Новинки и продолжение на сайте библиотеки https://www.litmir.me
========== МЕЧ ИСТИНЫ ==========
Беззвучное время шагает по пыльной дороге.
Безумствует солнце, и мир ослепительно светел.
На треснувшем мраморе греются спящие боги –
Давно на покое, давно ни за что не в ответе.
Никто не тревожит губами уснувшее имя,
И очень давно ни о чём их всерьёз не просили.
Они и забыли, как быть в этом мире живыми.
Что жизнь есть страданье - они, безусловно, забыли.
А мы не забыли, как злоба уродует лица,
И как увязают в кровавой грязи сапогами.
И вновь горизонт застилают пожаров зарницы.
И милости нет, и растоптано право ногами.
На нас и молились - и в спину нам слали проклятья.
Нас гнали взашей - и спасти умоляли от скверны.
На грешной земле, где не верят в Любовь и в Распятье,
Нас так распинали, забыв, что герои бессмертны.
Простите герою порыв и тоску без причины!
И верность простите – он просто иначе не может…
Но солнечный мрамор внезапно прорежут морщины.
И вновь на забытый алтарь чьё-то сердце положат…
Бывают ночи в середине месяца Алых Листьев, когда ветер сходит с ума и взвивается в буйном танце, заплетая в косы ветви плакучих берёз. И людские сны кружатся в такт безумной пляске ветра, и тогда люди видят то, чего за собой не ведали днём. В такие ночи неслышно движется над землёй ведьма Миснэ верхом на кошке с пушистым хвостом. И опавшие листья, словно диковинные монеты, устилают золотом её путь.
А если случится тебе быть в дороге в эту тревожную светлую ночь, то не нажить бы беды. Крепко сожми, путник, свой оберег и помолись, чтобы не встретить в пути красавицу с волосами цвета огня! Ибо не вынести тебе её ласк, мучительных и жгучих, как расплавленная медь. Лучше зайди в весёлый дом у дороги, наполни кружку пахучим мёдом и утони в объятьях земной девицы – она сегодня будет не против…
Насмешник Лугий отложил в сторону арфу и закричал, что его кружка пуста. Но никто не предложил наполнить её вновь. Много песен спел в этот вечер похабник Лугий, и ни одна не звала к покаянной молитве. Вольно же было Лугию прославлять ядовитую власть Миснэ, зная, что никто не встанет против него на мечах. Потому что златокудрый Лугий был одинаково любезен сладострастной Миснэ и броненосному Торуму, повелителю битв. И ему ли бояться смертного креста Распятого Бога, что умер молодым, не познав плотской страсти? Если каждый десятый парнишка во всех селениях от наших лесов и до самого моря трясёт нечесаными жёлтыми кудрями. Ну, пусть каждый двадцатый, но тоже ведь много!
Девушки любили Лугия, а он не любил никого. Чужак он был, во всём чужак. Про таких говорят: «Ничего святого». Давно ли сбежал от могучего полководца, которому служил? Сбежал, потому что забрался в постель к пригожей и знатной девице. Но это полбеды. Сколько девок впустили Лугия к себе, не помышляя о свадьбе, - и никто не остался в обиде! И та девица не была слепой и глухой, разглядев красивого воина на свадебном пиру. Но то был её свадебный пир, и девушку отдавали без любви, но с великим почётом – как залог желанного мира с неспокойным и сильным соседом. Вот этот сосед и увидел жёлтые кудри певца на подушке рядом с кудрями своей молодой жены. Говорили, целым отрядом кинулся он вдогонку за Лугием. Десять воинов было с ним – назад не пришёл ни один. Говорили, сперва Лугий предложил поединок сопернику. Но обманутый муж с презрением занёс свой меч над головой прелюбодея. И тогда желтоволосый насмешник намотал его кишки на свой клинок. А потом забавлялся, поочерёдно предлагая сразиться воинам убитого и поражая их одного за другим. И ушёл прочь, распевая песни и не считая ран, оставив позади себя одиннадцать окровавленных тел. Об этом он тоже спел в ту тревожную осеннюю ночь.
Мрачно смотрел на Лугия наш вождь Иктан, ревнуя к отчаянной молодости. Но не прерывал непристойные песни. Быть может, потому, что дивный голос был у дерзкого певца, и пробуждал он давно забытое за прошествием юности. Седели косы у Иктана, но жён своих порадовать он ещё мог. А может потому его слушал вождь, что нежно глядела на красавца Эгла, младшая дочь вождя. И всерьёз ждала от Лугия свадебных даров.
А может, ещё потому не прерывал наш вождь нескромные песни молодого нахала, что сидел от него по правую руку суровый жрец Распятого бога и хмурил мохнатые брови. Этот жрец появился у нас недавно, но поговаривали люди, что большую силу он уже набрал, а после и пуще наберёт, если согласится вождь принять его веру. И так уже воздвигся руками верных храм на почитаемом месте у берега реки – прямо напротив священной рощи. Это немногим нравилось, но стояла за спиной жреца опасная сила – войско огромной державы, раскинувшейся в полуденных краях. Вроде бы и далече Рим, а сколько племён поглотил без остатка! Вот и старый Иктан заопасался, когда прибыли гонцы из Империи. И хоть гости приехали малым числом, а возглавлял их жрец, решил вождь принять их с почётом и уважением.
Иктан опасался, а сын его Мирташ принял Распятого всей душой, потянулся к жрецу. Тот ласков был, умел слово найти, чтобы в душу запало. Говорил много: о блаженстве, которого достигает всякий, кто отдаст свою душу Царю Небесному; о власти его, что покровительствует власти земной; о необходимости смирения перед божественной силой. И о силе Империи говорил. Слушал его Иктан, размышлял о судьбах своего народа. Слушал Мирташ - примерял сказанное к державе, которую уже возвёл в своих мечтах. Слушал и я.
А Лугий слушал и смеялся. Всё-то он мог вывернуть, всё переиначить. Вот и новую песню завёл: о том, как Бог-Отец повстречал на берегу пригожую девку. И хотел бы явиться, завести разговор – а, вот, поди ж ты! – нет у бога внятного земного облика, чтобы понравиться девушке. Только и может он громыхать с небес, возвещая свою волю. Хотел коснуться гладкой кожи, когда принялась красавица стирать, зайдя по колено в воду. Да вот беда – нет у него рук, чтобы обнять-приласкать голубку. А уж когда девка скинула одежду и пошла купаться, вспомнил бог, чего ещё у него нет – и застонал с досады…
Ох, и смешно это Лугий пел! Даже у Иктана брови ходуном заходили, а уж дружина ржала в голос, не стесняясь присутствия жреца. У того от возмущения рот раскрылся, аж слюна на колени побежала. И дрожал от хохота дружинный дом, когда мы хором вторили богохульному припеву.
Иктан ни разу за весь вечер не прервал певца, хотя Лугий изрядно глумился над гостями. Вождь только велел, чтобы кравчий почаще обходил насмешника, когда наполнял кружки воинам. А только Лугий был нынче пьян без вина от жаркого взгляда красавицы Эглы, что глаз не сводила с него. И слушать не желала разумного брата, который ёрзал и хмурился, гадая, сколько же хватит у гостя терпения.
Поднялся жрец, грохнул жезлом, хотел произнести проклятие. Осторожный Мирташ не дал гостю ввязаться в свару, сам одёрнул нахала:
- Эй, ты, желтоголовый! Вольно ж тебе глумиться над чужими чувствами, не ведая ни долга, ни любви!
Поднялся и Лугий, повёл шальными рысьими глазами:
- Я не ссорился с тобой, сын вождя. А пою я, о чём хочу. И покуда в этих землях не настала власть Распятого бога, так и будет. А вот когда ты, неразумный, сменив своего отца, вздумаешь принять чужую веру, подумай о том, какие песни поют рабы, строя города и дороги Великой Империи.
Вновь хотел жрец произнести слово, и снова не дали ему. На этот раз сам Иктан:
- Поди, неразумный, проспись! Видно, крепок удался мёд, если лишил головы лучшего в дружине воина. Прикажу-ка я подносить его перед битвой моим врагам – то-то навоюют!
Засмеялись вокруг, и показалось, что удастся миновать беды. Был спор – всё обратил в шутку вождь. Но не зря безумный ветер кружил опавшие листья. Или впрямь сводила людей с ума ведьма Миснэ?
Лугий кружкой ударил так, что арфа загудела, отзываясь:
- Я-то уйду, вождь! Я и совсем могу уйти, да как бы не пожалеть тебе. Змею впустил ты в свой дом – греешь на груди, поишь тёплым молоком. Тебя же она и ужалит, дай срок.
И ещё что-то сказать хотел, да не дали. Сделал Мирташ знак – подхватили певца под локти дюжие парни, вытащили прочь из дружинного дома. Хорошо, что на пир без оружия ходят. У Лугия такие глаза были, что окажись при нём меч, многим захотелось бы в другом месте очутиться. А так что ж, парень он не из самых крупных. С меня ростом был, а мне шёл тогда семнадцатый год.
Хоть Лугия прогнали с пира, однако, большой обиды не чинили. Ссориться с ним себе дороже, особенно когда при оружии будет. А он в бою лютым был, и пощады врагу отродясь не давал. Потому и проводили его парни без злобы. Кто-то даже кувшин в руку сунул, чтоб не думал, будто они со зла. Должно быть, от того кувшина зло и приключилось…
Как оно было, никто не видел. За полночь в дружинном доме мало кто на ногах стоял. Мёд и впрямь добрый удался - в головах так и гудело, и ног под собой не чуяли. А ветер гудел, раздувая пламя. Покуда часовые прибежали, покуда добудились тех, кто с вождём пировал, – сгорел храм Распятого бога дотла, подожжённый с четырёх углов.
Иктан мрачный вокруг пепелища ходил. Мрачный и трезвый. Вожди и так пьют вполпьяна, а уж когда такая обида сильному соседу учинилась, трезвеют на глазах. О чём думал наш вождь, он никому не говорил. Зато Мирташ говорил за двоих:
- Вовек нам не загладить обиды, отец, если осерчает Империя! Вели Лугия казнить и призови поскорее жреца. Если мы своей волей веру в Распятого примем, может, пронесёт мимо нас гнев соседей.
Иктан на сына мрачно смотрел:
- Свидетелей происшедшему не было. Ты ли возьмёшься Лугия обвинить? И на мечах против него встанешь, когда дело до поединка дойдёт?
Замолчал Мирташ, словно ему рот зашили. А вождь оглядел ещё раз пожарище и приговорил:
- Делать нечего. Тут нужен Меч Истины.
Так я впервые услышал о Мече.
Мирташ волосами тряхнул так, что костяные обереги зазвенели:
- Не поедут дружинные за Мечом, отец.
Но наш вождь говорил один раз. Даже сыну не позволял перечить:
- Не поедут дружинные – отрока пошлём, - и ко мне обратился. – Бери коня, Ильча. На полдень поедешь, к морю. Разыщешь в городе человека, Визарием звать. Скажешь ему, что твоему вождю надобен Меч Истины.
Не решился я спросить, что за меч. Я в юности не то, чтобы робок был, а всё же лишний раз рот не открывал. Ну, да ведь оно воинской науке не помеха. А тогда мне даже почётным казалось, что вождь из всех выбрал меня. Не ясно только, с чего же это дело воинам нельзя поручить?
Я в городе уже бывал. Четыре лета назад ездил вождь на тамошний рынок за ценным шитьём. Молодую жену он брал тогда, решил дорогим подарком порадовать. А как вождь без дружины никуда, то был при нём и мой старший брат, воин наизнатнейший. Ну, и меня с собой взяли, чтобы свет посмотрел. Я и смотрел – из-за широкого братнего плеча. Говорю же, робким был.
Не то нынче – сам себе голова, сам себе заступа. Что меча ещё не выслужил, то не беда. Был при мне боевой топор и добрый лук. И нож кривой длиной две пяди. Таким и голову снести можно, если умеючи. В иных полуденных краях наши ножи за мечи сойдут. А что я голов отродясь не резал, так ведь это на мне не написано! Ехал я верхом на пегой длинногривой кобылке и мнил себя всамделишным воином. И радовался, что месяц Алых Листьев выдался сухим. Дорога неблизкая, добро, что за шиворот не льёт.
Теперь-то вспомнить смех, а как я грудь раздувал тогда! Мыслю, крепко берегли меня добрые духи, что не показался никому дерзким мой воинственный вид. До города я добрался без приключений.
И большим мне виделся этот город – чуть не полуночными вратами великой Империи. Стоит только раз глянуть на каменную крепость, что воздвиглась на высоком холме, венчая его золотой короной. Золотой она гляделась, потому что подъехал я на рассвете, когда солнце первые лучи из-за гор бросало на тёсаные стены из песчаника. И драгоценностями в этой короне сверкали шлемы стражи, охраняющей стену.
Солдат я ещё в прошлый приезд навидался, и всё в толк взять не мог, как это они Империи под ноги полмира бросили. Ну, да – шлемы, доспехи чеканные блестят. Так они больше для страху. А вот мечи у них не в пример нашим – и короче, и легче. Таким мечом голову не снести в кровавом поединке. Да и самих воинов Империи в поединке я не очень представлял – мелковаты. Против брата моего Ойки они все мелкими казались, даже в полном своём доспехе.
Но в тот рассветный час со стены глядела на меня их глазами сама Империя, а я был один из многих, кто вбирал в плечи голову и зябко ёжился в её огромной и грозной тени. Это теперь я знаю, что наш городок был всего лишь жалким форпостом на задворках дряхлеющей державы. Потому что мне суждено было повидать великие города и стать свидетелем крушения Силы и Славы.
Думаю, что этот облик величия придавало городу Море. Помню, как увидел его в первый раз и задохнулся от восторга: стояла за спиной у крепости огромная синяя стена, и была она выше гор, обрамляющих берег. И птицами, присевшими на воду, казались развёрнутые паруса кораблей.
Ворота раскрылись, когда солнце поднялось высоко, и я проник в город в шумливой толпе приезжих, многие из которых говорили вовсе непонятно. Я знал здесь только рынок, поэтому пошёл туда, надеясь у людей спросить, где живёт Визарий, владеющий Мечом. Здесь мне пришлось расстаться с кобылой. Меня дважды обругали за то, что едва не наехал на тележку яблок и толкнул богато одетого купца. Поэтому я свернул к ближайшей харчевне, у которой увидел коновязь. Хозяин, бритолицый, толстый ромей, согласился приютить мою Пегашку, но взамен потребовал денег. У меня была монета, я её отдал. Корчмарь принял плату с презрением, кажется, я дал мало. Но больше денег не было. Чувствуя, что меня могут выставить, я поторопился спросить, не знает ли он Визария.
Это имя подействовало на хозяина, как дождь, попавший за шиворот.
- Зачем молодому варвару Визарий? – спросил он. Голос враз стал ниже и глуше.
Мне не хотелось посвящать его, я просто ответил, что меня послали.
- Молодой варвар имеет, чем заплатить Визарию? – вкрадчиво произнёс корчмарь.
Я только кивнул, но мысленно впал в отчаянье. Как это вождь отправил меня сюда, не позаботившись о деньгах? Но вождь не мог не знать, что делает.
Набравшись храбрости, я ответил:
- Это не твоя печаль, добрый человек. Просто скажи мне, как его найти.
Хотелось, чтобы прозвучало достаточно твёрдо. В конце концов, хозяин поведал мне, что Визарий живёт в маленьком доме восточнее порта. Он говорил с опаской. Мне тогда казалось, он боится меня.
- Надеюсь, ты сказал мне правду, добрый человек, - я огладил рукоять ножа. Мне вдруг подумалось, что обратно я повезу меч. И этот меч вождь отказался доверить дружинным. Это придавало мне веса в собственных глазах.
Не стану рассказывать, как я нашёл тот дом. Описание корчмаря оказалось путаным, или я понимал через слово, но справился я не скоро.