Ольга Правдина
Хваня
У моей подруги Нельки в деревне есть большой деревянный дом. Пятистенок, много окон. Они смотрят на все четыре стороны света. В любой из горниц дома — солнце (если оно не спряталось за тучами). Климат в средней полосе — не ах! Триста дней в году серость — низкие тучи закрывают от пытливых людских взоров небесную синеву. Именно от тех, кто пытает небо: «Там ли он, рай-то?» Наверное, чтобы не сомневались, небосклон затягивается тучами. И земле теплее, и вера людская не так подвержена сомненьям…
За домом несколько соток занимает сад, а ближе к лесу — огород. Раньше, при хороших хозяевах, сад давал обильный урожай. С каждой яблони (а их было десять!) снимали по двадцать ведер крепких, наливных яблок! Еще в саду росли две груши, по периметру кустились сливы и вишни, а в уголке между баней и забором притулилась неприхотливая малина.
Теперь сад заглох в непроходимой крапиве, малине и вездесущих сорняках. Многие яблони, за которыми уже несколько лет никто не ухаживал, посохли. А те, которые боролись за существование, стали приносить мелкие плоды. Словно решили, что быть дичками легче!..
Дом достался Нелли Цезарь от бабушки. Умирая в возрасте 98 лет, Ефросиния Пантелеевна наказала внучке: «Ты уж не бросай его, внученька! Туточки Хваня живет!..»
А кто такой Хваня — я узнала вот как…
Шел третий день нового Изменения. Сколько их было, Изменений-то, — я сбилась со счета. По старому календарю, напечатанному до того, как они начались, этот день был воскресеньем. Проснувшись, я валялась в постели, домысливая сон, оборванный (на самом интересном месте!) скрипом открывшейся двери. Это вошла кошка Муся. Ей-то что, что у хозяйки выходной! Подавай завтрак — и все тут!
Выбравшись из блаженного тепла, я поплелась на кухню. Насыпала капризной любимице сухого корма из рекламного ролика, транслируемого каждое утро по всем каналам сразу. Этот китикет, скажу я вам, такая дрянь! А запах?! Говорят, алкаши им самогонку закусывают. Но Муська-то — трезвенница! Единственное, что говорит в пользу сухого корма, — кошка узнает китикет после любого Изменения. Не понимаю, как? По запаху, что ли?
В этот момент закаркал радиотелефон. Я нашла трубку на холодильнике.
— Лелик, при-ивет! Есть предложение! Нет возражений?
— Есть! — буркнула я, узнав голос Нельки.
— Фи-и! — поскучнела подруга. — Какая же ты!.. Неужели не хочешь съездить на природу, проветриться, подышать свежим воздухом?
С моим мнением Нелли почти никогда не считалась. Не раз я говорила ей, что вылазки на природу нужно обговаривать заранее! Мало ли что может произойти? Вдруг Изменение застанет врасплох? Тогда и выйти из леса будет проблематично — местность изменится полностью.
Нелька словно прочитала мои мысли:
— Да все будет в порядке, не волнуйся! Мы же — на дачу!
Она упорно называла свой загородный дом дачей. Что в моем представлении не вязалось с деревней, где и антенны есть на крышах, и газ с водопроводом, и дорога вполне приличная до трассы.
— Все равно не хочу! — заупрямилась я, стоя босыми ногами на холодном линолеуме и глядя, как Муська поглощает отвратительные сухарики. — Дай хоть в выходной расслабиться!
— Вот там и расслабишься! Банька, шашлычок, бутылочка «Кинзмараули»…
Я начала потихоньку сдавать позиции: Нельке совершенно невероятным образом удавалось доставать вино, произведенное до начала Изменений. И оно было настоящее! Не спирт, разбавленный водой с марганцовкой и ароматизатором.
— Ну? — послышался в трубке нетерпеливый голос.
— Мне нечего одеть. Пуховик еще в прошлое Изменение превратился в короткую куртку, да так и застрял в этом виде. Похоже, надоело меняться.
— У меня есть теплая куртка. Цвет — закачаешься!
Зная ее склонность к экстравагантным цветам (самый любимый — отвратительно-желтый!), я запротестовала:
— Желтую не одену!
В трубке послышался тяжелый вздох:
— Да коричневая она! Понятно? Повторяю по слогам: ко-рич-не-вая!..
Когда нечто совершенно невероятное «подкатило» к подъезду, я невольно попятилась. И задрала голову, чтобы рассмотреть странное сооружение. То ли шесть, то ли восемь конечностей затормозили все сразу. И круглый шар, подвешенный где-то посередке «ног», угрожающе качнулся в мою сторону… Легковушка Нелькиного друга стала похожа на отвратительное членистоногое…
Через час мы уже тряслись по трассе в громыхающей «шестерке». Я с отрешенным видом смотрела в окно. Мимо пролетали деревья, оголившиеся до скелетообразного состояния. Листья, точно грязное сырое белье, лежали на озябшей земле и прятали в своих душных объятиях веселую зелень травы. Тщетны были ее усилия пробить этот толстый преющий пласт! Настанет время, и листья сгниют. Будет славная подкормка травке! Она потянется вверх — зеленая, дружная, буйная!.. А пока коричневые, блекло-желтые, бордовые краски угасающей осени наводили на грустные мысли. Хотелось домой, в ту самую постельку, которую я так непростительно быстро сегодня оставила. И зарыться головой в подушку, забыть (хоть на несколько минут!) о том, что через день нужно идти на работу и делать вид, что понимаешь, в чем она заключается…
Нелька без умолку болтала с Митей:
— Представляешь, он мне и говорит: «Забыла меня совсем! Скоро с голоду сдохну. Хозяйка называется!» Вот я и стала наведываться туда почаще. В прошлые выходные тоже была: воду с хлебом ему оставила. Сейчас проверим, съел, что ли?..
Митина драндулетина сползла с трассы и по узкой асфальтовой дороге, заляпанной жирной коричневой глиной (скорее всего, проехал грузовик), покатила в сторону лесопосадок. Их только обогнуть — и откроется вид на деревню. Улица хоть и одна, но зато длинная. Километра два, наверное. Второй дом (слева от въезда) — и есть конечная цель путешествия. Коричнево-красная жестяная крыша, добротно сработанный сруб, большие окна — и… облупившаяся краска, покосившиеся двери, подгнившее крылечко и просевшие доски.
Да-а-а… Этому бы дому да хорошего хозяина! Подлатать, подправить, подкрасить…
Митя вылез из машины, не глуша мотор. Поднатужившись, он по очереди приподнял осевшие створки ворот, но до конца так и не смог открыть. Нырнув в теплый салон, обернулся:
— Нужна помощь!
Мы нехотя вывалились из «паука» и попробовали открыть ворота. Получилось не сразу и не так хорошо, как хотелось бы. В земле остались два глубоких полукруга…
Я рассеянно скользнула взглядом по окнам… да так и прилипла к ним. К стеклу одного, изнутри, было приплюснуто плоское невыразительное лицо, заросшее то ли волосами, то ли шерстью. Нос — пятачком, глаза навыкате, и во рту один зуб.
— Ой! — вырвалось у меня.
Нелька оглянулась:
— Что?
— Там!.. — я указала пальцем на окно.
Она повернулась. Но «лицо» уже исчезло.
— Что — «там»?
Я засмущалась:
— Да так, показалось…
Мы выгрузили продукты на крыльцо. Нелька отперла дом ключом, который нашла под притолокой.
Я боязливо вошла в дом. Пахло сыростью, плесенью и еще чем-то нежилым, не домашним…
— Сейчас печь растопим… Митя, иди наколи дров! — приказала Нелька и в предвкушении блаженства потерла ладони. — Сейчас будет тепло, хорошо-о-о!
Это последнее «хорошо» у нее получилось протяжное, певучее, на наш местный манер. Именно по этой певучести в разговоре нас и в Москве узнают. Вот, мол, провинция опять понаехала!
В передней горнице я увидела огромную русскую печь. Я даже не знала, что такие печи еще есть на свете! Огромная, белая, вытянутая вдоль всей стены, за которой виднелась вторая комната. Спереди (где-то на уровне глаз) к печке была приспособлена полка, на которой громоздились старые валенки, куртки, шапки. Эта полка напоминала палубу теплохода, на которой при отплытии толкутся разномастно одетые пассажиры…
Нелька повязала фартук, белый платочек и стала похожа на настоящую деревенскую бабу. Подставив табуретку к печке, она залезла, открыла задвижку на трубе:
— Вот, почти готово!
С охапкой поленьев появился Митя. Очки сползли на самый кончик хрящеватого носа и грозили свалиться совсем. Пока он прикидывал, куда положить дрова, я поправила Мите очки и утерла капельку сырости на самом кончике носа, за что получила его благодарный взгляд. Нелька сердито рассортировала дрова: тонкие положила в печь, потолще оставила на потом.
— Не деревенский ты мужик, Дмитрий, — она зыркнула на него ярко-голубыми глазищами. — До сих пор дрова колоть не научился!
Через полчаса в печке бодро трещал огонь. Мы с Нелькой рассортировали посуду, подготовили ложки, вилки, рюмки. Митя пошел готовить баню. А нам досталось наше, женское, — картошка, салаты и прочее.
Подруга притихла, сосредоточенно о чем-то думая. Я не мешала ее мыслительным процессам, нет-нет да поглядывая на печку-теплоходик. Она стояла не впритык к стене, за ней пряталась узенькая лежанка, застеленная стареньким, но чистеньким клетчатым пледом. «Когда печь натоплена, на этой лежанке, наверное, так жарко, что не продохнуть!» — подумалось мне.
Когда картошка на плите закипела, заглянул Митя.
— Ну, как вы тут, девочки? Не скучаете? — спросил он, немного конфузясь.
— Растопил? — строго спросила Нелька. — Или опять мне? — Митя сконфузился еще больше. — Эх, горе мое!
Нелька накинула курточку, оба вышли.
Оставшись одна, я почувствовала себя неуютно. Будто кто смотрит в спину… Я резко обернулась и увидела неясную тень, метнувшуюся за печь. От страха я остолбенела и даже потеряла дар речи. Когда вошла Нелька, смогла выдавить лишь: «А-а-э-э!»
— Эй, ты что? — она быстро подбежала ко мне и начала трясти. — Что такая бледная? Привидение, что ли, увидала?
Я только кивнула. Она не рассмеялась.
— Это — Хваня! — в голосе ее послышалось невероятное облегчение.
— К-кто? — переспросила я, то и дело поглядывая на печь — не вылезет ли кто снова?
— Домовой. Он вышел, чтобы проверить — привезли ли ему что-нибудь поесть или нет. А ты его спугнула. Теперь будет дуться лет сто…
— Столько не живут! — я почти пришла в себя.
— Домовые-то? — она хихикнула, берясь за толкушку — помять картошку. — Домовые могут жить столько, сколько сами пожелают. Они передаются из поколения в поколение. Например, бабушка передала Хваню мне и велела не обижать. Я тут не была пару месяцев. Так, знаешь, какую выволочку он мне устроил! Отругал, словно не я хозяйка в доме, а он!
Нелька балаболила что-то еще, а я пыталась понять: правду она говорит или дурачит меня, но судя по всему — правду. Но взять и вот так поверить?.. Даже независимо от того, что я своими глазами видела…
Когда накрыли на стол, подоспел Митя. Он раскраснелся, лицо вспотело, над губой — мелкие бисеринки пота.
— Умаялся? — поинтересовалась Нелька, протягивая ему полотенце.
— Ничего! Зато баня будет классная!
Он быстро сполоснул руки, и мы уселись за стол, «согласно купленным билетам».
Митя разлил «Кинзмараули» по бокалам, но Нелька кивнула ему на четвертый:
— И сюда!
— Зачем? — искренне удивился он.
— Хване!
Он пожал плечами, всем видом показывая, что потакает капризам взбалмошной и эксцентричной женщины. Бокал наполнился, накрылся хрустящей корочкой хлеба. Нелька лично отнесла все это к печке и с поклоном поставила на пол, у стены:
— Прими, хозяюшко, не серчай, что не часто гостим. Мы же люди городские, а ты привык к печке…
Много что еще она сказала, даже предложила Хване перебраться к ней в городскую квартиру. Мы с Митей устали держать свои бокалы.
— Нель, а может быть, все ж выпьем, а? — окликнула ее я.
— Ох, простите, конечно, конечно! — и она звонко чокнулась с нами.
«А что, если он согласится? — подумалось вдруг мне. — Что тогда? Как она перевезет его в город-то? И что он там будет делать? Нелькиных ухажеров гонять?»
Где первая рюмка — там недалеко и вторая. Мы снова выпили и закусили, после чего дружно отправились проверять баню.
Нам показалось, что она нагрелась достаточно, и мы запарили веники.
— Ты, Мить, не стесняйся! Если что, позови, я тебя веничком-то постегаю! — Нелька подмигнула ему.
— Справлюсь уж как-нибудь! — засмущался он.
Мы вышли во двор. Смеркалось. Хмурые тучи, казалось, стали стелиться еще ниже, северный ветер хлопал дверью темного холодного сарая.
Я поежилась: показалось, что во мраке проема кто-то шевельнулся.
— Бабушка разную скотину держала, — сказала Нелька, словно прочитав мои мысли, и направляясь к сараю. — И корова у нас была, и свинья с поросятами, и куры, и гуси… — Она закрыла дверь и подперла ее чурбаком, который валялся тут же. — А теперь все дворовые постройки бесхозные стоят. Жалко, но что я могу поделать?..
Внезапно дверь бани распахнулась, и оттуда вылетели сначала клуб пара, а потом — с диким криком — Митя, красный, точно обварился.
Мы кинулись к нему. Я старалась смотреть только на лицо. Нелька же медленно стянула с головы платок и со знанием дела начала обертывать им чресла пострадавшего.
— Б-больше н-ни ногой! — заикаясь, выпалил он, порываясь броситься в дом.
Но Нелька под предлогом повязывания платка не пустила его, слегка заигрывая и кокетничая:
— Что случилось-то, Митенька? Кто напугал моего зайчика, вот я его веником-то!
— Этот ваш Х-Хваня!.. — вырвался Митя. — Окатил меня кипятком — чуть заживо не сварил!
— Не может быть! — заступилась за Домового хозяйка и сердито сложила руки под грудью — калачиком. — Он никогда не хулиганит, только ругается!
Митя рукой махнул: «Да иди ты!..» — и скрылся за дверью.
Мы переглянулись:
— Что будем делать?
— Мало ли, что ему показалось? — пожала плечами подруга и решительно отправилась в баню. — Я приехала сюда отдыхать. И я буду отдыхать!
— Да-а! — протянула я. — Ты-то тут — Хозяйка Медной Горы! Тебе не страшно! А мне как быть? Устроила праздничек! «Банька, шашлычки, „Кинзмараули“?» — передразнила я. — Где шашлычки? Где банька? В эту геенну огненную я не пойду. Если тебе охота, иди одна.
Нелька посмотрела на меня долгим взглядом и направилась к бане. Я некоторое время оторопело смотрела ей вслед, а потом крикнула:
— Эй ты, героиня! Если что случится, то меня совесть потом замучит!
Она обернулась:
— Так пошли геройствовать вместе!..
Мы успели пару раз погреться до пота и отдохнуть в предбаннике. Потом попарились с вениками, окатили друг друга холодной водой. И только-только вошли в третий раз, как это и случилось…
Со стены с грохотом сорвался ковшик, с помощью которого мы поддавали пар. Посудина медная, а ручка деревянная, чтобы не обжечься, когда воду набираешь. Нелька наклонилась, чтобы поднять его… И тут он как подскочит, как стукнет ее по лбу! Звонко так, будто молотком по подвешенному к перекладине рельсу…
Подруга свалилась без единого звука. Я с криком бросилась к ней, подняла ее тяжелую голову, побрызгала в лицо колодезной водой из ведра. Но Нелька приходить в себя не спешила. Тогда я кинулась к двери, чтобы открыть настежь и запустить прохладный воздух. Но дверь не поддалась, будто насмерть прилипла к косяку. Я на секунду задумалась: а что, если нужно дергать, а не толкать? Попробовала и то, и другое, но дверь не открылась.
Вдруг зашипели камни в титане. Глаза затуманились, словно кто-то поддал пару. И из жаркого облака вдруг кто-то как шагнет ко мне!.. Я закричала, да так, что у самой барабанные перепонки чуть не лопнули!
За дверью что-то грохнуло. Она открылась, и я, с трудом повернув голову, увидела валяющийся чурбак — тот самый, которым Нелька некоторое время назад подпирала дверь сарая. «Значит, дверь открывается наружу!» — почему-то подумалось мне, а уж потом я увидела такое, отчего волосы снова зашевелились на голове.
В баню шагнул невысокий — метра полтора — мужичок, без одежды, волосатый до такой степени, что и тела-то не было видно. Лицо его было то самое, виденное в окне, — плоское, «шерстяное», с одним передним зубом во рту. Он грозно посмотрел вокруг и скомандовал неизвестно кому.