– Кстати, у нас вообще-то нет ключей. Но я не думаю, что это сильная проблема, – Тиерсен вспоминает ворота, но Цицеро уже толкает двери, и они туго, но поддаются его рукам.
– Стоило проверить, – он поднимает взгляд и ставит сумку на крыльцо. – В пустых домах часто живут те, кто не запирает двери, Цицеро хорошо знает.
– Ладно, в любом случае, если там кто-то есть, он уже знает, что мы здесь, – Тиерсен тоже опускает чемоданы. – И вряд ли это хозяин, я бы на его месте сюда под страхом смерти не приезжал.
– Кто бы это ни был, Цицеро надеется, что он не боится смерти, – маленький итальянец хихикает, доставая пистолет из кобуры под легкой курткой.
Тиерсен усмехается и тоже достает оружие, проходя в темноту холла. Он идет на негромкий шорох вглубь дома, судя по всему, в сторону кухни. И останавливается, когда в тусклом свете из грязных окон замечает большое птичье гнездо на столе под полкой. Тиерсен прислушивается, но не слышит больше других звуков, кроме шуршания, которое, не обращая на него внимания, издают птицы. – Так, давай вернемся и… – Цицеро взвизгивает за его спиной, и Тиерсен поворачивается одновременно со звуком выстрела и резкими птичьими криками. Огромный седой бродяга возвышается над маленьким итальянцем и пошатывается, царапая нестрижеными ногтями грудь с резко проступающим темным пятном. Тиерсен не думает, просто стреляет ему в голову. Один раз – и второй, когда тот со снесенной четвертью черепа – нечесаные волосы прилипают к краям – шагает к Цицеро, будто готовая еще час бегать с отрубленной башкой птица. От второго выстрела бродяга заваливается назад и падает, пачкая кровью арку в коридор, с хлюпом и хрустом доламывая остатки кости.
– Надеюсь, больше здесь нет жильцов, – Тиерсен смотрит на тело с сомнением. Это ему привычно, он не боится защищать Цицеро, и его совсем не мутит, разве что при мысли о том, что придется потратить еще не меньше часа, чтобы все это убрать.
Цицеро выдыхает странно, это не выглядит так, словно он испугался, скорее – будто не ожидал, что одного выстрела будет недостаточно. У него на волосах розоватые брызги, и Тиерсен подходит, снимая их и растирая между пальцами.
– Я пока осмотрю дом, поищу место, где мы будем спать, и посмотрю, что здесь с водой и электричеством, хорошо? А ты займись кухней, нам здесь еще есть. Почисть, вынеси гнездо и мусор, – он кивает сначала на разбросанные повсюду пыльные банки из-под консервов, потом на тело на полу. – Как только вернусь, помогу тебе.
– И почему Цицеро достается всегда самая грязная и скучная работа? – маленький итальянец ворчит, выворачиваясь из-под руки Тиерсена, и вздыхает, но убирает пистолет обратно в кобуру и мрачно оглядывает грязную кухню. Не могущие улететь, как их родители, и не сдохшие от разрыва сердечек птенцы смотрят на них из гнезда своими блестящими глазками. – А маленькие птички?
– Да что хочешь делай, но чтобы я их тут не видел, когда вернусь. Мало ли, какую заразу они переносят, – Тиерсен перешагивает через мертвого бродягу, направляясь к выходу.
Сначала он переносит все вещи с крыльца и из багажника в холл, прикрывая двери за собой. И после неторопливо обходит весь дом от подвала до чердака, открывая окна, кашляя от пыли и обвалив на себя пару занавесей, державшихся на честном слове. И, весь в пыли, приходит к выводу, что жить здесь можно, и не так уж плохо: сам дом явно построен на совесть, и в нем нет ни крыс, ни других паразитов. Зато есть огромное количество грязи, мусора и сломанных вещей.
Тиерсен открывает очередную дверь и, наконец, находит хозяйскую спальню, тут же решив, что спать они с Цицеро буду внизу, в гостевой, которая, во-первых, ближе к кухне, а, во-вторых, не выглядит так, будто только месяц назад отсюда увезли почившую старуху, мечтавшую о славе королевы. Огромная кровать под пошлым пурпурным пологом с дырами от моли, и зеркала, и мебель еще начала века повсюду. И – Господи – ниши с какими-то готическими статуями в обитых подраным бархатом стенах. Нет, Тиерсен не против роскоши, но решает сюда больше не заглядывать. Впрочем, открыв дверь в ванную, он закрывает глаза на секунду, вздыхает и снова смотрит на явно нуждающуюся в ремонте комнату размером с его спальню в старой квартире. Нет, точно, они будут жить на первом этаже.
Спустившись вниз, Тиерсен не находит Цицеро на кухне, но слышит, как он громко поет во дворе и, судя по звукам, работает топором, и возвращается к осмотру. Присмотренные им спальня и ванная на первом этаже действительно довольно скромные и уютные, и Тиерсен, наскоро избавившись от мусора и тяжелых покрывал, решает начать с того, чтобы разобраться с водой и электричеством. Осмотрев трубы, он находит их, как ни странно, в довольно приличном состоянии, а снаружи находятся и вкопанный в землю электрогенератор, и колодец. Насос в последнем, конечно, безнадежно испорчен, но со всем остальным Тиерсен может разобраться и решает съездить за ним, водонагревателем и топливом для генератора в Орийак, заодно прихватив небольшой газовый баллон – он видел плиту на кухне. Тиерсен вздыхает, прикидывая список покупок и то, влезет ли это хотя бы частично в багажник.
На то, чтобы съездить туда-обратно, разобраться со светильниками в “жилых” комнатах, поставить новый насос, водонагреватель, и найти все протечки, уходит целый день, и то это далеко не вся работа здесь, но хотя бы вода и свет у них теперь есть. И Тиерсен вымотан, но доволен. Цицеро находил его несколько раз и, приглушенно ругаясь, отправлялся по новым поручениям. В отличие от Тиерсена, кстати, он, кажется, успел пообедать, судя по развернутой бумаге с крошками, оставленной на кухне, куда Тиерсен приходит, заметив уже совершенную темноту при очередном выходе наружу.
Тиерсен вспоминает, что Цицеро напоминал ему про обед несколько раз, но он был так увлечен работой, что так и не пришел. И теперь, найдя в сумке печенье, с удовольствием грызет его, оглядывая довольно чистую кухню. По крайней мере, на ней больше нет черных следов от костра, бродяжьего мусора, птичьего гнезда и пятен крови. Но и Цицеро здесь тоже нет, и Тиерсен, прихватив пакет с собой, идет осматривать спальню. Она тоже чистая, даже белье расстелено и чемоданы частично разложены. И Тиерсен неожиданно прикусывает палец вместе с печеньем: Цицеро спит, свернувшись в кресле и накрывшись своей длинной курткой. Тиерсен испытывает короткую вспышку нежности и быстро доедает печенье, складывая пакет на комод и отряхивая руки. Он аккуратно снимает куртку с плеч Цицеро и морщится: на шее у него что-то вроде ожерелья из птичьих голов. Тиерсен хочет развязать узел, но Цицеро хватает его за запястье, не открывая глаз, и отводит руку, устраиваясь удобнее, перетаскивая ее себе под щеку.
– Ну и зачем они тебе? – Тиерсен тихо смеется.
– Они были милыми, – Цицеро поднимает брови. – Но слишком шумными, – коротко морщит нос. – А теперь они довольно милые и не шумят. Можно Цицеро их оставить?
– Ладно, – Тиерсен со смешком закатывает глаза. Если бы он знал, что это, то подумал бы, что его жизнь все чаще напоминает драму абсурда. – Но в постель им нельзя.
– Цицеро так и подумал, – маленький итальянец вздыхает и отпускает руку Тиерсена, давая ему развязать крепкий шнурок и опустить птичьи головы на стол. Тиерсен думает, что выбросит их утром же, но сейчас только поднимает Цицеро на руки и кладет на постель, стягивая с него одежду. То, что их обоих ждет очередное утро, обнадеживает. Но до него еще надо дожить. И Тиерсен пытается думать о хорошем, обнимая Цицеро за плечи, подтягивая одеяло и закрывая глаза.
========== III. ==========
В чувствительной тишине после грозы хорошо слышен шум подъезжающей машины, и Тиерсен, как раз собиравшийся положить в рот горячий круассан, откладывает его со вздохом обратно на большое блюдо, на которое потратил несколько часов, попеременно продолжая очищать дом. Кулинария вообще является интимной страстью Тиерсена, к которой он тяготеет с детства, балованный долгими обедами с переменой блюд. Может быть, это отнимает много времени и требует лишних физических упражнений, но Тиерсен не может отказать себе во вкусной еде, этой маленькой радости в его напряженной жизни. И еще ему очень нравится баловать Цицеро, потому что, пусть Италия и славится своей кухней, Тиерсен, как настоящий француз, искренне считает, что во всем мире не может быть блюд искуснее и нежнее созданных на его родине.
– Так хочется сделать вид, что нас нет дома, – Тиерсен прикрывает глаза. – Конечно, Сел нам нужен, но именно сейчас у меня были такие замечательные планы…
Цицеро отрывается от книги каких-то дрянных стихов на французском с английским переводом. Он тоже немного устал и хочет отдохнуть, хотя ему и нравится возиться с домом, приводя его в относительный порядок.
– Цицеро не успеет все это съесть до того, как он нас найдет, – с сомнением говорит он, оглядывая блюдо. И на всякий случай перетаскивает мисочку с шоколадным соусом на подлокотник своего кресла, к большой кружке какао.
Селестин тем временем осторожно огибает лужи на заросшей дорожке, поднимается по ступеням и стучит молотком, поморщившись перед тем, как обхватить его пальцами.
– Пока он осмотрит весь дом…
– Мы на веранде, Сел! – Тиерсен снова вздыхает. – Не стоит его злить, быстрее начнем – быстрее уедет.
Цицеро качает головой и запихивает в рот сразу два круассана, набирая соус пальцами и с явным трудом облизывая их.
Селестин обходит дом, по дороге все-таки наступив в лужу лакированным ботинком и чертыхнувшись.
– Прекрасная идиллия. Не знал бы, что это ты, братец, подумал бы, что хоть где-то в этом мире царят мир и гармония. Доброго дня, – он кивает Цицеро и с интересом смотрит на круассаны. Маленький итальянец пододвигает столик с блюдом к себе за ножку и утыкается обратно в книгу. – Кстати, Тир, ты ведь в курсе, что это нарушение границ частной собственности? – Тиерсен только пожимает плечами, и Селестин не развивает тему. – Третьего кресла, я смотрю, у вас нет.
– Может быть, в доме есть, – вставать Тиерсен, конечно, не собирается.
– Ладно, обойдусь и без гостеприимства, – Селестин вздыхает и открывает кейс. – Договор на покупку дома я заключил на свое имя, мне так будет спокойнее. Платить налог на наследство не хочется, если вдруг что. Но ты, разумеется, можешь здесь жить, сколько хочешь и как хочешь, делать ремонт… Кстати, здесь есть телефон?
– Здесь есть довоенный холодильник и лампы времен Эдисона, это устроит?
– Значит, посмотрим, можно ли провести связь из города… Как хочешь, но, пока ты где-то рядом, я предпочту иметь возможность следить за тобой. Все-таки, когда ты жил в Италии, мне было куда удобнее. Я уже почти отвык от того, как ты приезжаешь и превращаешь мою жизнь в “угадай, где твой непутевый брат окажется завтра и как ты будешь его оттуда вытаскивать”.
– Ты говоришь так, будто это не я вытаскивал тебя…
– Из всех проблем, которые прямо или косвенно устроил сам. Ладно, не будем снова начинать. Я привез тебе информацию, которую ты просил. И заодно посмотрел по своим источникам… В общем, понятия не имею, откуда ты взял все это, но, не зная, что и где искать, такое не найдешь. Информация о таком прошлом сейчас стоит дорого, оптом брал?
Цицеро хмыкает, переворачивая страницу. Конечно, он не читает на самом деле.
– Ты же сказал, что это тебя не интересует, – Тиерсен прищуривается мягко. – Сумму, которую ты получишь, обговорим потом, а все остальное – слишком грязная работа для такого чистюли.
– Знаешь, я пересмотрел свое мнение. И, учитывая, что я потратил на дорогу не один час, не откажусь от несомненно интересного разговора, – Селестин демонстративно закрывает кейс и, обтерев рукой в перчатке верхнюю ступень крыльца, опускается на нее осторожно.
Тиерсен коротко встречается взглядом с Цицеро. Нет смысла спрашивать, это его брат, и он знает его куда лучше. И, как и в большей части своих жизненных выборов, считает, что стоит рискнуть.
– Ну, гляди – не пожалей потом, – Тиерсен протягивает руку, и Селестин толкает кейс к нему.
– Я пожалел, когда родился в этой семье, – Селестин усмехается язвительно и всем видом показывает, что готов слушать. Тиерсен роется по карманам, доставая пачку сигарет. Разговор обещает быть долгим.
Цицеро нравится во Франции. Здесь Тиерсен больше не злится, здесь находится приятный сюрприз в виде понятливого Селестина, здесь есть шикарное Убежище, работа и сладости каждый день. Конечно, есть и некоторые проблемы с языком и видом на жительство, но первое поправимо – Цицеро быстро учится, – а о втором ближайшие месяцы можно не беспокоиться, а потом можно будет придумать что-нибудь с документами. Поэтому этих мыслей в голове Цицеро нет, когда он, напевая, складывает пакеты в багажник. После долгих сомнений Тиерсен доверил ему отправиться в магазин, составив подробный и занудный список покупок и не меньше пяти раз разъяснив каждый пункт. Как будто не знает, что Цицеро уж как-нибудь сможет отличить свежее мясо, а смородиновый сироп одинаково сладкий в любой упаковке. Цицеро как раз раздумывает, открыть его и попробовать сейчас или потерпеть до дома, когда слышит легкие шаги за спиной. Так не ходят, когда просто идут куда-то, да и на стоянке нет других автомобилей, Цицеро провозился в конфетном отделе, будучи совершенно не в силах определиться, до самого закрытия. Поэтому он совсем не удивляется тихой фразе на английском и приставленному к спине острому предмету.
– Давай кошелек, папаша.
Цицеро вздыхает, испытывая что-то среднее между довольством и раздражением. Почему-то его очень любят грабить, словно Дева Мария намеренно посылает ему грешников. Он бросает короткий взгляд в сторону закрытых уже окон.
– Если ты испортишь Цицеро куртку, ему придется шить новую! – маленький итальянец поворачивается быстро, отводя руку с ножом, не так, как мог раньше, но все равно слишком быстро для совсем молоденькой девушки, которой едва двадцать. От сильного удара кулаком в челюсть она падает, вскрикивая. – Что скажешь, если из твоей кожи, дрянная девчонка?! – Цицеро не может стрелять сейчас, но Тиерсен знал, что он может захотеть, и одолжил ему свой клинок. И Цицеро выхватывает его из ножен под кобурой, наступая до хруста на узкое запястье, наклоняясь над девушкой. Маленький итальянец любит болтать, но не тогда, когда нужно убивать, и мигом заносит клинок над едва поднявшейся рваным вздохом грудью. И долю секунды позволить себе запомнить бедняжку, внести в свой внутренний список жертв возлюбленному Богу и Царице Его.
Цицеро даже не успевает понять, что девушка делает, она выглядела такой напуганной, явно не ожидая, что сегодня ее захотят убить. Но она выворачивается потрясающе ловким движением, ударяя Цицеро под колени, и он не задевает даже ткани на боку, теряя равновесие, и заваливается на спину, коротко взвизгнув.
Девушка шипит и тянется левой рукой за выпущенным ножом: правое запястье горит ужасной болью. Но Цицеро, хрипло вдохнув, поднимается быстро и бьет ее ногой в лицо, пока она пытается выпрямиться, и снова наваливается и роняет на асфальт, занося клинок. Но, даже оглушенная двумя ударами, девушка совсем не собирается умирать, и она вовсе не такая хрупкая, как кажется в мешковатой толстовке. Левой рукой она перехватывает запястье Цицеро и высоко хрипит, когда бьет его правой в висок, и запястье громко хрустит второй раз. Крик от боли сорванный, но девушка не может остановиться. Она очень хочет жить. Но Цицеро тоже не боится боли, и она почти не мешает ему.
Борьба короткая, яростная, перемежающаяся приглушенными вскриками на выдохах. Цицеро наконец сжимает пальцы левой руки на горле девушки, и она, бросив наносить болезненные для них обоих удары куда придется, задыхается и пытается вывернуться из-под него, используя разницу в росте в ее пользу. И, почти заорав от боли, все-таки переворачивает Цицеро мощным толчком, но правая кисть теперь абсолютно бесполезна, и девушка бьет его локтем, все еще отводя руку с клинком. Секунда между ударами, и они снова переплетаются, пытаясь: он – ударить клинком или придушить, неважно, она – сдержать его и освободиться хоть на миг, схватить свой нож, валяющийся совсем рядом.
Цицеро надоедает это первому, и он разжимает пальцы на рукояти клинка, зная, что девушка сделает. И, конечно, она сразу отпускает его руку, хватая кинжал. И не успевает занести его, потому что холодный пистолет тут же прижимается снизу к ее подбородку.