А затем, наползая, как гигантская улитка, Хохлова медленно одолел парализующий страх. Ему стало жутко — от той силы, которую сейчас воплощал собственный, продолжающий исступленно работать разум, так как он понимал: до предела возможностей еще очень далеко. Все равно что тащиться на спортивном автомобиле со скоростью двадцать километров в час, хотя можно легко разогнаться до двухсот. Мир раскрывался перед ним, как тропический цветок невиданной красоты. Быть может, такое же почувствовал Коперник, когда обнаружил, что Солнце не центр мироздания, что таких солнц миллиарды в пространстве, и вокруг каждого, возможно, крутится похожая на нашу планета?!
Эта мысль тумаком ударила его в висок. Воздвигнув себя на ноги, Хохлов побрел домой. Вся его энергия вдруг куда-то испарилась, словно высосанная черной дырой.
…Спустя три дня он сидел в муниципальной поликлинике перед дверью терапевта и прилежно ждал своей очереди, надеясь, что на этот раз визит — последний. Три дня показались ему тремя долгими десятилетиями заточения в башне посреди мирового океана, и это не смотря на постоянные переговоры с Вовкой, болтовню с Юлькой и наветы матушки. В учреждении шел ремонт, рабочие таскали ведра с известью, белая взвесь стояла в воздухе, отчего Хохлова одолевал предательский кашель. Из разряда тех явлений, которые случаются в самые неподходящие моменты жизни: например, когда ты произносишь речь, и зверски чешется спина, а почесать ее никак нельзя.
Зажав рот платком, он делал вид, что читает газету. А сам подводил итоги.
Накануне вечером в НИИ с вымышленного адреса была направлена небольшая статья, в которой Саня изложил некоторые свои соображения по поводу зарождения вещества во Вселенной. Он привел пару новых формул на основе уравнений и один график. Этого было вполне достаточно.
Ребята из одной знакомой психоделической рок-группы получили конверт с общей тетрадкой, в ней были изложены некоторые гаммы и около трех десятков универсальных мелодий, которые можно было сыграть на любом инструменте. Более, чем достаточно.
Один малоизвестный бородатый математик, проверяя электронную почту, получил текстовый файл всего из одного листочка. На листке четырнадцатым шрифтом была расписана теорема, которая заканчивалась лаконичным равенством. Равенство открывало два пути развития алгебраических знаний. Достаточней некуда. Особенно для сорокалетнего мужика, до сих пор живущего с мамой.
Редактор толстого литературного журнала сегодня утром обнаружит под дверью кабинета лист со стихотворением. Четыре строфы. И этого — достаточно.
— Заходите! — крикнула терапевт, и Саня рванул в кабинет, как спринтер со старта. Пора подводить горизонтальную черту.
Терапевт сегодня была в хорошем настроении. И по этому случаю, даже решилась побеседовать с пациентом чуть подольше.
— Как ваше самочувствие в целом?
Саня сглотнул ком, сложил платок и кашлянул в кулак.
— В целом удовлетворительное. Температуры нет. Чувствую себя нормально. Могу работать. Но кашель и чихание мучают до сих пор.
— Как бы в хронический не перешло. Не хватало аллергии… или еще какого-нибудь осложнения, — терапевт методично выводила загогулины в его медицинской карточке, — А знаете, отчего все это? От неправильного образа жизни. Спортом надо заниматься, Александр Иванович. Бросать курить. Пить витамины. Обливаться холодной водичкой. Так говорите, жара нет?
— Разве что творческий, — улыбнулся Саня.
— Острите. Это хорошо. Ну что, выписываю вас?
— Да.
— С завтрашнего дня… нет, с понедельника. А эту неделю все-таки долечитесь.
— Да, само собой. Так это был ОРВИ?
— Совершенно верно.
— Вы уверены?
Самообладанию докторши позавидовал бы любой разведчик.
— Абсолютно. Обычная простуда, — она и бровью не повела.
— Ясно. Спасибо вам, — Саня пошел к двери. Не удержался — и звонко чихнул.
— Будьте здоровы, — приглушенно сказала терапевт, после еле заметной паузы.
— Спасибо. Постараюсь.
Он шел по улице и озадаченно повторял себе под нос: «Простуда». Обычная простуда. Минздрав предупреждает….
Минули сутки. Чихать почему-то расхотелось, да и кашель отступил. Организм постепенно креп, а болезнь уходила туда, куда ей полагалось — прочь. Саня искренне радовался.
Торопливыми движениями он накладывал последние мазки, когда раздался звонок домашнего телефона. Дребезжание старенького аппарата неприятно взрезало тишину, пронизывало воздух квартиры, как колокольный набат. Недовольно ворча, Саня взял трубку:
— Как самочувствие? — первым, без приветствия поинтересовался знакомый голос.
— Спасибо-нормально, — буркнул парень, пытаясь припомнить, кто это.
— Я ваш клиент, вы приходили ко мне во вторник вечером, на прошлой неделе, устанавливать соединение и программы. Извините, что побеспокоил, но дело срочное.
— А! — Саня хлопнул себя ладонью с кисточкой по лбу, причем пара капель краски попала на лицо. — Да-да, здравствуйте, чем я могу вам помочь?
Секунду-другую из трубки на том конце доносилось неразборчивое сопение, как будто собеседник закрыл ее рукой и с кем-то бурно совещался.
— Я… у меня программа-браузер, кажется, полетела. Экран остается темным, загрузочная таблица пропадает все время. Пишет, что соединения нет. Я бы не беспокоил вас, да статью надо отправлять срочно.
— Гм… А вы вызывали нашего ремонтника?
— Да, он сказал, что оборудование в порядке, а второго экземпляра вашей программы у него нет, поэтому и переустановить программу он не может. Предложил другую, но я хочу вашу. Она работает быстро. В офисе мне дал номер ваш программист Владимир, сказал, что можно позвонить.
Кто-то получит «люлей», уныло заключил Хохлов и стал задавать технические вопросы, чтобы выяснить, насколько серьезно обстоит дело. Так как клиент был полнейшим дубом в компьютерах, выяснить скудную истину ему удалось спустя значительный промежуток времени. Поглядывая на сохнущее полотно, Хохлов с тоской думал о том, что видно придется тащиться по адресу.
— Ладно, ждите, скоро буду, — вздохнул он и дал отбой.
Оставалось сделать еще пару штрихов. Хохлов решил, что сегодня успеет, и пошел одеваться.
Он стоял перед знакомой дверью, и раздраженно думал: вот как чихну на тебя бациллами, будет тебе экспедиция в глубокую Африку. Кентавр недоделанный.
Дверь резко распахнулась, мужик выбросил вперед волосатую лапищу, рванул Саню на себя, и шарахнул замком — так стремительно, что у Хохлова возле ушей аж воздух загудел.
— Что… — раскрыл рот Саня, но мужик приставил к лицу кулак, шипя:
— Тихо!
Хохлов сглотнул, перед глазами пронеслась вся жизнь, нелепые догадки взгромоздились одна на другую, закорки прошиб холодный пот. Что он творит? Что собирается делать? Сумасшедший? Маньяк? Гомосек? Какого лешего?!
— Успокойся, — брякнул мужик, тщательно запирая дверь. — Просто мне нужно тебе объяснить одну вещь. Ты бы не стал слушать.
Саня подобрался, напряг мускулы. Мужик примирительно поднял руки ладонями к парню. Мол, я чист. На большом пальце болталось колечко с ключом. Ага, как же. Так мы тебе и поверили.
— Слышь, мужик, — просипел севшим голоском Хохлов, — не дури, ладно?
Хозяин усмехнулся и пошел на кухню, сунув брелок в карман. Это позволило Сане собраться с мыслями. Когда Хохлов появился на пороге засаленной кухоньки, вместо собутыльников в любых количествах, развратных женщин, обрезов, трупов, оружия, наркотиков и прочих прелестей криминальной жизни, его ожидала на тщательно протертом столе вполне мирная чашка чая. Оранжевая, в белый горошек. И, вероятно, малиновое варенье. Хозяин сидел по ту сторону и деловито мешал ложечкой в своей лоханке.
— Присаживайся, Эйнштейн! — пихнул он ногой из под стола табуретку.
Хохлов сел, разглядывая небогатый диссидентский интерьер.
— Ну что? — хозяин шумно отхлебнул из кружки чаю. — Много насочинял?
— О чем вы?
— Артист… — он ухмыльнулся. — О том самом. Говоришь, самочувствие нормальное? Кашель, сопли есть?
— Нету, — растерянно пробормотал Хохлов.
— В носу не свербит? Чихать не хочется? Голова не болит, температурки нету?
— Нету! — отрезал Хохлов. — Почти.
Мужик рассмеялся.
— Почти. Ну и замечательно.
Хохлов распахнул глаза. С шумом втянул воздух в легкие. Догадка с готовностью бухнула его по голове.
— Откуда ты знаешь? Это ты меня заразил, да?
Мужик весело рассматривал Александра, словно экзотическую зверюшку, внешний вид которой его очень позабавил. В уголках его глаз собрались кривые морщинки.
— Это ты сделал. Специально. Зачем? — продолжал атаковать Саня.
Натуралист как-то потупился, одним глотком опустошил сразу половину чашки и уставился в окно.
— Ничего я не делал. Случайно вышло. Есть такое предположение.
— Погоди-ка… получается, ты тоже переболел этой дрянью?
— А? Какой дрянью? Обычный насморк.
— Ага, так я тебе и поверил. Мне докторша в больнице то же самое сказала. Никакой это не насморк, а вирусная инфекция, возможно даже грипп, свиной или куриный. Насморк таким не бывает! Возможно, это даже биологическое оружие, диверсия, с целью устроить пандемию. Как тебе такой вариант?
— Версия приемлемая. Только вот где массовая эпидемия? Заболевшие?
— Они… Они… возможно они на стадии инкубации. И беда случится очень скоро. Или их прячут от граждан, чтобы паники не было… — на ходу соображал Хохлов.
— А тебя решили отпустить погулять, так выходит? — скептически сказал биолог. — Чепуха. Это насморк, возможно, необычный, но всего лишь насморк, временный недуг с кучей различных странных последствий.
— Замечательные последствия, я смотрю! — фыркнул Хохлов.
— Могли быть хуже, — ледяным тоном произнес биолог. — Ты угощайся, угощайся. Чай с бергамотом. Я вот по какому поводу поговорить с тобой хочу, — он умолк и выжидающе побарабанил пальцами по кружке.
Хохлов все прекрасно понял, но помогать хозяину не стал.
— В общем, я про эти самые последствия и хотел потолковать, — он увлеченно исследовал дно кружки, — Готов спорить, что после обострения болезни у тебя прорезались некоторые таланты. Оперное пение, например.
Хохлов едва не поперхнулся чаем.
— Извини, — сказал биолог. — Возможно, у тебя есть другая страсть. Не знаю. Но факт — талант появился, а старые твои увлечения проснулись, и получили новый импульс. Я угадал?
— Предположим, — осторожно обронил Хохлов.
— Ты думал над этим? — в лоб спросил биолог.
— Да, — ответил взаимностью Хохлов.
— И каков твой вывод о происхождении новых способностей?
Хохлов помедлил с ответом. Очень не хотелось пороть горячку, тем более ситуация к тому располагала. Удобная возможность сойти с ума.
— Есть вероятность, что моя простуда и эти новые увлечения как-то связаны.
Биолог поигрывал желваками, в его глазах горел огонек сдержанного интереса.
— Полагаю, болезнь как-то повлияла на мой метаболизм, на внутренние процессы, на мозговые клетки… я не знаю. В общем, инфекция подстегнула мыслительную деятельность. И я стал шпарить теории, сочинять музыку, стихи, видеть какие-то картины, а потом воспроизводить их. Почти ничего не ел за эти две недели. Хорошо еще, аппетит появился. Сейчас мне уже полегче, голова так не гудит. Я хоть спать могу спокойно.
— Ясно, — биолог сочувственно кивнул. — В целом совпадает. И что ты делал?
Саня в самых общих чертах рассказал хозяину о том, чем занимался последние десять дней.
— А вы? — невольно перешел на уважительный тон Саня, — И у вас такое было?
— Да. Лет двадцать назад. Именно поэтому я стал биологом. До сих пор развиваю идеи, которые пришли ко мне тогда. Ничего нового почти не создал. А после твоего прихода я окончательно заглох. Даже статью не дописал. Из меня словно что-то ушло — те немногие остатки.
— И вы думаете, что…
— Могу только предполагать. Слишком дико это звучит. Но, если немного поразмышлять, так называемая гениальность вполне объясняется концепцией болезни. Все мало-мальски выдающиеся люди были чем-то больны. Кафка — туберкулезник, Ницше — на склоне лет шизофреник. Хемингуэй — потомственный алкоголик. И так далее, по списку. Получается, что их творения были побочным продуктом заболевания, от которого ни один не излечился до самой смерти. Некоторые, — не такие известные, — излечивались. И становились нормальными, обычными людьми. И, если посудить, нет ничего удивительного в том, что такой человек охладевает к своему творению. Прилив его творческой силы подобен заболеванию, от которого он рано или поздно вылечивается. И произведение уже не воспринимается им как нечто личное. Выздоровление в этом случае — неизбежно и логично.
Биолог посмотрел прямо в глаза Хохлову. Саня протолкнул по пищеводу шершавый ком.
— То есть инфекция одна, а форм ее проявления много?
— Думаю, что это так. Сколько людей, столько и условий развития болезни. Одного она может убить, другого — нет. Но сделает калекой. У третьего вообще может быть такой иммунитет, что она его не заденет. Понимаешь?
— Да.
— Я решил, что ты наиболее вероятный кандидат на заражение. К дураку вирус гениев не прилипнет, а ты явно не дурак, уж слишком физиономия у тебя интеллектом, как говорится, искажена. А теперь главное. Что ты сделал с продуктами своего, хм, творчества?
— Я… в смысле?
— В прямом.
— Э, ну я кое-что пристроил. Анонимно. Кое-что осталось…
— Какой у тебя психологический тип?
— Э-э, флегматик. А это имеет значение?
— Да! Не отвлекайся, — продолжал биолог, — Среди родственников преступники были? Лица с отклонениями?
— Нет, вроде…
— Семья полная? Сверстники лупили в школе?
— Нет, отец ушел, когда мне пять лет было… Послушайте, к чему весь этот допрос???
— А к тому, дятел, что все твои опусы несут на себе печать твоей личности, твои комплексы, страхи и отрицательные эмоции! Твою возможную агрессию и разрушительную энергию! Все, что прячется в твоей башке! — он ткнул деревянным пальцем прямо в лоб парню. — Зачем ты их отправил?! Кто тебя просил? Имеешь ли ты право выпускать своих демонов наружу?!
— Остынь, папаша! — огрызнулся Хохлов, отбросив палец. — Можно подумать, остальные — ангелы! И кто тебе дал право решать, что плохо, а что — хорошо? Ты инквизитор что ли?
— А такое право! Возможно, я не уполномочен, но уж слишком хорошо знаю всю мощь человеческого разума и последствия, когда эта мощь сосредоточивается не в тех руках. Один придурок уже развязал Вторую мировую, а другие — Глобальный кризис! Хватит.
Хохлов встал:
— Давай без достоевщины, ага? Я весьма тебе благодарен за то, что открыл глаза, показал свет в конце тоннеля и все такое. Но мне нужно уходить. Открывай калитку.
Биолог тоже поднялся, медленно и грозно.
— Ты должен уничтожить все, что осталось. Все наработки. Ты слишком зеленый, чтобы создать безвредное произведение.
— С какого перепугу? — ехидно спросил Саня. — А вы-то свои перлы уничтожили? Или что вы там сочиняли?
— Я — да. Сжег их. Оставлять было слишком опасно.
— А как же наука?
— Это мизер. Самое невинное.
— Ха-ха! Грош тебе цена, моралист кухонный. Ты смотришь на меня так, будто я новый тип бомбы изобрел. А сам? Решил что зло определяется размерами. Может ты там зверюгу какую-нибудь выводишь? Или новые параметры отбора! Новую tabula rasa придумал?
Кажется, Саня попал в цель: мужик сгорбился, оперся руками о стол. Потемнел.
В какой-то момент Хохлову показалось, что этот небритый человек набросится на него и просто зарежет как свинью. Он чувствовал, что вероятность есть и вполне внушительная. А потом Саня пришел к логическому выводу, почему это так. Зависть.
Мужик, как под наркозом, вынул из штанов ключ и положил их на стол.
— Нижний, повернуть два раза направо, — глухо сказал он.
Благодарный, Хохлов быстро схватил железку и ринулся в прихожую. Все совпало, он провернул ключ и распахнул входную дверь в квартиру. Выпрыгнув наружу, он облегченно вытер лицо от пота. На верхней площадке курили школьники, все как один, дружно впали в транс и в полном молчании уставились на Хохлова. Саня глотнул, и, чтобы не пугать детей, громко крикнул в недра квартиры: