- В бытность свою приват-доцентом Петербургского университета я часто мечтал о путешествиях. Кто бы знал, как моя мечта осуществится?
Анна считала вопрос, появившийся на лице у мужа, и поспешила озвучить его сама:
- А что с вами случилось?
- Банальная история, Анна Викторовна, совсем обычная для наших времён. Три года назад группу студентов нашего университета арестовали за революционную деятельность. Кажется, они собирались повторить деяние «первомартовцев». Я встречался с некоторыми из них в филологическом кружке профессора Миллера. Студентов повесили по приговору Особого присутствия Правительствующего Сената, а меня сослали в Усть-Горск – за то, что не донёс. Можно сказать, что легко отделался.
Женщина бросила торопливый взгляд на своего полицейского и не дала разгореться политическому спору:
- Но вы обещали рассказать нам о Змее.
- Да, да, конечно, - рассеянно вздохнул Андрей Дмитриевич. – Простите, душенька Анна Викторовна!
Анна с облегчением выдохнула. Саркастические складки на лице мужа прорезались глубже, но зубы в улыбке не блеснули. Была у него такая в арсенале – совершенно обворожительная – для тех, кто ему крайне неприятен, но почему-то нужен в данный момент. Кажется, господина Кричевского он к этой категории пока не отнёс.
- Так вот, Змей, - продолжил бывший приват-доцент. – Это одно из сказаний алтайских каменщиков, правда, возникшее, что интересно, совсем недавно.
- Каменщиков? – переспросил Штольман. – Вы имеете в виду масонов?
Немецкий акцент он напрочь потерял в порыве любопытства.
Кричевский, впрочем, его оплошности не заметил.
- О, нет! – улыбнулся он своей детской улыбкой. – Алтайские каменщики – это совсем другое дело. Вы позволите небольшой экскурс в историю этих мест? – поскольку никто не возражал, он продолжил. – Местное население очень пестро. Кроме служилых казаков, строевых солдат гарнизона и кочевых киргиз, имеются также потомственные горнорабочие Колывано-Воскресенских рудников – они называют себя бергалами. Южный Алтай – край рудный. А ещё – таёжный, богатый пушным зверем. Реки необыкновенно чистые, изобилуют рыбой. Когда живёшь в Центральной России, Сибирь кажется чем-то чудовищным и неприютным, но это совсем не так. Она прекрасна в своём роде. И это богатство, изобилие и волю еще в прошлом столетии оценили те, кто хотел уйти от недрёманного ока властей. В алтайскую тайгу стекались староверы с Керженца, их с тех пор так и зовут кержаками. Мужики бежали от крепостной неволи. Этот благословенный край они считали Беловодьем. Власти много раз пытались их ловить, но они оказывали сопротивление, уходя всё дальше вверх по Каменю – так они называют реку Бухтарму. В конце концов, их вольности признали, дозволив платить ясак пушниной, как инородцам. Прозываются они алтайскими каменщиками.
- А что же Змей? – напомнила Анна Викторовна.
- Да, Змей! Среди прочих сказаний алтайских каменщиков это стоит особняком. Начать с того, что услышали его лишь несколько лет назад. Кажется, притекло оно к нам откуда-то с севера, с Бии или Катуни. И циркулирует не в среде бергалов, а среди совсем уже пропащего люда – варнаков, беглых с каторги, лихих людей. Будто бы Змей живёт в тайге в верховьях Каменя и благоволит тем, кто моет золото. Ну, как благоволит? Ко всем прочим Змей жесток, убивая их на расстоянии смертоносным ядом. Но если найдётся человек, который не убоится смерти, дойдёт до самого края жизни, то его-то Змей вознаградит чистым золотом. А заодно и здоровье вернёт.
- Странная сказка, - задумчиво сказал Штольман.
- Более чем! – горячо поддержал его Кричевский. – И знаете, в чём тут дело? В том, что люди и впрямь погибают. Варнаки не в счёт. Давеча мальчонка в таёжной деревне умер, будто бы от Змеиного яда. Люди волнуются. Но теперь я намерен расследовать это тщательнейшим образом, что бы ни говорил на этот счёт господин урядник. Я уверен, что в каждом сказании скрыто зерно истины, как бы невероятно это ни казалось.
- Я тоже так думаю, - пробурчал бывший затонский следователь.
Кричевский ему приветливо улыбнулся:
- Вот видите! Теперь нас уже двое. Или трое? – он лукаво покосился на молодую женщину. – Анна Викторовна?
Анна рассеянно кивнула. Ей просто необходимо было переговорить с Яковом наедине. Она торопливо встала.
- Простите, господа, здесь душно. Я пойду на воздух.
- А я, с вашего позволения, лягу спать, - радостно сообщил Андрей Дмитриевич. – Пока господин Егорьев не вернулся. Очень мне интересно будет видеть, как он взбирается на верхнюю койку после штофа водки с капитаном!
На корме было даже прохладно. Солнце село, но закат ещё серебрился светлой полосой, позволяя видеть плывущие мимо скалистые берега, поросшие редкими, причудливо изогнутыми соснами. Край, и впрямь, очень красивый – здесь она согласна с господином Кричевским.
Когда уже Яков придёт?
За полгода дороги она успела полюбить поезда и гостиницы – за то, что там было место, где они могли остаться наедине. Она согласилась следовать за Штольманом куда угодно и обычно не жалела об этом. Но сейчас ей остро захотелось, чтобы у них уже, наконец, был дом, где она могла бы принадлежать мужу, а он ей. Пока же дома не было и в скором времени не предвиделось.
А не уйти ли в алтайские каменщики? Затеряться в Беловодье, жить в бревенчатой избе. Дальше её фантазия не шла. Она даже прыснула, представив своего петербургского сыщика в крестьянском армяке, с ружьём промышляющего пушного зверя. На других зверей он всегда охотился – на двуногих. Когда и где он вернёт себе свою жизнь?
Стоило подумать о нём, как две тёплые руки легли на плечи, укутывая их забытой в каюте пелериной. Очень уместно, между прочим!
А потом тёплые губы украдкой коснулись её волос. Анна замерла в неземном блаженстве. Странно, её неопытное тело пока ещё могло с опаской принимать более смелые ласки, но на эту – целомудренную, почти невесомую – откликалось неизменно. Должно быть потому, что она была первой, которую он себе позволил – в том страшном доме, где приносились человеческие жертвы. Анна слишком долго ждала от него признаний, ждала прикосновения, и когда оно случилось, её словно током пронизало от виска, которого коснулись его губы, до самых пяток.
Знал ли он, что с ней делает это нежное прикосновение?
Анна развернулась, обхватывая руками крепкую шею мужа и прижимаясь к нему всем телом. Пусть так, хоть и придётся снова терпеть! Из рубки их отчётливо видит рулевой. Да и урядник мог появиться в любой момент. А им срочно надо поговорить.
- Мальчик сказал, что его убил Змей, - прошептала она мужу в самое ухо, не отказывая себе в удовольствии касаться губами ложбинки у края челюсти за ухом.
Яков с шумом выдохнул воздух сквозь сжатые зубы. Вот так, она тоже знает, где нужно правильно прикоснуться!
- Анна Викторовна! – почти простонал он.
- Да, Яков Платонович! – невинно отозвалась она. – Вы меня слышите?
- С трудом, - пробормотал он, чуть отстраняясь от жены.
- А ещё мальчик сказал, что скоро умрут его родители. Вы как хотите, господин сыщик, но я не намерена оставлять это так. Я беру дело Подкаменного Змея. А вы?
Яков снова привлёк её к себе. Разница в росте позволяла ему и в таком положении зарыться губами в её волосы.
- А у меня есть выбор? – усмехнулся он, радуясь её подавленному стону.
- Нет у вас выбора, Яков Платонович! – со смешком сказала Анна, усилием воли размыкая желанные объятия. – И уже давно.
========== Беловодье ==========
- Анна Викторовна, голубушка! Держитесь дороги. А то ведь тайга, сами знаете…
Что такое тайга, Анна пока ещё, разумеется, не знала. Лес был не такой, как в родных краях – это точно, но ничем пока не пугал. Высоченные чёрные пихты над обрывом, краем которого бежала дорога, соседствовали с белоствольными берёзами – точно такими, как дома. Вот только здесь, на изумрудных горных увалах и коварных щебнистых осыпях, они так причудливо изгибались, что казалось, будто кто-то сделал с ними это нарочно. Один раз Анна даже не выдержала и придержала коня, чтобы полюбоваться. Эти два дерева росли от разных корней, но какая-то сила толкнула их друг к другу, заставив обняться, обвиться стволами, сплестись ветвями. Так они и росли уже много лет, вздымаясь на пять саженей вверх на краю благоухающей разнотравной луговины, гудящей от пчёл. Анна развернулась и посмотрела на мужа, едущего в арьергарде – понял ли, о чём она думает? Думал ли о том же?
Слова урядника: «Где Зоряновск, а где Утиха?» на поверку оказались вовсе не преувеличением. Деревня алтайских каменщиков располагалась в добрых пятидесяти верстах от рудника, в глубине Тургусунского урмана – так здесь называли лесные чащи.
Горняцкий посёлок был большой, грязный и суматошный, хоть и приютился в дивно красивом урочище. Дивная красота, впрочем, была частично взорвана и изрыта, а всё вокруг запорошено вездесущей серой рудничной пылью, даже люди были какие-то серые. Анне там не понравилось, но пришлось на сутки задержаться в номерах для приезжих. Как ни скромен был багаж Штольманов, но не тащиться же верхом с чемоданами наперевес? К тому же Яков Платонович настаивал на участии в экспедиции местного урядника – если в тайге творилась какая-то уголовщина, то кому с этим разбираться? Всё это, разумеется, озвучивала Анна, чтобы «немец» лишний раз рот не раскрывал – ну как возьмёт и гаркнет: «Милостивый государь, делом займитесь!» Опять же, отказать хорошенькой женщине не всякий сможет, даже если этот всякий – русский провинциальный полицейский. С этим иногда справлялся начальник Затонского сыскного отделения, но именно что иногда. Все прочие, включая полицмейстера Трегубова, были перед Анной абсолютно бессильны. О чём Штольман не без ехидства напомнил ей, отправляя строить уряднику глазки, чтобы его уговорить. К этому ленивому и нелюбопытному детине он её не ревновал.
Ну, а урядник ехать раньше завтрашнего утра наотрез отказался.
И хоть Анну снедало нетерпение, как всегда перед лицом неведомого, ночь в Зоряновске её слегка утихомирила. Яков для этого очень постарался. Так что утром она чувствовала себя лёгкой и умиротворённой, почти лениво водя гребнем по волосам и раздумывая, куда она, собственно, так торопится, почему не задержаться здесь хотя бы на неделю? Места очаровательные, комната чистая, клопов нет. И любимый муж в полном её распоряжении. Кажется, коварный Яков Платонович именно этого и добивался. Потеряв надежду отвадить её от опасных приключений запретом и убеждением, он принялся действовать иными средствами. Благо, теперь у него эти средства были.
Подумав об этом, Анна дерзко тряхнула головой. Не то, чтобы она была против «средств», просто привыкла Штольмана в каком-то умысле подозревать, да так и не могла отделаться пока от этой привычки. Отказа от расследований, по её мнению, их союз не подразумевал. Он вообще никаких определённых обязательств не подразумевал, кроме того, о чём в церкви клялись: «Быть вместе в горе и в радости, в здравии и в болезни, покуда смерть не разлучит…» И это Анну полностью устраивало. Всё прочее Яков Платонович в горячке их стремительного объяснения на потайной квартире в Затонске оговорить забыл, ошалев от её безоговорочного согласия разделить с ним всю неопределённость его дальнейшей жизни. Если уж быть честной, то это Анна вырвала у него безоговорочное согласие на то, чтобы она следовала за ним. И не сказать, чтобы это ей легко далось. В общем, тогда Штольман другим был озабочен, а потом ограничивать жену уже поздно было.
Впрочем, даже если бы и захотел, сейчас сыщик был в явном меньшинстве. Господин Кричевский также пылал нетерпением отправиться по следам Подкаменного Змея, хотя опыта путешествий не имел никакого. Яков сам добывал лошадей для поездки в Утиху. Бывший приват-доцент крутился во дворе – сквозь распахнутое окно то и дело слышался его торопливый говорок.
Кстати, Якова верхом Анна прежде тоже не видела. В Затонске господин надворный советник барственно ездил в пролётке, но Анна почему-то не сомневалась, что её муж, в совершенстве владевший массой разнообразных умений, с верховой ездой тоже справится. Сама она прекрасно чувствовала себя верхом – на коне ли, на велосипеде. Главное, чтобы одежда была удобная. Пока собиралась, мелькнула у неё задорная мысль: нарядиться в панталоны и гетры, что были на ней в день знакомства со Штольманом два года назад. И полюбоваться выражением его лица. Она не сомневалась, что увидит там массу интересного. Но по зрелом размышлении эту мысль Анна отбросила. Даже для родного Затонска, который она приучала ко всему с малых своих лет, этот туалет был несколько чересчур, не стоило проверять, как к нему отнесутся в деревне староверов. Поэтому для поездки в тайгу она предпочла «амазонку», в которой обычно фехтовала с папа: удобный жакет с пелериной, юбка едва ниже колен, к тому же очень хитро скроенная так, что никому не пришло бы в голову, что на самом деле это две широченные штанины - и к этому высокие сапоги. Тоже смело, но всё же не через край.
Яков прежде её в этом наряде не видел, так что она сполна насладилась улыбкой, которую он не смог сдержать, восхищённым сиянием глаз и удивлённо вздёрнутой левой бровью. Кажется, за последние два года Анна столько раз заставляла вздёргиваться эту бровь, что над ней уже новые морщины нарисовались.
Сам Яков был одет ровно также, как и всегда, с неизменным петербургским шиком, только длиннополый сюртук сменился пиджаком ради удобства в седле. Та же шляпа, тот же галстук, сегодня едва заметно ослабленный. Не хватало трости и саквояжа, чтобы вообразить, будто господин следователь опять в Затонске едет на очередное дело. Трость и саквояж оставались в гостинице, в лесу с ними было бы неудобно. Кроме того, в Затонске Анне ни разу не удалось добиться от Штольмана беспрекословного согласия на участие в расследовании. Это было ещё одно завоевание, доставшееся ей вместе с обручальным кольцом. Не удивительно, что она чувствовала себя победительницей.
И не удивительно, что в этой поездке она оказалась в центре внимания.
- Боже, какая крупная малина!
- Анна Викторовна, а вы медведей не боитесь?
- Медведей? – Анна в некотором недоумении посмотрела на галантного спутника, гадая, разыгрывает он её, или всерьёз пугает.
Кроме урядника Егорьева, Андрея Дмитриевича Кричевского и Штольмана в экспедиции неожиданно оказался приезжий из Усть-Горска купец Грохотов. Несмотря на своё купечество и громокипящую фамилию, был он человеком вполне городским и даже в некотором роде интеллигентным. Анна с первого момента ощутила к нему безотчётную симпатию, и, лишь задумавшись, поняла, в чём тут было дело. Купец со Штольманом относились к одному физическому типу: оба худощавые, среднего роста, темноволосые, с резкими чертами лица. В одном только отличались радикально: суровое лицо Штольмана словно бы озаряли огромные, выразительные голубые глаза. Анна в этих глазах регулярно тонула, и выныривать не собиралась – так много всего в них отражалось в любой момент времени – не налюбуешься! Усть-Горский же купец свои чёрные глаза постоянно иронически щурил, от чего выражение на его лице всё время было какое-то двусмысленное: то ли серьёзно говорит, то ли издевается?
- Вы шутите, Карп Егорович, не правда ли?
- Какие уж тут шутки, Анна Викторовна? Ведаете ли, такая вот «шутка» весит двадцать пять пудов, а на бегу догонит вашу лошадь!
- Ведаю, Карп Егорович. В моих краях они, представьте себе, тоже есть. Но вы зря меня пугаете. Сейчас лето – вон какая малина кругом наспела. Медведи нынче сыты.
Грохотов тонко улыбнулся, словно признавая поражение. Он с ней явно флиртовал.
Анна нервно обернулась в поисках своего «немца». Штольман нарочно держался поодаль, чтобы не вступать ни с кем в беседу. А купцу самоуверенности было не занимать. Или он полагал, что муж её по-русски не понимает? Или считал его вовсе слепым?
Симпатия к Грохотову у Анны стремительно улетучивалась. Она с тревогой вгляделась в лицо мужа: как реагирует? Пока, вроде бы, спокойно. Едет с видом слегка надменным, смотрит с лёгким прищуром. Ох, нет! Совсем он не спокоен. Уже головой повёл недовольно – в своей обычной манере: «Ну и ну!»
Анна отчаянно засигналила Якову глазами, что всё у неё в порядке, что любит она только его, и на заигрывания купца отвечать не собирается. Яков чуть заметно улыбнулся в ответ, но, кажется, расслабился.