Когда Русе Болтон заканчивает программу занятий на сегодня и неторопливо сходит с беговой дорожки, тренажерный зал уже почти пуст. Здесь остались только он сам, его сын и тот тощий паренек в перчатках, один из экспериментов Рамси с человеческой личностью, все время таскающийся за ним.
Почти выветрившиеся запахи пота и влажного железа, теплый желтоватый свет, отражающийся в темных окнах, и вечерняя тишина, нарушаемая только мерным грохотом весов "бабочки", на которой занимается Рамси, приводят Русе в состояние умиротворения и довольства. Он нарочно выбирает для их тренировок самые поздние часы, и иногда везет получить вечер без музыки и лишних людей. Это делает обстановку более… семейной. А Русе высоко ценит семейность. Этакую молчаливую, не афишируемую, без лишних чувств. Поэтому он ничего не говорит Рамси и даже не смотрит в его сторону, коротко разминаясь и направляясь в раздевалку. Он чувствует скользнувший по спине взгляд, но они вряд ли обменяются хоть словом до того, как вернутся домой. У Русе Болтона прекрасный неговорливый сын, который отлично понимает, чего его отец хочет от самой концепции семьи.
Рамси провожает отца взглядом, не прекращая упражнений. Черные волосы жидкими прядями облепили его потное красное лицо и вздувающиеся мускулы покатых плеч, темно-розовые шорты слегка задрались, открывая толстые прыщавые ноги, и капли пота блестят на выпирающем между ними и майкой волосатом животе. Потрескавшиеся от холода губы упрямо сжаты, а от обильно волосатых подмышек и липкой груди остро разит запахом свежего пота.
– …четырнадцать, пятнадцать… – Рамси с силой выдыхает, опуская веса, и поднимается. Бросает притулившемуся рядом Вонючке: – Воду.
Вонючка, получивший свое прозвище во время сеансов гигиенической депривации, послушно и быстро протягивает хозяину бутылку. Рамси пьет немного, но жадно, слегка облив грудь, и пихает бутылку Вонючке обратно. Тот неловко, медленно закручивает крышку, чуть не выронив ее, но, кажется, Рамси не обращает на это внимания. Он делает несколько махов руками, прогибается, хрустнув поясницей, и бодрым шагом направляется размяться. Вонючка послушно семенит за ним.
И их отношения можно было бы назвать странными, если бы не тугой электрический ошейник под обтянувшим шею воротом гольфа. Вонючка хорошо знает, как работает маленький пульт в водонепроницаемом чехле на поясе Рамси, и не собирается провоцировать его нажать кнопку. Очередной рваный ожог на шее, долгая трясучка и перспектива обделаться – это не то, чего он хочет. Следовательно, он хочет, чтобы его хозяин был удовлетворен всем, что он делает. Так было положено, когда Рамси впервые выпустил его из клетки и дал ему этот ошейник. И, конечно, когда он забрал взамен кое-что другое.
Пальцы – в рамках проверки послушания. Рамси заставлял его самого вкладывать их в тиски и неспешно сдавливал, поминутно записывая физические и эмоциональные реакции. Но он никогда не давил до конца, до того, чтобы оборвались все ткани, он так и оставлял их, с раздробленными костями и раздавленным мясом, и только через несколько дней срезал ошметки, когда те уже начинали чернеть. Пустые места на руках теперь всегда закрывают перчатки с жесткими вкладышами.
Зубы – во время экспериментов с питанием. Рамси выбил их сам, сломав несколько, и неспешно вытащил каждый обломок без наркоза. Принимать твердую пищу действительно стало намного труднее. А вот голову при разговоре – и на людях, и наедине – Вонючка привык опускать много раньше.
Гениталии – когда Рамси эмпирически изучал влияние полового инстинкта на поведение и послушание объектов. Эта операция, к его чести, была проведена почти в больничных условиях, и, несмотря на сильную боль, рана осталась чистой и затянулась толстым шрамом довольно скоро, даже оставив Вонючке возможность ссать сидя, без вечно воткнутого катетера и мочесборника на боку. Впрочем, после этого он окончательно перестал ассоциировать себя с мужским полом и полом вообще.
Мысли – эксперимент пока не завершен. Рамси тщательно корректирует все свои действия в зависимости от необходимого результата, почти трепетно отслеживает любые новые изменения в Вонючке и без жалости бьет его током за провинности. Но пока Вонючке позволено думать. По крайней мере, если он не растворяется в своих мыслях и мгновенно реагирует на очередной приказ подать воды. Рамси прикладывается к бутылке, направляясь в раздевалку, и неожиданным порывом собирается сегодня сделать кое-что новое. Две новых вещи. И первая из них – на какое-то время оставить Вонючку одного вне дома.
– Сиди здесь, пока я буду мыться, – с нарочной незаинтересованностью бросает Рамси, указав на скамью возле своего шкафчика.
На самом деле он не так давно вообще начал выводить Вонючку на люди. Скорее всего, он бы даже предпочел этого не делать, но этого однозначно требовал эксперимент. Элемент послушания должен соблюдаться вне зависимости от наличия или отсутствия вокруг людей, вне зависимости от существующей возможности сбежать или покончить с собой. И Рамси считает, что достаточно выдрессировал Вонючку, чтобы самоуверенно рискнуть сейчас. Он доверяет себе, своим способностям, и Вонючка послушно садится на скамью, складывая руки на коленях и опуская голову, будто оправдывая его самоуверенность. Рамси хмыкает, подумав, будет ли Вонючка так смирно ждать, если ему взбредет в голову уйти на час или больше. Он решает, что будет.
Ведь депривационный эксперимент под номером шесть – единственный выживший из его подопытных на данный момент. И он определенно хочет таким оставаться и дальше.
Пар из душевой уходит медленно, Русе слегка ведет от духоты, и он делает воду холоднее. Умывает лицо, убирая мокрые волосы за уши, и шумно выдыхает через нос. Он уже вымылся, но текущая по телу вода успокаивает, разгоняет лишние мысли и одновременно бодрит слегка уставшее после занятий тело. Русе слышит, как где-то в водяном мареве хлопает дверь, и прикручивает воду слабее: Рамси моется быстро, а Русе еще хочет тщательно просушить волосы.
Русе меланхолично слушает тяжелые, липкие шаги босыми ногами – Рамси опять игнорирует правила поведения в душевых, – снимая полотенце и вытирая голову. Рамси останавливается ровно за его спиной, шумно дыша. Русе чувствует острый, душащий запах пота и давящее ощущение нетерпения от него, но для проформы не поворачивается сразу, сперва тщательно вытирая волосы по всей длине, шею под ними и даже уши.
– Ты что-то хотел? – он поворачивается наконец.
Рамси опирается на стенку душевой, уже раздраженно начав перебирать по ней ногтями. Он даже не подумал раздеться, разве что кроссовки снял, и стоит сейчас перед отцом как есть, в пропотевшей насквозь майке и шортах. Его влажные волосы прилипли к голым плечам, несколько прядей залепили широкий лоб, а от подмышек и груди несет так, что перебивает даже яркий анисовый запах геля для душа.
– Забыл шампунь? – невозмутимо спрашивает Русе.
Но Рамси угрюмо молчит, как-то по-медвежьи невесомо двинувшись ближе. Русе хорошо знает, как бесшумно и легко могут двигаться такие неповоротливые на вид твари, как медведи и его сын. И еще знает, что все это похоже на сцену из какого-то тюремного гей-порно. Конечно, он никогда не смотрел гей-порно. Конечно, он хорошо знает, что делать, если в конце концов окажется в тюрьме и, более того, в такой неудобной ситуации. Даже не считая многих лет занятий самбо и того, что неудобные ситуации, как известно, никогда не случаются с определенными людьми, Русе Болтон способен мгновенно приспособить под оружие все, что его окружает, включая воду, мыло и полотенце. Но с Рамси – это другое дело. Рамси весь являет собой простую физическую ненасытность, но ничего больше. У него жадные глаза, напряженные мощные плечи и здоровый член, тяжело лежащий в шортах.
– Ты опять не носишь белья, – констатирует Русе, и сам вовсе не стесняясь лениво вести взглядом и по мускулистым ручищам, и по приоткрытому волосатому животу.
– А ты опять смотришь мне между ног. Мои глаза метром выше, – Рамси скалится и придвигается еще ближе, клацнув зубами у отцовского носа. Но Русе даже не моргает и говорит тихо:
– Следи за языком. Я все еще твой отец и все еще могу выпороть тебя, если понадобится.
– Ар-х. Это было очень пошло, – гортанно смеется Рамси.
– Да, – Русе неприятно улыбается краем рта.
Рамси продолжает показывать зубы и качается на месте, чуток порывисто, словно пес, не уверенный, разрешает ему хозяин заглотить сочный кусок кровяной колбасы или нет. Русе думает, что однажды Рамси вместе с подачкой запросто отхватит ему приличный кусок руки. Русе кажется, что Рамси задумал это еще тогда, когда переехал к нему.
Поначалу Русе не был даже уверен, что переехавший к нему после похорон старшего сына мальчишка – типичный реднек в засранных джинсах, обгрызающий ногти и то и дело схаркивающий себе под ноги, – был тем самым, как говаривал тогда еще не покойный Хеке, гребаным гением. Что уж, если бы не диплом, лежащий у Русе в столе, он бы определенно в это никогда не поверил. Но в дипломе стояла отметка magna cum laude, а Домерик был мертв.
Рамси очень хотел понравиться отцу, это было видно.
Русе не стал спрашивать, где он достал ботулотоксин и почему вообще решил, что сможет занять место единокровного брата. Ведь на самом деле, не считая отсутствия манер и не скрываемой тяги к садизму, Рамси действительно устраивал Русе куда больше, чем Домерик.
Рамси переехал к отцу в начале промозглого апреля, к концу нестерпимо жаркого мая его уже приняли в тот проект, в который Русе больше года безуспешно пытался пристроить другого сына, а в середине июня скоро расположивший к себе начальство Рамси выбил их группе новое помещение. Рамси виделся людям ласковым, покладистым и благородно идущим на жертвы ради человечества. Русе был к Рамси опасно близко и замечал в нем те вещи, которые никто не хотел замечать.
Рамси оставлял за собой липкие следы от босых ступней и выпавшие длинные волосы. Навязчивее хлебных крошек и собачьих меток, они всегда заставляли мельком думать о том, что он только-только был здесь.
Рамси как нарочно забывал в гостиной свой ноутбук с фото очередной связанной лесбиянки с крупными сосками. У них всех были темно-красные губы и затейливые узлы вокруг исполосованных плетью или розгами грудей.
Рамси капал кровью с пальцев, затягиваясь сигаретой после операций. Кровь была на его снятых перчатках, полосовала его лицо и тонкими струйками уходила под манжеты. Его глаза были холодными и довольными.
У Рамси были желтые зубы, наглая улыбка и тяжелое дыхание. От взмокающей на жаре груди остро несло запахом пота. Его глубокий голос был так же выверен, как движение руки, разрезающей хлюпнувшую кровью кожу.
Рамси дробил кости для супа и отбивал мясо, удовлетворенно хмуря брови и не напрягая плечо. Дома он с чавканьем пихал в рот ростбиф с овощами, и его губы сально блестели. На работе смачно хватал зубами холодные бутерброды с телятиной и сочным домашним маслом, капая жиром на белоснежный бязевый халат.
Рамси не стыдился работать руками. Он косил газон в сползающих джинсах и с пустым лицом остригал свою первую Джейн Доу. С одинаковым удовольствием рубил ароматную ольху для камина и крепкий дуб для деревянной стойки, к которой после прикрутил жесткие металлические зажимы для рук и ног.
Рамси любил работать руками, и Русе начал ловить себя на том, что то и дело задерживал взгляд на его грубых ладонях, которыми он почти бережно разделывал мясо, вскрывал человеческий череп и играл со своей первой собакой.
Русе не мог бы сказать, когда легкое отвращение перешло в навязчивое желание однажды за ланчем взять сына за волосы и выебать в мягкий, жирный рот.
Рамси глубоко дышит носом, придвинувшись уже вплотную, обжигая влажное от испарины лицо. Он тихо прижимается толстыми губами к узкому отцовскому рту, и Русе думает, что на мокрой плитке легко поскользнуться даже в резиновых тапочках. Но Рамси долго не тянет, отрываясь и стягивая майку, открывая широкую грудь и крепкий живот, выпирающий над шортами. Густые черные завитки у него идут почти от ключиц, широко спускаясь вниз, прикрывая соски и пупок и переходя в жирные кучерявые волосы на лобке. Русе со сдержанной похотью оглядывает сына и коротко облизывает потемневшие от холодной воды губы. Рамси сглатывает, снова придвигаясь рывком, кусая Русе за нижнюю губу, и скользит тяжелой рукой под спину, поддерживая, плотно прижимаясь грудью и толкая его обратно под душ, заставляя закрыть глаза и чувствовать.
Мясистый язык сразу занимает весь рот, а твердый, толстый член прижимается к бедру через мигом промокшие шорты. От тяжелого запаха пота Русе становится еще душнее; раскаленным жаром в контраст с холодной водой ощущаются полный волосатый живот впритирку к его плоскому и крепкие предплечья, жгущие хваткой поясницу. Русе жестко берет Рамси за пояс, сохраняя четкость сознания, и сразу жадно ездит пальцами по сочным, вспотевшим складкам жирка над бедрами.
Почти ледяная кафельная стенка ближе, чем кажется. Русе невольно бьется лопатками и отрывается от жаркого сыновьего рта.