- Нет жены. Кончилась.
И Петя мне непременно подыграет, переиначив знаменитые слова из "Кавказской пленницы":
- Выпрыгнула в пропасть? - и все, даже Шемахинская царица, юмора нашего часто не разумеющая, рассмеются. Инцидент будет исчерпан, и, в худшем случае, папаня опять поведет всех на Кулички смотреть вторую мою попытку. Нет, он точно скушает то, что я жену скушаю. Ведь человек он хоть и сумасшедший, но умный, и понимает, что если человек женит своего сына на лягушке, то это отнюдь не означает, что тот не может есть то, что хочется.
Лягушка, похоже, и в самом деле, мысли так или иначе читала, потому что стать ее нарушилась и стала не горделивой, а что ни на есть испуганной, как у Карениной перед звенящими от приближающегося поезда рельсами. Я ее понял - время сейчас такое, сейчас долго не думают, потому как все знают - если ты в одежде или без нее, то ты человек, а если в шкуре или без нее - то мясо. И потому каждый сможет без труда переиначить известную кровожадную пословицу "Есть человек - есть проблема, нет человека - нет проблемы" в весьма, на мой взгляд, остроумное высказывание "Есть лягушка, есть проблема. Съел лягушку - съел проблему".
- Да не бойся, кисонька, это же как последнее средство... - сказал я ласково, естественно, улыбаясь своему остроумию.
- Что как последнее средство?
- Французская кухня. Не буду я тебя есть, пока крупно передо мною не провинишься.
- Да я не из-за того, Ванечка, в лице переменилась, что ты придумал меня съесть в шутку. А из-за того, что предчувствие в сердце неожиданно образовалось...
- Предчувствие? Какое?
- Что тяжело нам с тобой жить будет...
- Это предчувствие у меня появилось, как только я визуально тебя исследовал. Да ну ладно с предчувствиями, нервов на них не напасешься... Расскажи, наконец, о себе. С какой такой планеты сюда упала? И как там все устроено в смысле интима супружеской жизни?
- Никакая, Ваня, я не инопланетянка, а коренная москвичка, но родилась за рубежом, во Франции, которая, в сущности, и есть другая планета. Отец назвал меня Василисой, но это имя мне никогда не нравилось, есть в нем что-то от кота Васьки с лисой Алисой. Потому лет с пяти я стала требовать, чтобы меня называли Викой.
Неожиданно я представил любимую курящей в лягушачьей своей коже и улыбнулся.
- Ты чего смеешься? - спросила она.
- Да так...
- Представил меня курящей в лягушачьей шкурке?
- Да.
Она расплакалась:
- На тебя бы ее надеть...
- Я согласен, лишь бы на тебе ее не было.
Она вытерла слезы.
- Слушай, - начал я, сочувственно помолчав, - объясни, наконец, почему ты в...
- Почему я в коже такой?
- Да. В таком, как сейчас говорят, прикиде. Расскажи.
- Твой отец ведь чудик?
- Еще какой.
- Мой такой же точно...
- Шизофреник?
- И шизофреник, и еще там что-то. Короче, полный психиатрический букет в одном флаконе. Он меня невзлюбил с самого детства, с той самой поры, когда я отказалась Василисой называться. Он - известный ученый, академик многих чужеземных академий, и так получилось, что я пошла по его стопам, хотя хотела стать зоологом по части земноводных. Кончила МГУ, потом стала заниматься проблемами отца. Он к этому времени уже окончательно...
- Шизанулся?
- Да... И на чем ты думаешь? На идее профессора Сальваторе из "Человека-амфибии", то есть задумал людей в океан переселить...
- В наши дни эта идея не кажется шизофреничной. Я где-то читал, что через сто лет на земле от всемирного потепления будет жить несладко...
- И он об этом... Послушай, - застенчиво глядя, проговорила лягушка-Вика, - я есть хочу. Несколько дней не ела...
- И мухи во рту не было?
- Да... - улыбнулась.
- У нас тут еда преимущественно древнерусская, - вздохнул я. - Репа пареная, полба, сбитень... А насекомых совсем нет.
- Каких насекомых?
- Ну, ты, наверное, их ешь? Стрекоз, жучков всяких? Или сырую рыбу, как в океане?
- Шутишь... - догадалась она и сглотнула слюну: - А колбасы копченой нет?
- Есть одна, - не смог я не улыбнуться скабрезно.
- Нет, спасибо, я еще не готова.
- А как насчет осетринки?
- Давай! - хлопнула в перепончатые ладошки.
Я позвонил Соломону и попросил в счет будущего похода на Хозарею в пять минут доставить осетрины и вообще, всего того, что любят проголодавшиеся девушки. Через семь минут к нам постучались. Чернец Варрава принес корзинку, салфеткой вышитой прикрытую, и удалился, с трудом оторвав глаза от женщины-лягушки.
Вика взяла корзинку и удалилась на кухню, попросив меня не тревожить ее минут пятнадцать. Выждав некоторое время, я осторожно посмотрел в коридорчик, ведший к кухне, и сквозь полупрозрачную дверь последней увидел, что ест моя жена на полу, ест в обычной лягушачьей позе. Когда она вернулась в спальню и села передо мной, я, естественно, не смог не спросить каким это образом ей удается выводить из себя продукты пищеварения.
- Увидишь, - сказала она. - Ну, естественно, не продукты а...
- Понял. А все остальное?
- Выслушаешь - узнаешь. А сейчас скажу одно - под шкуркой красавица я, как говориться, писанная.
- После этого заявления мне трудно будет слушать тебя внимательно. Может взять ножнички, чик-чик, и ну ее, эту шкурку, в микроволновку?
- Придет и этому время... На чем я закончила свой рассказ?
- Папенька тебе свои научные дела передал.
- Да, папуля отдал мне свои научные материалы, плод многолетних исследований. Постепенно я ими заинтересовалась, и со временем мне удалось сделать то, что ему не удавалось...
- Послушай, по-моему, тебе и двадцати нет?
- Двадцать есть. Я в МГУ поступила в четырнадцать...
- Понятно... - голос мой сам по себе стал осудительным - терпеть не могу мальчиков и девочек, которые садятся раньше времени на студенческую скамью, как будто она медом намазана. Садятся, вместо того чтобы жизнелюбиво учиться на твердую тройку, ездить кагалом на пикники с ночевкой, влюбляться, по крайней мере, раз в неделю и просто тусоваться до утра в каком-нибудь подземном переходе или некультурно исписанном подъезде.
- Ты о чем задумался? - спросила, когда глаза мои потеплели от воспоминаний о смешливой Варьке, с которой мы когда-то усердно готовились в горизонтальном положении к выпускным экзаменам.
- Да так... Значит, ты вундеркинд, а я - Ванька-дурак.
- Насчет ума не знаю, но мужчина ты, кажется отменный...
- Это точно. Как это ты определила? У тебя есть опыт?
- Никакого. Я - девушка...
- Вот те на!
- Ты никак не даешь мне закончить.
- Сама виновата. Теперь вот сказала, что девушка... Разве после этого мужчина может что-нибудь слышать, кроме собственного вожделения?
- Это надо было сказать, чтобы ты понял, как я оказалась в шкурке. Постараюсь быть краткой. В институте - его сразу секретным сделали и перевели в закрытый городок - офицеры и ученые за мной толпами ходили, и отец понял, что дни мои, как научного сотрудника, сочтены. И предложил испытать только что изготовленный биологический скафандр третьего поколения, то есть БС-3. И я согласилась, потому что эти отовсюду горящие мужские глаза, сальные, раздевающие, стали мне отвратительны физиологически... Согласилась и скоро пожалела: через три недели после того, как я влезла в скафандр, один наш ученый случайно открыл, что снять я его смогу лишь через семь месяцев.
- Почему так?
- Все дело в этом составе, так называемом глюоне, который соединяет кожу со шкуркой. Через несколько недель он неотъемлемо связывается с нервной системой, да так тесно, что снять шкурку можно лишь после того, как глюон утратит свои свойства.
- Да... Наука - это наука. Черт те что и сбоку бантик. А как в болоте очутилась?
- Папина болезнь неожиданно обострилась. И он почти все забыл, кроме своих цифр, данных, отчетов, проб, испытаний. Он забыл, что я его дочь, и стал думать, что я обычная лабораторная лягушка...
- Невероятно!
- А что тут невероятного? У нас в институте есть один борец за права подопытных животных. Так он сказал отцу, столько лягушек тот убил после того, как на первом курсе мединститута вспорол первую.
- Ну и сколько?
- Вместе со своими лаборантами и помощниками 12666... Отца эти цифры поразили, особенно три последние, дьявольские. И скорее, не поразили, а помутили. Походив несколько дней в прострации, он вывел меня из бассейна, в котором я жила, посадил в машину, отвез к первому попавшемуся болоту...
На глаза Вики навернулись изумрудные слезы. Изумрудные, благодаря цвету ее кожи.
- И что? - спросил я, чтобы она вконец не расплакалась.
- И с размаху бросил, хотя я плакала навзрыд и папочкой милым его называла...
- Так рядом с нашим болотом никаких автомобильных дорог нет...
- До вашего болота я добиралась много дней, не помню даже сколько. Если бы не ты, я бы пропала...
- Если бы не моего папани дурь. Хм... Получается, что одна дурь другую дурь вышибла. Значит, сколько, говоришь, осталось до освобождения от лягушачьей ипостаси?
- Три с половиной месяца. А точнее - сто одна ночь
- В принципе, это немного...
- Ты что так на меня смотришь?
- Да тогда, когда ты в воде лежала. Я довольно внимательно тебя осмотрел...
- А! Вот что тебя интересует! Как молния открывается...
- Молния? У тебя там молния? Интересно... А могу я посмотреть? Очень, понимаешь, любопытно...
- Ваня, ты меня очаровываешь своей непосредственностью каждую минуту...
- В самом деле?
- Точно.
- А в последний раз чем очаровал?
- Своей мужской торопливостью.
- Поясни свою мысль.
- Я же тебе говорила, что я симпатичная девушка. А ты хочешь, чтобы я расстегнула молнию, ты быстро-быстро кончил, потому что растягивать удовольствие с женщиной-лягушкой тебе не захочется. Может лучше подождать три с половиной месяца и получить все сразу в изящной упаковке из моей невинности?
- А может мне понравиться с женщиной-лягушкой спать? В наши дни многие мужчины любят женщин в латексе, и вообще, разнообразные сексуальные шатания.
Сказал я это после того, как в голове мелькнула мысль: "А может, врет, что ученая и шкуру для родины испытывает? Говорила же, что во Франции родилась. А кто еще у нас во Франции родился? Фантомас у нас во Франции родился! И она из его банды, и ее какой-нибудь инспектор Жюв преследует по всей Среднерусской возвышенности! Его мы, конечно, быстро обломаем, но что мне с того? Отсидится эта фантамасиха у нас и, как только шкурка созреет, слиняет тут же. И не через три с половиной месяца это случиться, а раньше. Три с половиной месяца это она сказала, чтобы меня в заблуждение ввести".
- Как хочешь, Ваня, как хочешь. Бери лягушкой - твоя воля, - пригорюнилась она. - Но прежде подумай обо мне. В лягушачьей шкурке, я же тебя не почувствую совсем, не почувствую, твоих ласк, твоих поцелуев... Может, потерпишь? Три месяца быстро пройдут...
- Ну, давай, попробуем потерпеть. В общем, как выйдет, так выйдет...
- Хорошо, Ванечка, как ты скажешь, так и будет... Но есть у меня к тебе настоятельная просьба...
- Какая просьба? - насторожился я.
- Ты в верности мне поклясться должен. Должен, поклясться, что с этого самого момента никаких Варь и Люсь у тебя и близко не будет.
- Ну да, я буду терпеть, надрываться, издеваться над своим мужеским естеством, а потом ты, писанная красавица, слиняешь к какому-нибудь расторопному олигарху.
- И я тебе поклянусь...
- Хорошо... Только вот...
- Что только вот?
- Ну, поклянусь я тебе в вечной верности, а ты... А потом... потом выясниться, что ты лапши мне на уши навешала, то есть ты не девушка-красавица, а ужасная жертва химико-биологического эксперимента над лягушками. Знаешь, я роман одного японца читал. Химика. Ему лицо обожгло начисто - что-то там взорвалось в лаборатории, а он ученый, он все может, и изобрел себе пластиковое лицо, ничем от настоящего не отличающееся. Ну, пристегнул это лицо, на свое бывшее, естественно, не похожее, а более-менее европейское, и побежал к супруге своей. Побежал коротко знакомится с намерением в постель ее затащить, то есть проверить на эксперименте, любит ли она по-прежнему его внутреннюю индивидуальную сущность с лицом обожженным, или просто является рядовой бытовой женщиной, падкой на стереотипные удовольствия, типа потрахаться с симпатичным первым встречным. Ну, сели они на татами, он - хихоньки хаханьки, шутит, как молодой любовник в расцвете сексуальных сил...
- Ты что это в рассказчики ударился?
- Ты, Вика, извини. Я это так пространно рассказываю, чтобы эти три с половиной месяца быстрее прошли... Да и...
- Что "и"?
- Твоя шкурка - это же маска этого японца...
- А... Тогда рассказывай.
- Ну, в общем, после хихонек- хахонек, икебан всяких и подогретого саке в престижном ресторанчике, этот японец-химик с пластиковым лицом с присущей его народу церемонностью сделал своей жене нескромное предложение. Сделал, само собой разумеется, в форме танки, то есть отечественных стихов, в которых недвусмысленно предложил ей из прекрасного белоснежного цветка сливы с помощью его пыльцы сделаться спелой и довольной жизнью сливкой...
- Говори, Ваня, говори, - улыбнулась лягушка. - Три с половиной месяца говори... Мне так сладко чувствовать себя цветком...
- Нераскрывшимся цветком в зеленой оболочке?
- Да...
- Ну, в общем, он сделал ей нескромное предложение в форме танки, и она его с гейшеской благодарностью, то есть ладошки сложив и низко поклонившись, приняла. После чего поехали они к ней домой на такси или даже рикше. Там сексом раскрепощенным занялись, после, разумеется, продолжительной чайной церемонии и купании в одном тазу и одной воде...
- Я знаю, что в Японии сначала моется муж, а потом, в той же воде жена... По крайней мере, раньше мылись... - вставила Вика, которой явно понравилось предложение сыграть в сто одну ночь.
- Так вот, она ожесточенно тазом вращает, целует в попавшиеся места, коготками красными впивается, а этот японец, черный весь душевно, думает, что женщины все легкого поведения, даже относительно современно-упрощенных нравов, думает, и, само собой, у него очень даже посредственно получается, то есть вообще ничего. И тут жена, огорченная этим сильно, говорит:
- Милый, мой, не напрягайся так! Я давно физиологически поняла, что это ты в новом прикиде ко мне явился... Ты, мой единственный мужчина и обожаемый навеки супруг. По твоим флюидам душевным догадалась и прочим тонким вещам, которые моя душа по привычке удивительно от тебя чувствует.
Ну японец это размяк душой, кончил быстренько, и зажили они счастливо и умерли в один день... Так и у меня так с тобой может получится хотя, рассказывая, я, честно говоря, забыл к чему клонил...
- Ты клонил к тому, чтобы я тебе предоставила доказательства, что я не лягушка, и тем паче, не жертва химико-биологического эксперимента, а нормальная женщина в расцвете девичьей привлекательности.
- Ну да. Покажи что-нибудь, чтоб поверил! Дело-то серьезное.
- Ну покажу я тебе квадратный сантиметр чего-нибудь шелкового, и что тебе это даст?
- Все! По десяти квадратным сантиметрам, я определю, что и как у тебя под шкуркой. Какие у тебя сосцы, кожица, какого цвета глаза...
Короче, расстегнула она, краснея, ширинку, и такое я увидел, что можно было и полгода ждать. И чтобы не распаляться, попросил срочно застегнуться. Потом, весь взбудораженный поклялся ей в верности, она поклялась, после чего я веление папаши изложил.
- Кстати, - сказал, - папаня посредством заочного соревнования решил выявить среди своих новоиспеченных невесток лучшую кулинаршу и приказал всем вам к завтрашнему утру блинов напечь... Как ты? не оплошаешь?
Она скисла сразу, плечи опустила, сидит, чуть не плачет.
- Что, - спрашиваю, - хреново у тебя с кулинарией?