
- Руки у тебя такие сильные, - задумчиво протянул я, - не хотелось бы снова попасть под одну из них.
- Ты боишься меня, полудохлого?
- Ага.
Разговор зашел в тупик. Мы помолчали.
- Смертный, если ты не дашь мне своей крови, я умру, - сообщил белолицый.
После этих слов, я понял, что серьезно оплошал. В том смысле, что упустил несколько важных деталей. Первою такой важной мелочью была белая, безволосая кожа моего любезного сокамерника. Ни волоска на груди, что несколько диковинно для взрослого мужчины. И на черепе, по всей видимости, волосы тоже не росли – он был лысый. Гладкий, как колено прелестницы. Далее – решетка позади меня блестела посеребрением. По звеньям цепей, сковывавших альбиноса, вились руны. Подобные им украшали мой любимый нож. С ножичком была связана любопытная история: когда-то его отдал мне в счет карточного долга один оборванец. Бродяга баял, будто этим самым ножом ранее владел знаменитый охотник на вампиров. И на основании этой информации назначил за нож совершенно несусветную цену. Я тогда только посмеялся над россказнями прохвоста, но нож принял – все равно у опустившегося старика больше ничего не было за душой, как только его за игральный стол пустили? Теперь, глядя на стремительно вытекающую из вампира жидкость, я готов был признать, что зря возвел на человека напраслину – этот нож вполне вероятно действительно был небесполезен в борьбе с нечистью.
- А мне вот что интересно, - проговорил я, не двигаясь с места, - верно говорят, будто отданная добровольно кровь пользительней вурдалаку, чем отнятая насильно?
- Верно.
- Хм… ага… а зачем тебя здесь держат?
- Да подойди ты уже! Я же сейчас сдохну! – выкрикнул альбинос, лицо его исказилось яростью. - Приятно тебе, тварь, что жизнь бессмертного зависит от такого ничтожного создания, как ты?
- Еще как. Но гораздо приятнее было бы придумать, куда сцедить кровь, потому что горло я тебе не подставлю! И вообще близко не подойду.
- Там… кружка есть…
Вспышка гнева подточила и так невеликие силы вампира, он снова развалился на полу и взмах его руки был весьма вялым.
С некоторой опаской, хотя вурдалак и выглядел совершенно обессиленным, я пошел в указанном направлении, стараясь держать безвольно раскинувшего руки вампира в поле зрения. Жестяная кружка была изрядно помята. Создавалось впечатление, что кто-то, обладающий страшной силой, сжал ее в своих пальцах, оставляя вмятины.
Резать собственные руки не хотелось, но пришлось – жить неизвестно сколько дней в одной камере с трупом мне не улыбалось. Еще неизвестно, как отреагируют власти на известие о том, что я умертвил вампира – вдруг на него какие-то планы есть, не зря же его тут держат и даже всякими неугодными страже бедолагами подкармливают? Нацедив в кружку сколько получилось, я подошел к лежащему, демонстративно держа на виду нож.
На свое место я вернулся так быстро, как мог. Кровь помогла – вампир начал выглядеть бодрее. Через какое-то время ему получшело настолько, что он совершил попытку завести светскую беседу:
- И что же дальше, человек? Так и будешь там сидеть?
- Таков план, - я беззаботно кивнул, всем своим видом демонстрируя, что я могу провести сколько угодно часов на небольшом безопасном участке пола.
- В отличие от меня, тебе нужно испражняться, а выгребная яма находится далеко от двери, - губы вампира растянула ехидная улыбка.
- Ничего, я как-нибудь справлюсь. Например, поссу в твою сторону!
Альбинос зло зашипел и дернулся в мою сторону:
- Только попробуй, мерзкая, смердящая тварь! Вы, человеки, просто отвратительны с этими своими… выделениями!
- Но кровь-то не противная? – вкрадчиво произнес я.
Вампир снова зашипел, я хрипло засмеялся, меня веселило такое избирательное отвращение. О, кстати насчет избирательности:
- И трахнуть ты меня, такого омерзительного, вроде, был не против. А как же мои выделения? Испачкаться не боишься, снежок?
- Знаешь, мне встречались наглые людишки, подобные тебе, но вот о чем я хочу сказать – все они заканчивали одинаково – хрипя и дергаясь, когда умирали от моих клыков, - голос вампира снова был ровен и спокоен, от его тона меня продрал мороз, но я не позволил себе поддаться его уверенности в собственном превосходстве.
В конце концов это он сейчас лежит на полу едва живой. А я – вроде как победил в нашей драке. Это, кстати говоря, странно. Бабушка, когда рассказывала про вампиров, говорила, что каждый из них сильнее, чем десять человек. Я еще всегда спрашивал – какие десять человек? Такие, как кузнец Марек с его огромными ручищами? Или, скажем, как доходяга Питер? Но бабушка, кажется, так ни разу и не ответила мне на этот вопрос: она сердилась, что я опять ее перебиваю, хлопала меня полотенцем и вскрикивала:
- А ну, жуй! Экий неслух, опять с набитым ртом говоришь!
Я внимательно осмотрел все еще лежащего на полу вампира. Он подложил под голову руку, похоже, его совершенно не смущало, что единственная одежка пропитывается собственной кровью, наверное, встать он все еще не мог от слабости. Интересно, а сколько добровольно отданной крови надо для полного восстановления? И еще вот какой вопрос – не мешают ли заклятые цепи усвоению ценного продукта? Может быть, они же являются причиной того, что вампир тянет всего лишь на двух Мареков, но никак не на десятерых? Побитый, весь в кровище, живой только благодаря отданной мною крови, кровосос все еще вызывал в моей душе определенный трепет и некоторое опасение. Я прекрасно понимал, что ситуация запросто может перемениться не в мою пользу. Наверное, это и сподвигло меня на следующий вопрос, заданный, признаю, с изрядной долей насмешки: