– Да, наверное, – Джон глубоко затягивается, изучая спокойное лицо Рамси. Он хочет спросить еще, но не уверен, что знает вопрос.
Рамси ест жадно и быстро, перевалив половину горячей мясной каши в пустую банку и выхлебав сперва не меньше трети кружки горячего чая. Закусывает хлебцем и торопливо пихает ложку в рот, едва обдув. Джон ест неторопливо, на половине котелка понимая, что его стошнит, если он положит в рот еще хотя бы ложку. Он знает, что ему нужно восстановить силы для возвращения, но придвигает котелок Рамси.
– Не будешь? О’кей, давай, я доем, – Рамси даже не удивляется, переваливая в свою банку и оставшееся, пока Джон все посматривает на него, мелкими глотками отпивая чай и думая о своем.
Джон думает, что Рамси даже мог бы быть красивым, не прилегай все его мясистые, сочные черты так близко друг к другу посередине широкого лица. А так маленькие и злые белесые глаза прячутся под густыми черными бровями, торчащий нос картошкой хоть и не такой распухший и покрасневший, как накануне, но темно-красная полоса на переносице от удара Джона сойдет не сразу. И по толстой щеке тоже расползлись темные синяки от его кулака, с кровавыми пятнышками прыщей посередине, и кожа на полных, как-то даже по-девичьи слащавых губах совсем содрана, и они такие темные от укусов.
Джон думает, что у Рамси порочные глаза и еще похабнее – ухмылка, но в самом выражении его лица все-таки можно найти красоту. Какую-то, похожую на ту, что есть в жестокосердной Зиме, в мертвых лицах Иных, в кровавом лике чардрева, вперившем свой жадный взгляд куда-то под шею.
– Что пялишься, Джон Сноу? – Рамси тем временем смеется над ним, загребая новую ложку и пихая между толстых губ, смотря в глаза.
– Ничего, – Джон машинально улыбается краем рта, но взгляд не отводит. Ему нечего стыдиться, чтобы отводить взгляд. – Просто задумался.
– Ясненько. Мюсли будешь? – Рамси копается в раскиданных между ног батончиках. – Абрикос есть, вишня и мед. Ты че хочешь?
– Давай вишню, – пожимает плечами Джон.
– Как по мне, это все одно говно, – фыркает Рамси. – Но лучше, чем совсем без сахара.
– Ага, – Джон согласен с ним. Он берет поданный Рамси батончик, вскрывает его зубами и меланхолично жует, поглядывая на заполняющиеся постепенно пакеты.
Рамси пока заканчивает есть, облизывая ложку и засовывая ее обратно в банку. Довольно прикладывается к кружке с чаем. Жадно косит на надкушенные мюсли, которые Джон достает из упаковки и крутит в руках. Джон замечает его взгляд и попросту протягивает ему батончик.
– Держи тоже, я больше не хочу.
Рамси смеется и неожиданно опирается на руки, тянется и слюняво ест из его ладони, смотря исподлобья. Джон не ожидает этого; это довольно интимно, и его щеки чуть-чуть розовеют поверху.
– Ну че ты? – дразнится Рамси. – Торчать нам тут долго, делать нечего, и холодно пиздец.
Он передвигается еще чуть ближе, явственно обозначая свои намерения. От его приоткрытого рта пахнет горячим. Джон все покусывает и так содранную губу, опуская взгляд на этот темный красный рот, обвитый паром.
Из него как будто несет кровью. Порченой и черной, той, что хлестала из горла мертвеца на плащ, той, на потеках которой Джон сидит сейчас, на которой он ел и улыбался только что. Чувство вины за это чешется под кожей, как отекший волдырь.
Джон думает, что Рамси умолкает о чем-то очень важном. Думает, что здесь, в месте, которое мертвые люди когда-то звали своей богорощей, это не имеет никакого значения. И что это имеет значение именно здесь. Но Рамси все еще приятен Джону. Достаточно, чтобы его целовать, чтобы позволять утягивать куда-то в объятия белого холода – избегай тумана, Джон-Робб-Джон! – и дразнить тело своими кровавыми губами. Джон думает, что ему стоит вынырнуть из этой мутной воды.
Джон подается Рамси навстречу, не совсем отдавая – не желая отдавать? – себе в этом отчет. Прикоснувшись губами к толстым губам, он чувствует только вкус мясной каши, кислого чая и приторного сахара.
Это сочный поцелуй медленными рывками; от таких кровь всегда гулко шумит в ушах. Рамси еще неумело пытается сосать зубы Джона, но скоро бросает и просто ласкает их языком, приоткрыв рот, давая Джону возможность единовременно целовать его губы. Он не закрывает глаз, и у Джона подрагивают веки, когда Рамси даже так игриво и немного по-зверьему пялится на него. Джон мокро выдыхает ему в рот и чувствует, как холодит губы, стоит Рамси хоть на секунду отпустить его. Поцелуи легко затягивают, ведут голову, языком по губе, горячо-горячо-горячо. И Джон сам не знает, зачем опускает руку Рамси на колено, зачем поглаживает его через штаны, чуток выше, еще выше, жадно по бедру. Джону кажется, что его руки сами делают это все – а по горлу и животу разливается неестественный жар.
Джон легко вздрагивает, когда натыкается пальцами на тяжелый член, лежащий в штанине. Так глупо, но он почему-то этого не ожидает. Рамси хмыкает ему в губы, и у него не звучащим смехом дрожат ресницы – ждет, что сделает Джон. Джон фыркает и проводит по члену рукой. Рамси греет дыханием его рот, слабо вздрогнув, и целует заново, заставляет голову плыть, а глаза – закрыться. Этот поцелуй глубокий и тягучий, вползающий в кровь и очень мокрый, и Джон все гладит член Рамси, потирает у головки, большим пальцем жестко проводит вдоль ствола и еще прижимает к ноге, охватывая всей ладонью. От этого в паху прилично теплеет, но Джон все равно не думает, что это значит слишком много. Не после всего, что они делали.
Накануне они набрели на какой-то музей, орнитологии или вроде того, как подумал Джон, приметив в темных залах птичьи скелеты. Это было еще до ночи, но они решили не надеяться на другое укрытие под проливным ледяным дождем и остаться здесь. К счастью, в музее была обжитая кем-то из работников комната, с газовой плитой, разобранной на металлические штыри кроватью и забитым тряпьем шкафом. В нем, кроме смятого постельного белья и одежды, Джон нашел еще и газовую лампу, а Рамси пока притащил из подсобки пару ведер. Так что уже при свете они смогли нагреть воды и перемыть посуду, кое-как застирать кальсоны, футболки и носки и сами подмыться. Рамси еще с огромным удовольствием побрился; по какой-то причине даже на морозе он предпочитал гладкую кожу, несмотря на очевидное раздражение. Джон почесал мягкий пушок у себя на подбородке и остался при своем. Но, так или иначе, у них осталась еще вода, и Рамси загнал Джона в одно из ведер, заставив встать в нем на носки. Это не слишком помогло, и вода все равно плескалась на пол, когда Рамси обливал Джона из маленькой кастрюли. Он утробно смеялся при этом, а Джон первый раз разглядывал его так близко, голого, здорового, с обильно волосатыми грудью, животом и ногами, с толстым членом, качавшимся между полных бедер. Джон чувствовал себя очень странно.
Он ощущал тепло тела Рамси даже без прикосновений, даже в прогретой газом душной комнате. Ощущал определенное смущение, потому что одно дело – общая душевая, а совсем другое – мыться с кем-то наедине, позволять кому-то мыть себя. Ощущал… что-то физическое, что-то примитивное, выражавшееся в текшей по телу теплой воде, в наглом, некрасивом взгляде ему между ног, в неестественной близости другого человека при свете. Это раздражало, это действовало на нервы, это требовало разрешения. Джон так устал от этого. Что-то щелкнуло в его голове, когда он внезапно, в один момент перешел эту грань раздражающей усталости от необходимости контролировать все и всюду. Джону неожиданно яркой вспышкой попросту захотелось вдруг чужого тела, чужого тепла, ужасающе неважно, чьего, просто тела, без обязательств, презервативов и любви. Его член немного привстал от душного жара, напряженной близости и распаривавшей кожу воды, и Джон ничего не сказал, когда Рамси кинул пустую кастрюлю за спину – та прозвенела по полу с оглушающим грохотом – и положил обе руки ему на пояс. Он целовал Джона долго и крепко, прижался полным животом и водил рукой по груди, гладил указательным пальцем шрамы один за другим и сжимал соски. Джону нравилось это и неожиданно понравилось касаться своим напрягшимся членом чужого члена, тоже слегка набухшего и такого горячего. Поэтому Джон снова ничем не возразил, когда Рамси сомкнул руки на его пояснице и легко поднял его, заставив болтать ногами в воздухе, не прекращая смачно целовать его губы, и отнес на какую-то брошенную вместо полотенца на спальник простыню.
Но Джон не хотел вытираться. Джон вывернулся из края простыни и уронил Рамси на бок, закинув ногу на его мощное бедро. Он почувствовал себя неожиданно легким рядом с Рамси, неожиданно человечным и уязвимым. Хрупкая грудная клетка и тонкая кожа на животе против заросшего зверя с негнущимися когтями. Стройная нога поперек огромного бедра, здоровая ручища под тонкой шеей, нечесаные влажные космы падают на точеное лицо с новым глодающим поцелуем.
Когда Рамси зажал в своей лапище оба их члена, Джон забыл об этом. Он ездил потекшим членом в горячем кулаке, притираясь к чужому стволу, едва слышно и стыдно дышал и дышал в толстые губы и целовал их. И кончил первым, оскалив зубы и откинув голову на мощное плечо. Незаинтересованный больше, он так и остался лежать, сонно следя за тем, как искажается лицо Рамси, когда тот быстро дрочит себе и как – когда кончает.
Джон чувствовал себя очень странно.
Он не заметил, как уснул, пока они лежали на впитавшей их сперму простыне, и Рамси все водил липкими пальцами по его бедру, задевая выпуклый, как монета, шрам от пули Игритт. Джон решил, что сегодня ему будет все равно, и уткнулся лицом в волосатую грудь, устало прикрыв глаза. Он проснулся резко, рывком, пригревшийся, и понял, что уже утро, по белым лучам, пробивавшимся в маленькое окошко у потолка. Он лежал там же, только Рамси теперь подкатился к нему со спины, и поверх них лежали второй развернутый спальник и одеяло из шкафа. Джон сел, фоном слушая ворчание Рамси о том, что еще рано, и потянулся за лежавшими рядом сигаретами. Закурил под осуждающий хриплый шепот, чувствуя тяжелую руку, свалившуюся ему между бедер, и отвратительный, тянущий и горький вкус во рту. Ледяной дождь пошел снова, со стуком барабаня по стенам снаружи и окну, а Джон курил застревавшими в горле затяжками и думал, что все это ему не поможет.
– Тоже решил заняться богохульством? – здесь и сейчас смешливо шепчет Рамси ему в рот, чуток ерзая задом.
– Пока нет, – спокойно и разве что чуток колко отвечает Джон, продолжая поглаживать его тяжелеющий под пальцами член.
– Х-хах, погоди, погоди, – Рамси еще мокро целует его в щеку и отстраняется. – Че б ты там не собирался, а мне пиздец уже отлить надо. И лучше я это сейчас сделаю, а то у меня хер на твои руки больно живо отзывается.
– Извини, – Джон тоже слегка отсаживается назад. Он вытягивает ноги и опирается на руки позади себя. Рамси тяжело поднимается, поправив яйца, и шагает в сторону. Джон машинально отворачивает лицо, изучая пейзаж.
– Хей, Джон, – он скашивает глаза на звук, – можешь смотреть, че ты. Меня не парит начать, когда кто-то смотрит.
Рамси очевидно смеется над ним, но Джон почему-то не чувствует себя неловко. Ты видел это тысячу раз. Серьезно, почему ты отворачиваешься? Джон чуток запрокидывает голову, с пустым выражением лица глядя, как Рамси расстегивается и достает свой член, потяжелевший и такой здоровый даже в его руке. Задирает большим пальцем крайнюю плоть и переступает ногами, расслабляясь. Горячая струя бьет в снег, чуток брызгая в стороны, и Джон не знает, почему продолжает смотреть. Рамси откидывает голову, глядя в серо-белое небо, крепко сжимая член в ладони, пока последние капли не срываются с головки в подтаявший снег. Рамси стряхивает и очевидно собирается уложить член обратно, оттягивая резинку кальсон.
– Думаешь, это имеет смысл? – Джон спрашивает неожиданно даже для самого себя. Его щеки розовеют от наглости этого вопроса, но смотрит он, как и говорит, прямо и откровенно.
– Твоя правда, – Рамси согласно передумывает и поворачивается с ухмылкой, поднимая руки. Его член свисает из расстегнутой ширинки свободно, такой сочно-розовый, чуток вперед от не схлынувшего возбуждения, и на головке выступила еще капля мочи, а под так и оттянутой шкуркой видны присохшие белесые следы. Рамси еще чистый после мытья и на запах отдает только теплой кожей, слитой накануне спермой и кое-как застиранным, пропитанным потом флисом.
У Джона как-то резко пересыхает в горле; он не слишком уверен насчет того, что вдруг приходит ему в голову. Это слишком. Даже если. Но он настойчиво думает о том, что они делают, и о том, что Рамси каждый раз мастурбирует ему и может, хочет и приласкать тут и там, и поцеловать. И Джону приятно это, его тело – все еще тело, отзывчивое и так медленно, запоздало взрослеющее, – но ему не нравится быть целуемым, не нравится будто бы позволять делать с собой вещи и давать этим ложную надежду. И хотя ему все еще нечего предложить от своего сердца, он считает справедливым вернуть что-нибудь хотя бы телу. И если ему не понравится – стоит прекратить все это вовсе.
Джон пересаживается набок, опираясь на правую руку, и кладет ладонь на бедро Рамси, когда тот уже собирается сесть. Джон не думает ни о чем, когда вытягивает язык, слизывая подтекающую вниз каплю мочи. На вкус скорее сладко с мелькнувшей остротой, чем противно. Рамси ощутимо вздрагивает от неожиданности, а его член живо наливается кровью.
– Ты че делаешь, волчонок? – голос у Рамси неожиданно охриплый.
– Не знаю, – честно отвечает Джон и приоткрывает губы шире. Он осторожно забирает крупную головку в рот, подхватывая снизу языком, и Рамси инстинктивно кладет пальцы на основание члена, придерживая. Джон мягко сосет ему, слизывая и сглатывая высохшие, горькие остатки вчерашней спермы. Член почти сразу становится совсем твердым, и Рамси едва слышно вздыхает.
– Что делаешь, с-сука, – повторяет выдохом – не вопросом, – сует вторую руку под капюшон, под балаклаву, стягивая ее к шее, и зажимает в пальцах малость взмокшие волосы. Джон поднимает взгляд. Лицо у Рамси неожиданно все красное, густо залитое румянцем, и он выглядит младше своих лет. – Не смотри на меня, – даже его голос, и обыкновенно довольно мальчишеский, еще срывается в высоту, хотя жесткость из него и не уходит. – Нахрен. Перестань смотреть, – пальцы сжимаются крепче, и Джон прикрывает глаза. С невольным чмокающим звуком он забирает член в рот, ему кажется, не меньше, чем на треть, покачнувшись всем телом, чувствуя, как Рамси нервически гладит его вспотевший резко висок.
Пальцы ложатся на затылок; Рамси потягивает Джона на себя, и член соскальзывает за щеку, упираясь головкой. Джон слышит еще один сорвавшийся вздох и плотно охватывает ствол губами, подставляет язык, стараясь взять поглубже. Его мимолетно подташнивает, но не от терпкого и пресного вкуса во рту, а от того, как сочная головка ездит по небу так глубоко.
Рамси вздыхает еще, контролируя свое тело до напряжения в самых кончиках пальцев. Джон Сноу определенно не знает, что делает. Он, нахер, не имеет ни малейшего понятия о том, что делает. Он охватывает член Рамси своими точеными, марципановыми губами, и все целует его, лижет его, как девица в кремовой кофточке на пуговках после выпускного. Хотя, конечно, Рамси неоткуда знать, как это делают девицы после выпускного. В тот день он забрал свой аттестат и поехал домой, потому что на ферме было много работы, потому что ему еще надо было подготовиться к переезду и потому что с ним все равно никто не захотел бы даже танцевать, не то что сосаться или сосать ему. Он лишился девственности на четвертом курсе, на пассажирском сиденье чужого кабриолета, с женщиной, которая годилась ему в бабки, потом были девка в подворотне, еще кое-кто по мелочи и некоторые его девочки, но Рамси так толком и не присунул почти ни одной из них в рот. Ему не хотелось лишний раз возиться с зубами или просто не приходило в голову пользовать что-то еще, кроме двух щедрых дырок между ног, он уже не помнит. Но хорошо помнит, когда все-таки попробовал это в первый раз.
Он иногда брал одну или другую из своих собак в лабораторию, когда те болели или когда могли быть полезны для девочек. И одним днем заполнял карту Ивы в своем кабинете, пока она сама сидела у стены, скрестив ноги, и собирала-разбирала лежавшие перед ней пистолеты, а Кира все вертелась у него под столом. Она была беспокойной из-за течки и все время лезла лизаться, тыкалась мокрым носом то в бедро, то под яйца, и Рамси приходилось походя отворачивать ее морду, листая карту в поисках потерянного вкладыша. Он мог бы прикрикнуть раз, но ему почему-то не хотелось, и Кира чувствовала это, то и дело промокая его брюки своим широким языком. Она настойчиво вылизывала его пах через ширинку, до тех пор, пока от ее слюны все не стало мокрым уже до трусов и пока Рамси не развел бедра пошире, давая ей свободнее лизать уже приподнявшийся член. Обычно она делала так только дома, но сегодня совсем расшалилась, почувствовав хозяйскую расположенность. Рамси действительно легко завелся от этого; прикусив губу, он сперва пару раз неуютно поправил член, почти нехотя потискивая в ладони и продолжая писать правой рукой, а потом и вовсе расстегнул пуговицы на брюках, зная, что Ива все равно ничего не увидит. Кира нетерпеливо и слюняво ласкалась к его рукам, все мешая нормально приспустить трусы и достать уже совсем твердый, чутка потекший член и подтянувшиеся яйца.