- Разве вам мало? По-моему, я сказал все, что надо было. И боюсь, даже больше того, что надо. Вы ловкий человек, Войтюк. Временами я забываю, что вы агент наших врагов и, следовательно, мой личный враг, и делюсь с вами, как с другом. У вас природное мастерство задуривать собеседников и развязывать им языки. Идите, Войтюк.
Не знаю, принял ли он всерьез похвалу его шпионским умениям, но удалился с поспешностью. Видимо, не терпелось передать новость, что захват Кондука - не импульсивный ответ на уничтожение мирного городка Сорбаса, а обдуманная стратегия поворота военных усилий на юг и восток, трагедия Кондука - лишь начальный акт новой стратегии.
Меня вызвал Гамов. Он выглядел очень хмурым.
- Вам не понравилась беседа? Считаете, что я сделал ошибки?
Он с усилием усмехнулся.
- Игра, как всегда, проведена отлично. Был один момент… Я почти поверил сам, что вы восстаете против меня… Когда говорили, что несогласны с отвлечением наших сил с западного фронта на союзников. Очень правдоподобно звучало. Но если так подействовало на меня, то еще сильней должно подействовать на того подонка.
Я снова убедился, что Гамов обладает дьявольской интуицией. Он усомнился во мне в момент, когда я сам в себе усомнился.
- Что с вами, Гамов? У вас похоронный вид. Случилось новое несчастье? Ваксель прорвал нашу оборону?
- Случилось то, что ни вы, ни я вообразить не могли. Восстание в тылу.
- Восстание? Кто восстал? Где восстали?
- Восстали водолетчики. Арестовали командиров, нагрузили боевыми снарядами водолеты и пригрозили, что открывают военные действия.
- Что собираетесь делать?
- Лечу с вами и Прищепой усмирять бунт.
10
Водолетные базы размещались в горных и лесистых районах, далеко от населенных пунктов. Не было у нас объектов, более засекреченных, чем эти базы. Если бы враг дознался о количестве размещенных на них водолетов, если бы он хотя бы отдаленно представил себе, какой уже создан воздушный флот и как он непрестанно умножается, рухнули бы наши надежды на скорую победу. Ни одна база не имела ни номера, ни названия; люди, призванные туда служить, теряли право переписки с родными, встреч с посторонними людьми, ни телефонные, ни телеграфные линии на базы не шли. Территория окружалась частоколом непроходимых и непролазных насаждений, и в гуще кустов таились датчики Прищепы, фиксировавшие каждого, кто приближался - отдельно человека, отдельно зверя. Прищепа по передатчику, настроенному на его индивидуальное излучение, принимал информацию с баз и передавал в штаб. Ни перехватить такие передачи, ни скопировать передатчики - каждый выпускался лишь в двух экземплярах - ни практически, ни теоретически было невозможно, как невозможно полностью, до каждой клетки, скопировать человека, как невозможна пока и задача проще - повторить на своем живом пальце линии пальца другого человека.
В водолетчики мы подбирали парней, не обремененных семьей, здоровых, сильных, проверенных на выносливость, на быстроту реакций, даже на смелость и самоотверженность - и для таких испытаний имелись тесты. Эти ребята были элитой нашей военной молодежи. И вот на крупной водолетной базе они арестовали своих командиров, захватили водолеты и готовятся к каким-то военным действиям. Поверить в это было невозможно!
- Мой связной вчера передал по своему каналу, что среди ребят волнение, - в водолете рассказывал мне Прищепа то, о чем раньше информировал Гамова. - Сообщил, что идет выяснить причины смуты. Часа два никаких сообщений, затем торопливое: «За мной гонятся, командиры арестованы, склады взломаны, водолеты захвачены, готовятся к военным действиям…» И связь прервалась. Очевидно, связного арестовали.
- Передавал ли раньше ваш связной о готовящихся выступлениях? Хотя бы о том, что у ребят скверное настроение?
- Передавал только, что ребята горячо обсуждают положение на фронте. Еще передал, что всех взволновало вторжение в Кондук. Но он не нашел ничего предосудительного в высказываниях.
- Под арест дурака! - гневно сказал Гамов. - Заметить волнение, услышать горячие разговоры - и не установить, по какому случаю горячатся, что волнует! Никудышные у вас сотрудники!
Прищепа промолчал.
Водолет опустился на площадь, окаймленную торцами обширных двухэтажных казарм. Всего казарм, уходящих в глубину леса, было шесть. С востока базу защищали горы, со всех остальных сторон - леса. Где-то в чащобе высоких деревьев таились и склады с боеприпасами, и подземные ангары на сто двадцать водолетов - такова была мощность этой базы, уже полностью укомплектованной - по первому же приказу можно поднять все машины в бой.
Наш водолет окружили беспорядочной толпой вооруженные водолетчики. Ни у одного я не заметил ни почтительности, ни простой приветливости. От нас не ожидали одобрения и нам не обещали доброго приема.
Гамов обратился сразу ко всем:
- Вы меня узнаете?
Ему ответило несколько голосов:
- Узнаем. Вы Гамов! Еще бы не узнать! Вы наш диктатор!
- Правильно - я ваш диктатор. Вы меня знаете. Я вас не знаю, вас слишком много. Кто зачинщики бунта, выходите вперед.
Никто не двинулся. Гамов нехорошо засмеялся.
- Думал, вы похрабрей. Как же вас выпускать в бой, если вы и поговорить страшитесь?
Из толпы выдвинулись четверо.
- Называйте свои фамилии, если хватит храбрости.
Они отчеканили:
- Альфред Пальман! Иван Кордобин! Сергей Скрипник! Жан Вильта!
- Пальман, Кордобин, Скрипник и Вильта - так? Слушайте мой приказ: немедленно освободите арестованных командиров и доставьте их сюда. - Зачинщики переглянулись, в толпе пронесся угрожающий шепот. Гамов возвысил голос: - Вы и мне отказываетесь подчиниться?
Иван Кордобин вытянулся перед Гамовым.
- Вам подчиняемся. Пилоты, за мной!
Четверо ушли. Оставшиеся подтягивались, беспорядочная куча превращалась во что-то похожее на строй. Водолетчики не вытянулись в ряд, не разместились по ранжиру, но каждый - кто позади, кто спереди - старался стать плечом к плечу с другим. Все это совершалось в полном молчании, они, видимо, поняли, что держались не по-военному, и теперь старались выправиться. Гамов повернулся к ним спиной и сказал мне:
- Не желают усугублять вины командиров, допустивших такое нарушение дисциплины, и хотят хоть внешне показать, что те их чему-то научили.
- Учили, учили… И доучили до того, что были схвачены и посажены под арест. Не командиры, а кислое тесто. Я посоветую Пеано всех отозвать в столицу, а там разжаловать и отдать под суд.
Прищепа, молчавший с момента выхода из водолета, подал голос:
- И расшифруете, что у нас имеются особо засекреченные части. Уж не думаете ли, что в столице не заинтересуются, что это за новые офицеры и за какие провины их отдают под суд? Разведка врага не ограничивается одним Войтюком, Семипалов.
Это было верно, конечно. Я пожал плечами. Гамов сказал:
- Наказать командиров надо, но за что и как? Пока не узнали, почему затеяли бунт, нельзя выносить решений.
Командиры, в отличие от водолетчиков, чеканили шаг. Они выстроились, отдали по форме честь. Гамов только кивнул им, а я и Прищепа тоже отдали честь. Явное неуважение Гамова подействовало на командиров, все опустили головы. Четверо зачинщиков воротились к своим, теперь это был настоящий строй, к такому и старые служаки не могли бы придраться. В рядах, как волна, пробежал шепот и замер, когда Гамов вдруг стал прохаживаться перед строем.
Он прошелся в одну сторону, там стояли отдельно от пилотов командиры. Гамов всматривался в водолетчиков, словно хотел запомнить каждое лицо, на освобожденных офицеров не бросил и взгляда, словно их не существовало. Потом, встав перед серединой строя, намеренно негромко заговорил:
- Взбунтовались… Арестовали всех офицеров… Подготовили машины к боевым вылетам… теперь докладывайте - почему? Считалось - лучшая летная часть, знатоки воздушных машин, будущие герои. А вы?.. Отвечайте!
И ему мгновенно ответил общий гул. Каждый выкрикивал что-то свое, тянулся, отталкивал соседей, чтобы быть слышней. Молчащий строй мгновенно превратился в орущую толпу.
Гамов обводил глазами кричащих людей - сперва повернул голову направо, побежал глазами назад - до крайнего левого. Потом поднял руку. И почти так же мгновенно, как раздались крики, установилась каменная тишина. Я видел, что пилоты даже дыхание задерживают, чтобы отчетливо слышать Гамова.
- Ясно, - сказал Гамов. - Ни одного молчальника. Все кричали, все признаются в соучастии… Никто не отстраняется… Заговорщики! Но все же у меня два уха, а не полтысячи - по паре на каждого, чтобы слышать только его. Иван Кордобин! Выходи и говори за всех.
И опять Гамова не обманула интуиция. Возможно, среди других зачинщиков тоже были хорошие ораторы, но что Иван Кордобин умеет зажигать товарищей сильным словом, стало ясно сразу. Он не кричал, не нажимал на выигрышные слова - просто говорил, как если бы раскрывал душу товарищу. И я, вникая в признания и сетования Кордобина, отмечал про себя, как жадно его слушает вся толпа, как одним молчаливым вниманием подтверждает и усиливает все, что он говорил. Он точно высказывался интегральным голосом всех.
А говорил он о том, как их, отобранных в полках и привезенных сюда без объяснения, куда и зачем, наполнило гордостью то, что они определены в водолетчики и что им вручаются самые совершенные воздушные машины, какие знает сегодня мир. И как они зимние месяцы осваивали технику, изучали летное искусство, наизусть заучивали инструкции, не только старались хорошо отвечать на экзаменах, но и сами экзаменовали друг друга, в казармах даже после отбоя всюду слышался шепот: «Ты спроси меня, а потом я тебя спрошу, ну, давай». И спрашивали, и отвечали, и снова спрашивали. Одна была мысль: скоро весна, их отряд перебросят в самый горячий район, там они докажут, что не напрасно они с таким рвением осваивали науку воздушной войны.
Но вот пришла весна, а мы не покидаем базы, все снова и снова отрабатываем давно отработанные приемы. Враги крушат оборону, армии тяжко, а мы, способные разнести любого врага, опять отсиживаемся и отлеживаемся. Враг подвел метеогенераторы к нашим границам, заливает наши поля, гибнет урожай, а мы бездействуем, хотя одним хорошим налетом могли бы уничтожить все метеогенераторные станции кортезов! Нет, говорят нам, нельзя, отдыхайте, насыщайтесь завтраками и обедами, вас кормят по усиленной норме, надо этим пользоваться. Наконец сверкнул просвет. Какую-то воздушную базу призвали к действию, отряд водолетов атаковал Кондук, показал всему миру, какая сила в водолетном флоте, следующая очередь, так мы понимали, наша. И опять - ничего! Враг наступает, а мы отсиживаемся, а мы бездействуем!
До того дошло, что перестали говорить друг с другом. Сходимся в столовой, один на другого не смотрит, еда в рот не лезет. А когда враг оттеснил нас из Патины, вступил на нашу территорию, поняли - дальше терпеть нельзя. Мы пошли к командованию с просьбой поднять боевые машины - и летом на фронт! Без нас там дольше не могут! А в ответ - не смейте об этом и думать! Поступит приказ выступать - выступим. Мы настаивали, мы требовали - пригрозили зачинщиков посадить за решетку, остальным - наряды за нарушение дисциплины. Стало ясно - кто-то вверху саботирует победу, искусственно отстраняет нас от сражений, а командиры выполняют преступные указания. Тогда решили арестовать командиров и самим срочно готовить вылет на фронт. И посадили их, и стали вооружать отряд. А тут сообщение о вашем прилете… Рапортую, диктатор: готовы нести всю ответственность за самовольные действия. И готовы немедленно вылететь на любой участок фронта для боевых действий.
Кордобин отступил назад. И встал в строй в первом ряду.
Гамов не торопился с ответом. Он с тем же непонятным вниманием оглядывал водолетчиков, всматривался в каждое лицо, словно о каждом размышлял. Не только эти провинившиеся парни в военной форме, не только их командиры, ожидавшие наказания за недопустимое происшествие, но и сам я с нетерпением ожидал, что скажет Гамов. Я часто ошибался, прикидывая, что Гамов решит, он умел быть непредсказуемым. Но здесь решение было одно - так мне представлялось: зачинщиков наказать - не слишком жестоко, они ведь нужны для полетов, а не для гауптвахт; вынести выговоры и командирам, кого-то отстранить от командования, остальных простить, но обязать впредь терпеливо ждать приказов.
Гамов поступил по-иному.
- Дайте-ка мне что-нибудь под ноги, я низенький, а вы вон какие высокие, - сказал он будничным голосом.
Несколько водолетчиков проворно подтащили деревянный ящик, в каких перевозят вибрационные снаряды. Гамов теперь возвышался на голову над строем. И снова он долго осматривал всех, не начиная речи, а сотни глаз впивались в него.
- Спасибо! - сказал он вдруг. - Спасибо вам, друзья, за то, что вы такие! - В строю пронесся и быстро замер шум. Гамов повысил голос: - Спасибо вам за то, что вы понимаете, как тяжко на фронте, чувствуете, что нужны родине, что она нетерпеливо ждет вашего появления на полях сражений! Спасибо за то, что вы не только своим боевым умением, но и жизнью готовы встать на защиту нашей общей матери! От всей души, от всего сердца - благодарю! - Он быстро поднял руку, чтобы не дать вырваться крику изо всех глоток. - Конечно, выбрали вы неправильный путь - арестовывать своих командиров, заслуженных офицеров, благородных патриотов. Такие поступки недостойны вас. Вы уже сами понимаете, как жестоко, как несправедливо оскорбили своих офицеров неповиновением, незаслуженным арестом. Но прощаю - вы скоро искупите свою вину в воздухе над армиями нашего врага. - Он опять поднял руку, требуя молчания, и повернулся к командирам. - А вам, офицеры, я строго выговариваю, что допустили такой непорядок в дивизии. Печальный факт - позволили арестовать себя - требует, чтобы всех вас повторно арестовали, потом понизили в должности. Однако прощаю и вас, время не такое, чтобы томить за решеткой боевых командиров. Но это не все, с чем хочу обратиться к вам. Не самое главное, что допустили безобразное нарушение дисциплины. Главное в том, что вы воспитали в дивизии истинных патриотов, верных сынов родины! Главное в том, что они рвутся в бой, что у каждого одна мысль - прервать вторжение врага. Спасибо вам за это, офицеры, спасибо!
Если бы Гамов в этот момент поднял не одну, а обе руки, настаивая на молчании, никто бы не увидел поднятых рук: все повернулись к командирам, восторженно орали. Не сомневаюсь, что водолетчиков, когда первая горячность спала, томило не так опасение кары за собственное бунтарство, как страх, что командиров, опозоренных незаслуженным арестом, еще и накажут за то, что допустили самоуправство. И ни один офицер не ждал, что сам строгий диктатор, вместо того, чтобы понизить в воинских званиях, отстранить от должности, будет благодарить их. Впереди своих офицеров стоял командир дивизии, старый летчик, он прилетел когда-то к нам в окружение с Данило Мордасовым. Корней Каплин, так его звали, тогда он был майором, теперь полковник. И он кривил лицо, стараясь удержать слезы, опускал голову, чтобы их не видели, а их видели все, и летчики орали и махали руками, ликуя, что он прощен за их проступок против него и что он их тоже прощает, и эти его слезы - знак любви к ним, а также и глубокого уважения к нему и самого Гамова, и всех их, его питомцев - благодарили старого командира за то, что он плакал.
Нет, Гамов знал, как покорять души людей!
Прошло не меньше двух-трех минут, прежде чем весь строй опять повернулся к нему. Гамов снова поднял руку, восстанавливая тишину. И когда тишина, накаляясь от ожидания, стала почти бездыханной, он заговорил так, что стал отчетливо слышен самым дальним в строю.
- Друзья мои, один из зачинщиков вашего патриотического бунта сказал, что у вас подозрение - а не сидит ли где-то вверху человек, сознательно отстраняющий вас от участия в военных операциях. Открыто объявляю вам - да, есть человек, отстраняющий вас от сражений. Этот человек - я. Но не потому, что саботирую победу, а потому, что подготавливаю ее. Здесь скрыт один из величайших государственных секретов. Но я расскажу его, чтобы укрепить ваши растерявшиеся чувства, чтобы внести твердость в ваши души. Даже не все министры знают то, что я вам сейчас открою. Да, на фронте плохо. Армия отступает, урожай гибнет под потоками, которые мы не можем отразить. Наши бывшие союзники мобилизуются против нас, наш главный враг - Кортезия - вооружает их армии. Плохо сегодня, очень плохо! А завтра будет хуже. Это надо с беспощадной правдивостью, со всей мукой сознания понимать - завтра будет хуже! Что же, признать наше поражение, оплевать себя позорной кличкой «агрессоры», склонить шею под сапог победителя, выскребывать у наших семей последние деньги на репарации? Нет! Тысячи раз - нет! Мы не побеждены и не будем побеждены. Ибо у нас могучий резерв, способный повернуть весь ход войны, способный принести нам окончательную победу. Этот могучий резерв - вы! Открываю вам величайшую тайну нашей стратегии. Мы создали грандиозный воздушный флот, вы лишь одна из многих дивизий этого флота. Дивизия, одним ударом поставившая Кондук на колени, такая же, как ваша, даже слабее вашей. Вот такая у вас мощь! Враг и не догадывается о наличии у нас подобного флота, не ожидает, что над полями сражения скоро появится новая сила, которой он ничего не сможет противопоставить. Но мы не должны использовать преждевременно вашу ударную силу. Еще не все дивизии укомплектованы, заводы выпускают все новые водолеты, их надо вооружить и освоить. Было бы преступлением пускать вас в бой по частям. Да, плохо сегодня, плохо, но завтра начнется спасительный перелом. И его создадите вы - самый крупный наш резерв, самая твердая наша уверенность в победе. Не было бы вас, мы давно прекратили бы войну, признали свое поражение. Но вы есть - и вы величайшая надежда родины! Сегодня армия еще сдерживает врага, наносит ему огромные потери. Но завтра, мы это знаем, он прорвет последнюю линию нашей обороны - и ринется исполинской тушей в глубь страны. И тогда ваша мать, родина ваша, воззовет к вам: «Дети мои, погибаю! Идите спасать меня, только вы одни способны меня спасти. И если понадобится, умрите за меня, за ваших матерей и отцов, за вас самих, чтобы не попасть в унижение и позор». Вот так она скажет вам, своим верным спасителям, своим верным сынам. И тогда идите и умирайте!