Первый заслон проехали. Пиктор подогнул к животу затекшие ноги и начал дико корчиться. Тут на него с ужасом, подобно ягнятам на бойне, воззрились три или четыре юноши в ремнях и кружевах, шагнули на дорогу. Пикси шумно испустил газы и вроде бы лишился чувств. Мальчики убрались обратно к обочине.
- Ой, быстрееееееее! Он умираааааает! - визжал Гебхардт Шванк; голуби забеспокоились, запрыгали, и ему показалось, будто он несет в решете воду.
- Пошел, Вечерок!
Филипп шлепнул мула по заднице и побежал.
Было еще несколько таких заслонов; женщины становились все старше и упитаннее, мальчики - моложе, их пастухи - пьянее. Тускнели одежды. Многие промокали накрашенные глазки - ах, как тяжело умирает несчастный жрец, какие ужасные грехи он искупает! Кто-то хихикал: небось, это был частый гость нечистой стороны, ханжа, хитрец и развратник. Так ему и надо.
Блудницы последней стоянки напоминали просто нищих бабушек с маленькими внуками и внучками. У них не было пастырей, старухи держали строй сами, а "внуки" вяло копались в пыли.
Чуть дальше за ними когда-то поставили межевой камень весьма подходящего вида - бородатая голова с фаллосом. Миновав его, Филипп вытер лоб, и недовольный мул цапнул его за рукав.
- Да скотина ты! - хлопнул он мула по лбу, а Пикси - по раздутому брюху; тот выпустил ветры снова, со скрипом и треском. - Воскресни, Пикси! Наглотался воздуха, шут...
- А убедительно - непроходимость кишок! Отлично, Пикси!
Шванк наконец-то смог вернуть на место голубей; успокаиваться эти взбалмошные твари не желали. Пикси легко соскочил в пыль.
- Смените меня кто-нибудь. Спина разболелась.
Шванк устроился на краю, кое-как уравновесив двуколку, принял возжи.
- Едем?
- Погоди. Мулу жарко, он злится.
В самом деле, вороной зверь чуть вспотел, и на спине его пьянствовали зеленые мухи. Пиктор смахнул насекомых и покрыл мула белым полотнищем.
Теперь Филипп шел слева, а Пиктор - справа.
- Так, - болтал водитель хора, - Так, так. Мы зачахнем с голоду. У нас есть - и это все - котелок, сумка овсянки нам и голубям, мешочек бобов, пучок сушеных трав, несколько дряблых свекол, с прошлого года не съеденных, а также бочонок кислой капусты, чтобы мы не загнулись от кровоизлияний и не лишились зубов при таком-то корме! Все это в самом большом мешке. Ага, яблоки! - он сунул руку в стружку и извлек, вертя, большой темно-красный плод; оно было не совсем круглым, казалось ограненным с низу, быть может, лепным. - Это не рабы накидали - они такое сами съедят. Это кто-то для нас спрятал! И еще мех с водой.
- Панкратий, наверное, - как-то безучастно произнес Филипп, - Пикси, ты меня убедил. К делу.
- Прелестно! Шванк, тут живут душевные тетушки.
- Насколько душевные?
- А вот сейчас и увидим.
За кольцом земель разврата простерлись птичники вперемешку с гусиными прудами, парники, огороды и компостные кучи. Эту местность, плоскую, как болотце, пересекали узенькие ручейки, и их отводили к огородам. Здесь воняло, а дорога из пыльной сделалась чуточку влажной. Куры и гуси паслись на свободе и довольно орали. Утки спали на воде.
Филипп отнял у Шванка ненужную плеть и стал стегать себя по шее и плечам, на вид болезненно.
- Ничего. На самом деле я отгоняю мух.
- Каемся громко. Ты, Шванк, тоже!
-О, мы бедные, несчастные грешники!
Тяжесть плоти угнетает нас,
Разложение крови, бурое,
Цвета наших одежд,
Ввергло нас в бесконечный позор!
В палящий срам!
Пожалейте нас, люди добрые!
Пожалейте, а мы за вас помолимся -
Чтобы не съела вас лихорадка
В этом болотистом месте,
Чтоб не покрыли вас язвы и струпья,
Как они покрывают нашу нечестивую плоть!
Две крестьянки, по виду мать и дочь, стояли у плетня. Увидев процессию, они отлучились в дом и принесли - закрытый кувшин, мешочек и узелок в тряпке, запачканной жиром. Мать сунула все это Пиктору и прошептала на ушко:
- Только беды и поветрие на нас не насылайте, бедные странники! Не будите болотный мор, прошу вас!
- Что Вы, хозяйка!
И Шванк запел таинственно, как виола:
- Да будет благословение этому дому!
Пусть все будут здоровы,
Пусть зреют ваши плоды,
Будет чиста вода.
Дочери и внучки этого дома
Да станут плодовитее их кур!
Внуки и сыновья -
Доблестнее их гусей!
Плодитесь и будьте здоровы!
Развернувшись, певец видел: крестьянки, все так же опираясь на плетень, машут кающимся платочками...
Тут дорога повернула, расширилась и снова стала пылить. У столба, помеченного четырьмя ликами по сторонам света, Шванк разобрал поклажу.
- Это яйца, штук шесть - в корзину. Кислое молоко. Выпьем сейчас?
- Ну да. Не тащить же его.
Выпили, сделав сначала возлияние Четвероликому. Никто уж не помнил ни имени его, ни истории, если она была - но у подножия идола со всех четырех сторон были вкопаны каменные плитки с углублениями, вроде блюдечек.
- А это - о боги! - это хлеб и гусиный полоток! В мешок их, быстро.
- Н-да, поселянки и не знали, чего только не едят жрецы.
- Так пожертвуем это столбу?
- Не кощунствуй, ушастый нетопырь!
...
- Филипп, - пригляделся Пиктор, - Мы едем на новое кладбище? Тогда налево.
- Нет, на старое.
Дорога к старому кладбищу давно заросла. Когда умирают и те, кто помнит покойных, кладбище закрывают, а пути к нему оставляют во владение духов места. Здешние вырастили сухой лужок с короткой травою, где змеям было бы неудобно. Мула тронули, он пошел вперед. Путники, на всякий случай обмотав ноги тряпками, пошли за ним.
- Лесистый холм у горизонта - упокоище епископов. Река - за ним. Нам нужен ближний ельник.
В этом ельнике, у самой его границы, стояло сооружение, сделанное очень древним способом - так когда-то хоронили покойников на земле, сберегая их от поглощения. Стены его выстроены из вертикальных кольев, крыша, то ли коническая, то ли двускатная, покрыта дерном и усыпана рыжей хвоей. Именно здесь ожидали смерти самые благочестивые. На лугу все трое то и дело начинали судорожно хихикать, а здесь - как будто их кто тряпками заткнул.
Внутри было только место для очага и алтарный камень. Из круглого отверстия над очагом лился серый свет.
Богиню вынули из корзины, обмахнули и поставили на алтарь. Мула распрягли и выпустили. Он отправился прямиком на лужок.
- Эй, Вечерок! - позвал Филипп. Мул вернулся к нему и топнул. Жрец вынул из рукава какой-то плоский кусочек, дал ему и потрепал по морде. Вечерок сжевал подношение, послушал, какой он умница, и ушел щипать травку.
***
Свита возвратилась к своей богине.
- О, смерть, приятельница всех шутов! - изрек Филипп, - Когда ты видишь всех нас, каждый чувствует, что взгляд твой направлен только на него, и он против воли стремится к тебе! Начнемте, друзья!
Филипп опустился у очага и сел на скрещенные ноги. Он направил взгляд в львиные глазки, напрягся и перестал моргать. Двое повторили его движение, не слишком точно: Шванк присел на пятки чуть справа, а Пикси сел на корточки слева, оперся о стену и плотно обнял колени. Но моргать перестали все.
Шванк чувствовал, что Филипп хочет сделать так, чтобы богиня встала. Жонглер не знал пока, что нужнее - поддерживать Филиппа или же соединиться с ним и мысленно заклинать богиню. Но богиня влекла, и сохранять связь с нею было куда проще. Последнее, что он заметил - Пикси сморгнул и отвел взгляд.
После этого Гебхардт Шванк непонятно как очутился на лужке. Вялые, тусклые тени серого дня были готовы выцвесть и исчезнуть. Спокойно пасся вороной мул, предвещая наступление ночи. И к нему, глупому, ползла черная львица, высоко задирая локти, и ее не было видно в низкой траве. Шванк взвизгнул, моргнул и снова оказался в хижине. Пикси, казалось, уснул, а Филипп все так же сидел столбом.
Он заговорил речитативом на высоком старинном наречии жрецов, не отводя взгляда:
- Ты, обволакивающая! Все боги так, как и мы, заперты в пределах этого мира.
- И нет им исхода, - пропел Шванк, набирая голос.
- Исхода нет, - слабо вступил и Пиктор.
- Боги боятся, они уязвимы, и есть у них цитадель.
- От мира не защитить! - Шванк привычно сжал струны своего горла, и голос ушел высоко-высоко, в дымовое отверстие.
- Они уязвимы! - странно торжествовал Пикси.
- Только ты одна даешь учуять, будто бы есть нечто - или ничто - за глухой стеною жизненной суеты.
- Возможно ль такое? - это снова Шванк, нежнейше, тишайше.
- Нерушима стена, бесплодна надежда, - плакал Пиктор.
- Возлюбленные твои надеются покинуть лабиринт.
- Устоят ли перед тобою и миром, покинут ли? - тревожно вопросил Шванк, не совладав с голосом.
- О, надежда!
- Восстань же, ленивая, покинь свой трон! Ответь мне! - Филипп, возможный епископ, правил теперь.
Но сила львицына взора, притягивающая троих, вдруг исчезла, и наступила очень знакомая непроходимая скука.
- Хорошо же! - сказал Филипп, встал и быстренько отряхнул зад, - Пойдем же, осмотримся. Потом обустроимся - если ей нужны жизни, пусть посмотрит, как мы живем. О видениях подождем рассказывать, хорошо?
Пиктор решил прогуляться на лужок, Филипп ушел в лабиринт мелких сосенок, а Шванк отправился на кладбище.
Сначала был выстроен этот храмик, прежде его часто обновляли и укрепляли. В ногах покойника садят ель, и здесь, у границы, росли самые замшелые и старые. Шванк ступал на сплошной рыжий ковер, хвоя скользила и пружинила. Но, чудно - все ели стояли, ни одна не была повалена. Из хвои глядели овальные камни, каждый - величиною с небольшой кирпич. Камни глядели тысячей глаз кладбищенской земли. Шванк подходил, приседал, обметал камни - на самых ранних были вырезаны сложные знаки: вероятно, родовые или означающие забытые имена.
"О, ветерок! - подумал странник, - Поблизости есть вода, очень хорошо"
Он пошел на этот ветерок. Ельник становился моложе и реже, и хвою постепенно замещали травы, сначала очень короткие, потом - все выше и выше. Знаки на камнях сменились именами и цифрами. Некоторые могилы уже подмыла и потянула на себя река. Живая, текущая, она виднелась чуть впереди, а перед Шванком была только узкая старица. Он повернулся и ушел.
Почти одновременно с ним вернулись и остальные. Пиктор устало отчитался:
- С мулом все в порядке. Он ест. На лугу растут клевер и зверобой - пить будем.
- Да, - продолжил Шванк, - за кладбищем есть река. Даже в старице вода чистая.
Филипп завершил:
- В сосняке грибы, кольцами, но мелкие - созреют дня через два. Но! Там змеи, одну я видел, она от меня убежала, - он вошел и сбросил немного хвороста в очаг. Остальные встрепенулись и ушли за дровами. Всяких обломков и ветвей было много, и гости храма свалили найденное невдалеке от входа. Тем временем Филипп разжег очаг. Пламя требовалось невысокое, возможно, дымное. Но пока нужно было немного света и тепла, только и всего.
Очаг стал круглым центром креста. В глубине восседала богиня, а напротив, спиною к двери - Филипп, словно блокируя выход. Справа присел на пятках Шванк, слева обнимал тощие колени Пиктор. Выглядят они так. Львиная голова черной и груди ее сливаются с темнотою, и блеском темного железа отсвечивают голени и ладони, спокойно лежащие; Филипп подобен дорожному столбу, так прям - лишь голову чуть склонил, будто богиня слепит его. Тельце Шванка все еще напоминает грушу, он, щеголь, сменил ржавую одежду покаяния на старую белую рубашку, и обозначились вислые груди; лицом он более обычного напоминает свинью, а волосы его отросли в короткую косичку толщиною в веточку. Вот он сильно закрутил косичку на пальце, и она превратилась в совершенный поросячий хвостик. Пиктор протянул руки к огню, согревая, растопырил длинные пальцы и отогнул их как мог назад. Его глазки-орешки не принимают света, не блестят и тонул в складках век; уши прижаты, нос и рот тонки, незаметны, и сейчас он - вылитый черный нетопырь.
Так сидеть можно было бы сколь угодно долго, и поэтому Филипп встряхнулся и приказал:
- Разбираем вещи. Что у нас есть?
- Та-ак. Еда - пока не трогаем. Яблоки пусть лежат в корзине.
- А гусь? Яйца?
- Подвесим его у очага. Будем постепенно объедать. Яйца изжарим завтра.
Полоток приспособили на треножнике из трех тонких кольев, старом жертвенном приспособлении.
- Соль у каждого своя? Пусть будет так. Муки для подношения мертвым, я понял, нет?
- Ах, да! Куда девать голубей, они снаружи?
- Пусть там и остаются, слишком шумные.
- Покормить их...
Пиктор понес голубям овса, вернулся.
- Устали. Дремлют, едва их уговорил поесть.
- Угу. Что еще?
- А упряжь?
- Здесь, висит.
- О! У меня лютня и малая арфа!
Пикси подпрыгнул и развесил их на стене - кто-то предусмотрительно оставил на кольях стен удобные сучки.
- А у меня - бубен и флейта.
Оживленный, Шванк поднес бубен к огню.
- Это бубен севера - видите, рамка на ручке, без бубенцов. Его надо согревать, и он запоет.
Флейту жонглер пока из чехла не вынимал.
- А почему без бубенчиков? - спросил Пикси, - У шутов должны быть бубенчики!
- Они пришиваются на шапку.
- Этак мы можем плясать перед нею, воздевая руки ноги... Нам только систра не хватает!
- Тихо вы, комедианты! Нашли друг друга! Я вас расшевелил с умыслом, чтобы прекратить это дурное оцепенение. Теперь прошу вас, вспомните, что вам показала богиня!
Мысль не желала останавливаться там, где сказал Филипп - она хотела застыть и спрятаться, стать незаметной. Или убежать вперед - к примеру, в завтрашнее утро, когда можно будет приготовить яйца...
- Так. Кто-то закрывает нам уста и ум. Тогда приказываю - пока пусть видения будут с вами. Они повлияют на сновидения этой ночи, и тогда мы поговорим.
- Но, Филипп, - серьезно встревожился Пиктор, - разве можно спать в ее присутствии?
Тот вздохнул:
- Придется, если она не позволяет бодрствовать. Будем пред нею голенькими, как из материнской утробы. Что еще у нас?
- Всякие тряпки.
- Злые силы! Смотрите, уже совсем темно!
- Это я и имел в виду, Шванк, когда сказал про оцепенение. Спать, спать...
Гебхард Шванк плотно завернулся в свой синий плащ. Остальные воспользовались его покаянной одеждой и шутовским знаменем.
- Но все-таки как стеречь мула? Он там один...
- Да, я видел, что львица...
- Это завтра, Шванк. Ребята, здесь очень, очень спокойно, здесь безопасно. Нам нужно было тихое место - мы пришли сюда! Говорят, что духи кладбищ - злые, но эти просто ревнивы. Они не пропускают бездельников и терпеть не могут крупных хищников - на врагов духи нагоняют ужасы. Не волнуйся, Пикси, Вечерок справится, он придет, если будет опасно.
- А почему же его не слышно?
- Некоторые наши мулы рождаются немыми. Вечерок тоже немой, но он не глухой и не дурак. Ему надо опасаться только змей, а от них и мы защищаться толком не умеем. Спи, не пугайся понапрасну. Никто не тронет нашего мула...
Но все-таки ночью Шванк слышал: кто-то несколько раз вставал, выходил и возвращался.
***
В утренних сумерках, в сыром холодке, съели запрещенные яйца. Вечерок пришел поздороваться и вернулся завтракать к себе. Пикси решил проводить его и возвратился с цветущей веточкой зверобоя и крошечным листочком: эта кроха истекала желтым пачкающим соком.
- Вот. Зверобой придает крепость телу, а это чистотел, он очищает и мысли, и кишки.
Шванк повесил котелок над огнем, плеснул из бурдюка побольше. Пока закипала вода и напаривались травы, образовалось время, и Филипп решил его использовать.