- Итак, я жду рассказа о видениях и снах.
Двое уставились на него, Шванк - с нетерпением, а Пикси - в страхе.
- Давай, Шванк!
- Я оказался на лугу и видел, как черная львица подкрадывалась к нашему мулу - это видение. Я закричал, хотел предупредить, и вдруг оказался здесь.
- Мы ничего не слышали, - пробормотал Пикси.
- Я видел синий сон, полный воздуха и зеркал. А во сне я видел женщину чуть моложе меня. У нее был красивый дом, она плела кружева и украшала ими шкафы и окна. Она так жила давно и всегда одна, ей было уютно так. У нее есть кукла, еще с самого детства. Кукла сделана из тряпочек и одета в синее платье. Каждое утро женщина рисует ей новый красный пояс и подрисовывает лицо, а потом красится сама. Раньше у куклы были глаза девочки, а теперь они накрашены по моде. Кукла - не живая, но у нее есть какое-то бытие, еще более надежное, чем жизнь... Эта женщина - вроде бы моя подруга детства, но красивее. А ее бабушка, тяжелая, сидячая, как Эомер, все ей пеняет - внучка не выходит замуж, и некому будет ухаживать за могилкой. Я поругался с бабушкой, заступился за женщину - и потом мне приснилось, что я был в истории, которую сочинил Вольфрам. И теперь мне ее нельзя ни записать, ни поставить. И я проснулся.
- А твои чувства?
- Ну, я испугался за мула... И возмутился из-за женщины...
- Мне кажется, в видении богиня хотела тебя отвлечь, заставить выйти. Чувствуете, как она рассеивает внимание?
- Ну да. Но это ведь не чувствуется?
- Не чувствуется. А основное переживание сна и видения, как?
- Уют... Печаль. Уважение к абсурду.
- Смотри, ты дважды видел чью-то жизнь - нет, чей-то ими же созданный покой. Там была и опасность: в искусственное бытие женщины и мула вмешалась сама смертоносная жизнь. Ты дважды пытался защитить их и оба раза оказался беспомощным...
- Да...
- И тебе грустно.
- Да. Немного грустно сейчас.
- А скучно ли?
- Да. И я обороняюсь против скуки. Я кричал, я спорил.
- Ты и на стороне не-жизни, и протестуешь против нее?
- Получается, да!
- Ну что ж. А я напел черную женщину, сначала стройную, а потом она стала дебелой. Все стало черным. Это видение было эротическим. Женщина разверзла утробу, и можно было низринуться туда с радостью. Но утроба ее не дает возрождения. Все внутри наполнено зубами, как шкура акулы или как Железная Матушка на площади. Я низринулся бы туда, ибо это освобождает, снимает покровы и пределы...
- Разве стенка утробы - не предел? - спросил Шванк, - Разве это не обман? Это же плен, мухоловка!
- И да, и нет. Основное чувство - тихая радость, мощное торжество. Исчезновение помех, но все это черное. А сны мои не удались. Мне снилось, что я не сплю именно здесь этой ночью. Я просыпался и выходил. В промежутках я думал об одной нашей прихожанке, душевнобольной. Она так больна, так бледна, что не отбрасывает тени, не приминает травы - или так кажется...
- Ты говоришь о Майе, дочери живописца? - уточнил Пиктор.
- Нет. О сестре ее матери. Так вот, сон мой был светел. Эта женщина жила в большом светлом доме, украшенном коврами цвета топленого молока. Она позвала меня к себе на праздник. Было еще несколько человек, и нам пришлось ждать ее. Она пришла, сняла пышную шапку из белых лисиц и сказала мне, что запоздала из-за урока. Она похвасталась: учится находить потаенные смыслы в текстах и показала, как - но я забыл, что это за текст и какая в нем тайна. Но потом добавила: учеба стоит восемьсот тысяч серебром в месяц! Я не поверил (платить столько она не сможет, будь хоть женою сотни купцов) и разочаровался, и опечалился. Она заметила это и ушла веселиться. Другая девушка хотела помочь мужу и давала в аренду своих кота и пса. А я оттирал со светлых ковров какой-то соус из красной смородины, пока он не застыл, как камень... Кровь, но игрушечная? Видимо, я слишком рационален, и веселое безумие, что попадает в сердце тайны, мне не дано? Э...эх, нельзя правильно растолковать собственное сновидение! Пиктор, ты готов говорить?
- Нет, Филипп. Но скажу. Я не видел ничего. Но я чувствовал - у меня сразу все заболело...
- Так ты сидел-то...
- Я - нарочно. На самом деле я не хотел видеть! Потом, когда я пел, то ощущал, будто бы кто-то продувает мой позвоночник. Как флейту. Дует и дует, а воздух под затылком не проходит. Потом он обрадовался и раздул мне голову, как пузырь. Я никогда так плохо не дышал! Этот кто-то меня словно бы насиловал, а у меня нет сил на ненависть! Но сон, сон...
- Не молчи, мастер!
- Так вот. Я видел, что какие-то твари, похожие и на ощипанных аистов, но без хвостов, и на летучих мышей, копаются в старой падали на скалах. Они летали, но какие же они были огромные! Самое большое - величиной с обычный лесной храм, а мелкие - с трех волов каждое! Они кричали друг на друга еще более мерзко, чем цапли. Они были розовые, как ожоги, как мясо, и с красными бесформенными рогами промеж глаз. Потом самое большое чудище раскидало всех, поковыляло на локтях к обрыву и свесило голову. Оно думало, что там вода. Камни посыпались, и оно соскользнуло в эту воду - она была черная, как стекло. Там чудище прилипло, стало орать и биться, но ее засасывало еще больше. На крики слетелись мелкие чудовища и стали рвать клювами большое. Пока они так жрали, черная вода затянула и утопила всех! Филипп, я в ужасе! Самое жуткое то, что они все выпадали из пространства, как Матушка-Смерть выступает из стены!
- Ты как его контролируешь, свой ужас?
- Да никак. Он не нарастает. Всегда одинаковый. Но я после этого не могу считать радость и жизнь надежными, я им не верю!
- Ты в ярости?
- Только на мгновения.
- Как тебе помочь?
- Не знаю. Начинает болеть позвоночник, и тогда полегче. Тогда я хожу и занимаюсь делами.
- Или боишься за мула?
- Или боюсь за мула.
- Ну ладно. Вздохнем и встанем!
Пошли продышаться на волю и увидели, что солнце взлетело на небеса уже довольно давно и светится серебром в облачном киселе. Тогда покормили взволнованных голубей и вернулись. Двуколка торчит углом, вверх оглоблями...
Сев покрепче, уперев руки в колени, Филипп ждал, не упуская взгляда богини. Гебхардт Шванк все оглаживал, грел ладонью свой бубен. Потом ударил и кивнул. Пиктор попробовал голос - убедился, что звучит придушенно, и вынул флейту из чехла. Он грубо продул ее, словно бы плевками, и вопросительно огляделся. Шванк снова, мягко, ударил в бубен, забил очень редко и негромко. Филипп начал:
- О, как скучна ты, возлюбленная наша! Скуки не замечают, но приходят в тайную, неподвижную ярость, и под гнетом нарастает бешенство.
- О! О! Иииииииийя! - вступил жонглер самым пронзительным из своих голосов, - Мы боимся, мы страдаем, биясь о стены! Ииииийяаааа! Мы строи свои миры - вот их пределы - а потом, пленники, тоскуем, трусим и ненавидим! Богиня, как скучно!
- Наши миры - наши! Мы строим их и владеем, и управляем... И нет избавленья!
Пиктор, потерявший голос, все плевался в воздушный столбик, пальцы носились, как встревоженные пауки. Свистал он то яростно, то тревожно.
Гимн тем и хорош, что один и тот же смысл может повторяться почти в тех же словах бесконечно...
К полудню Шванк выдохся, как всегда. Теперь он молчал и выстукивал по коже бубна редкую, ленивую пальцевую дробь, а минутами пускал нечто вроде ряби. Гимн чуть позже себя исчерпал и как бы всосался во что-то, резко умолк.
Выходили, поправляли дыхание. Видели - солнце сначала совсем растворилось, а потом начало свое падение - слишком, чересчур быстрое.
....
- Все! - прикрикнул Пиктор, - Шванк, прекрати ласкать свой бубен.
До заката водитель хора успел сходить на лужок и вернуться.
- Мул в порядке, - сообщил он, - Но почему-то боится меня, не подпускает. Вроде бы дразнится, но кто ж его знает?
- Голуби тоже волнуются. Едят, сидни, за двоих и ухажаются!
- А вот клевер. Заварим?
- Он горький?
- Никакой.
- Тогда зачем?
- Выгоним лишнюю слизь из горла.
- Тогда хоть смородиновый лист добавь, что ли...
Прихлебывая почти кипящий отвар, ворчал Гебхардт Шванк:
- Какой в этом смысл? Мы усыпим ее такими гимнами.
- Я не понимаю, - присоединился Пикси, - при чем тут голова львицы? Но мы-то понимаем, при чем тут баба - да, Филипп?
- А вот я понимаю львицу. Да и тебе снились хищники, - сказал знаменитый похабник Шванк, - Но я ведь кастрат, где мне понять, при чем тут баба!
- Это старый миф. Сейчас он живет разве что в срамных шутках, - задумчиво заговорил Филипп, - Старая история о зубастом влагалище. Чтобы взять себе жену, мужчина должен изнасиловать ее чем-то твердым, и она сломает зубы. Если и наша богиня такова, то ничего любопытного тут нет. Кто знает, не морочит ли она всех нас этой старой, расхожей глупостью? Или так ленива, что неспособна построить себе новый миф? Выгонишь ручейника из домика - он построит новый, из того, что дашь ему ты, хоть из жемчуга. А эта! Но... Шванк, а что было в землях Гавейна? Ты видел тот разгул, о котором говорил Панкратий?
- Нет. Было очень тихо и скучно.
- Как у нас с вами?
- Примерно так.
- Хм. Они приходят в мужскую ярость - в ответ на что? Им нечего делать? Они боятся?
- Не знаю!
- Шванк! Ты променял ужас на скуку.
- Это как?
- Когда ты должен быть в ужасе, то начинаешь сильно скучать, раздражаться?
- Нет. Я боюсь, как и все.
- Я не о том! Если ты увидишь змею, отскочишь и похолодеешь, так? Но это не ужас. Я про божественный ужас, похожий на тот, что приснился Пиктору.
- Тогда я совсем ничего не понимаю!
- В моем видении у богини вообще не было головы!
- Ладно, Филипп. Не зли его.
- Тогда спать! А я закончу вечерние медитации.
***
Следующим утром проснулись много позже рассвета. Росы не было, и сырость не коснулась их, так что заклинатели спали и снов не видели. Вечерок снова пришел и ушел, но его не заметили.
Как сложилось, Пиктор принес смородиновый лист и зверобой, а Шванк вскипятил последнюю воду из бурдюка. Вяло отщипнули по кусочку гуся, как и вчера.
- Есть совсем не хочется...
- Жаль. Можно - и не лезет.
- Яблоки съедим?
Заклинать, прямо так сразу, никому не хотелось Шут и раб помалкивали, ждали решения жреца. Филипп знал это и, проверяя, слушаются ли его, немного тянул время. В конце концов он огласил решение:
- Начнем с того, что принесем, наконец, воды.
- Ничего себе! - обиделся Шванк, вознося очи и перст к небесам, - Это не серая жара, а какая-то свинцовая!
И верно. Плоские тучи, подобно мокрым компрессам из овчины, обложили свод небесный и нагнетали влажный жар.
- Росы нет - гроза, быть может, придет к вечеру!
- Ох! Хорошо бы!
- Шванк, ты думаешь, нас угнетает погода, а не богиня?
- Меня погода точно не любит. Мысли совсем не текут. Я бы лежал себе в гамачке...
- Не выйдет!
- А вот ко мне, - хихикал Пиктор, - Небесная Матушка очень даже милостива! Я так же переменчив, как и она сама.
Филипп посмотрел на него с сомнением, но не сказал ничего.
Заклинатели шли и грызли яблоки - сначала вяло, потом с аппетитом. Шванк по привычке сжевал огрызок и выбросил черешок.
Кладбищенский ельник накопил такой духоты, что проняло даже Пикси. У старицы он присел на корточки и отдышался. Набрать воды было можно, но не слишком просто. Поначалу могли помешать кочки с режущей осокою, а дальше возникли прогалины топкого ила.
- Что-то жабы на берег не выходят, - заявил Филипп, - Вдруг вода нехорошая?
- Гроза еще не собирается, значит. А жаль! - решил Шванк.
Сделав небольшой крюк, заклинатели вышли на удобное, песчаное местечко - еще не так давно старица связывалась тут с матерью-речкой. Набрав бурдюк в месте почище, Пиктор снова присел на корточки:
- Смотрите-ка! Это же мой сон!
Он ткнул пальцем куда-то под ноги, и его спутники дружно повалились на колени.
- Кому молимся? - хихикнул шут.
- А вот!
У ног Пикси, почти на краю воды, валялся дохлый бурый лягушонок. Брюшко его было стянуто наподобие песочных часов, перехвачено какой-то серой водорослью. Пикси ткнул палочкой в эту водоросль, и она стремительно извернулась. Хищница, обнявшая труп, выглядела мерзко и внушительно. Каменно-серая, величиной с крупную пиявку, она тоже была членистой - но членики много тверже и длинней, чем у пиявок, с короткими пластинками по бокам. Голова ее, вытянутая и вроде бы с глазами по бокам, не имела видимого рта. У двух передних скругленных углов головы сидели челюсти-серпы, они-то и вонзались в синяки на лягушачьем брюшке, высасывали его. Лягушонок вынес хищницу на берег и умер там, убегая. Если его растворяли изнутри, то боль должна быть невыносимой, он и бежал от нее...
Филипп поднял тварь двумя пальцами, и стало видно три пары довольно тонких ножек. Хищница перехватилась челюстями покрепче, лягушонка не выпустила и принялась злобно вертеться.
Филипп выбросил мерзкую обратно в воду.
- А ведь похожа, тварь! Я ее знаю, я их в детстве собирал.
- А зачем, Филипп? - оторопел Пикси.
- А любопытно! Они в июле-августе выходят на берег и окукливаются. Потом вылетают большие черные жуки с желтой каемкой на крыльях. Они иногда залетают в дома, путают стекло и воду, летят на свет... И они, и эти личинки - страшные хищники и каннибалы, но обычно охотятся на рыбок и лягушек в тихих местах. Челюсти у них - что серпы боевых колесниц Александра! Я их держал в песке и выпускал жуков куда захочу. Ах, если б у нас был широкий стеклянный сосуд, чего бы мы ни увидели в этой воде! Ага, вот еще один пожаловал!
К берегу, в ответ на дрожание человеческих шагов, спешило серое суховатое насекомое, похожее на высохший лист. Из брюшка сзади торчал прямой, твердый и тонкий хвост вроде соломинки - длиной больше, чем в половину туловища. а спереди, под глазами, были сложены жесткие руки - толстые, мощные, с расставленными локтями. Кто-то шевельнулся, и насекомое мгновенно ушло под воду.
- Клоп. Руки его предназначены обнимать добычу, а колет он ее хоботом. Хвостом дышит.
Филипп бесстрашно сунул руку в воду, но вынул пустой.
- Разбежались. Может, кто в бурдюк попал... Я хотел показать вам личинку стрекозы - она выбрасывает свою челюсть-маску. Но нет - это надо видеть.
- Ну и мерзость!
- Почему же? Самые настоящие чудовища, только маленькие.
- И слава богам!
- Очень милы!
Филипп улыбается так довольно, будто бы сам их и создал.
-Эй, хозяин! - крикнул Пикси и перебросил бурдюк Филиппу; тот поймал его, обнял и присел. - Давай поиграем!
- Слушаю!
- Мне кажется, мы сегодня неспособны заклинать.
Шванк согласился и начал кивать.
- И я предлагаю, - Пиктор изящно раскрыл ладони и указал на старицу, словно предлагал ее на аукционе, - Я предлагаю поиграть: увидеть природные, для нас не опасные, подобия этой богини. Одна есть!
- Два есть - клоп!
- Но она - личинка, с похотью никак не связана...
- Протест отклонен, Шванк: ее родители - точно такие же людоеды. Клоп тоже взрослый. Взрослые стрекозы охотятся в воздухе.
- Чего надо личинке? - спросил Филипп.
- Превратиться в насекомое.
- А для этого что ей надо? Пикси? Шванк?
Филипп, хранитель тайны чудовищ, таинственно посмеивался; Пикси и Шванк растерялись вконец.
- Ладно, потом. Хорошая игра, почему бы и нет? Пикси, ты это придумал - ты и командуй.
- Тогда сначала приказываю искупаться!
Обогнули старицу, вышли к реке. Речка-мать так обмелела, что окунуться можно было разве что под корягами. Все так и поступили, а потом улеглись на стрежне, выставив на воздух бледные животы. Но что-то делать было надо, и Пиктор объявил поиски.