— Период ожидания для тебя, Чаво? И чего же ты ждешь?
— Посмотреть, что случится с нами. Очень непростое ожидание. Лестница настолько узкая, что лишь считанные оганта могут одновременно подниматься по ней. И наверху все не так, как раньше, не так, как должно быть.
— Я собираюсь спать, Чаво, и не хочу слушать твой жуткий инструмент, — устало проговорил Гарамаск. — Хотя откуда мне знать, что ты не прикончишь меня во сне?
— Папа Гарамаск, разве станет оганта осквернять ночь?!
— Черт, я не знаю, что ты станешь делать! Все, я сплю.
И он, рассерженный, провалился в сон. В глубокой фазе сна появился призрачный Эллин. Он стоял чуть выше по склону горы.
— Следи за этим волчонком Чаво! — прокричал полупрозрачный Эллин вниз Гарамаску. — Он не такой умный, как Оркас, но и ты не такой умный, как я.
— Я не глупее тебя, Эллин, — сказал Гарамаск призраку. — А теперь расскажи, о чем ты узнал перед самой смертью. Дай мне какую-нибудь зацепку.
Но Эллин проигнорировал слова Гарамаска. Он явился говорить, а не слушать.
— Я был очень близок к разгадке! — снова прокричал Эллин. — Отомсти за меня Оркасу, кем бы он теперь ни был. Я бы сделал для тебя то же самое.
— Эллин, пожалуй, я буду спать дальше, — сказал Гарамаск. — Давай закончим потусторонний разговор, если тебе нечего добавить.
И Гарамаск продолжил спать дальше.
Он проснулся на заре полный энергии и в хорошем настроении. «Первые лучи солнца не должны застать меня у подножия горы, — напомнил он себе. — Их нужно встретить вон на том уступе. Наверху всегда есть какой-нибудь уступ, иначе восхождение не было бы восхождением. Треорай сказал, что оганта не жаворонки. Вот и посмотрим».
Гарамаск окликнул Чаво, потом свистнул, потом пнул его ногой. Забавляясь, он наблюдал, как болван проваливается обратно в сон, и пнул его еще раз. «Должно быть, его пинает мой темный спутник, я бы не опустился до такого, — усмехнулся про себя Гарамаск. — Хотя это и забавно». В конце концов он растолкал Чаво, и они позавтракали горьким горным пайком.
С пристегнутыми когтями, кинжалами и шипами облаченные в доспехи охотники начали восхождение на гору Гири. Они встретили первые лучи солнца на том самом уступе, который присмотрел Гарамаск, и там передохнули. Затем продолжили восхождение.
Их сопровождал запах — не сказать, чтобы уж совсем нестерпимый, тем более для много повидавшего человека с крепким носом, не до конца отвратительный, но сильный, резкий, всепроникающий, навязчивый, действующий на нервы, с привкусом могильной гнилости, предсмертной рвоты. Так давала о себе знать обитающая в этих местах особь. Риксино — пещерный медведь, мускусный медведь, хозяин средней горы. Он был у себя дома, на своей территории, о чем и предупреждал запахом.
— Нет нужды спрашивать, что это такое, — заметил Гарамаск. — Так он заявляет о себе. Если б я не знал о его существовании, то наверняка смог бы угадать даже его имя по этому зловонному посланию. Его нетрудно будет отыскать, и я не стану пренебрегать такой легкой добычей. Какую тактику лучше избрать? Идти прямо на него, как он ожидает, и атаковать?
— Нет никакой лучшей тактики для победы над Риксино, папа Гарамаск, — ответил Чаво дрожащим голосом. — Я всегда боялся этого зверя, боюсь и сейчас. Он крупнее и сильнее, чем Сайнек или Шасоус, он даже сильнее, чем Батер-Джено. Убить его можно. Его уже убивали. Я даже видел, как это происходило. Но чтобы его одолеть, каждый раз нужно большое везение, и каждый раз меня бросает в дрожь.
— Я впечатлен, болван, — сказал Гарамаск. — Я уже напуган и трепещу. Мы обойдем его сверху и атакуем.
Но Гарамаск не чувствовал уверенности, его азарт постепенно угасал. С утра его лихорадило. Из-за клыка, сломанного в битве с Сайнеком, лицо опухло с одной стороны. Ныла вся голова, воспалилась шея, и он пускал слюни через рваные дыры в щеке. Вдобавок саднила рана на месте откушенного уха. Каким бы крепким человек ни был, при повышенной силе тяжести он будет страдать, если нездоров.
Обойти Риксино сверху, чтобы атаковать из выгодного положения, оказалось не так-то просто. Медведь двигался вверх по склону с той же скоростью, что и охотники. Зловоние от него поднималось все выше и выше, точно указывая на местоположение зверя. Охотники по-прежнему не могли его видеть. Так они провели несколько утомительных часов и одолели большую часть горы.
— Похоже, это Большой Риксино, Король риксино, — заметил Чаво. — Никто другой не устраивает логово так высоко. Риксино принимает бой только у своей берлоги. Это первое явление Большого Риксино с тех пор, как его убили более двух лет назад.
— Ты и вправду веришь, что к жизни возвращаются те же самые животные? — спросил Гарамаск.
— Рогха не верят в это, а мы, оганта, верим. Хотя, может, это какой-нибудь риксино, становясь крупнее и сильнее других, поднимается выше и занимает старое логово Большого Риксино в знак того, что теперь король — он. Я боролся с риксино раньше, но никогда — с Большим Риксино, и теперь мне страшно. Будь уверен, он огромный и свирепый.
— Я его вижу, — прошептал Гарамаск, когда они поднялись еще немного. — Он огромный. Я атакую, пока он не заметил нас.
— Но это не Большой Риксино, — возразил Чаво. — А кроме него никто больше не примет твой вызов, пока король на горе. К тому же, если ты заметил, от него воняет недостаточно сильно.
— Для меня достаточно, — прохрипел Гарамаск воспаленным горлом. — Я атакую.
И он бросился на зверя. Тот взревел и поднялся на дыбы, оказавшись в полтора раза выше человека. Распахнув огромную пасть, он взбивал огромными лапами воздух. Гарамаск пригнулся и нанес рубящие удары шпорами и наколенными кинжалами по задним лапам зверя, одновременно пропарывая брюхо шипом, закрепленным на голове, и вонзая когти в поясницу. Зверь опрокинулся на спину, перевернулся, вскочил и с воем помчался прочь. Гарамаск поковылял было за ним — без единого шанса догнать, если только зверь не замедлит бег.
— Оставь его, папа Гарамаск! — крикнул Чаво. — Это не Большой Риксино. Это неопытный медвежонок. Он и улепетывает как медвежонок. Не трать время на его преследование.
— Такое впечатление, что я уже несколько дней лезу в гору, — произнес Гарамаск задыхаясь. Он чувствовал усталость и злость из-за того, что оказался в дурацком положении. Жуткий, поистине королевский смрад по-прежнему исходил сверху. А он поранил какого-то скулящего детеныша.
Гарамаск взбирался все выше и выше. Потом смрад сгустился и заглушил все остальные запахи. Риксино поджидал их совсем рядом.
— До вершины Гири рукой подать, — сказал Гарамаск. — Навряд ли его берлога выше. Доберемся того гребня и пойдем вдоль него налево, пока не окажемся над логовом. Вверху голая скала. Берлога где-то в зарослях под нами.
Они ползли по опасно осыпающемуся выступу, а притороченные шпоры и наколенные кинжалы мешали их движению. Гарамаск ощутил присутствие очень крупного животного: он различил шумное дыхание, клацанье зубов и чуть не задохнулся от его смрада. Стало слышно, как скребут огромные когти по скале, он расслышал даже толчки крови в его венах. Но когда он заметил зверя, неожиданно близко, то первое, что он увидел, был его зев.
Гарамаск смотрел прямо в невероятного размера распахнутую пасть в каких-нибудь паре метров под собой. Зачарованный зрелищем, он неосмотрительно перегнулся через край — и в одно мгновение лишился половины носа: распластавшийся по скале зверь тянул вверх передние лапы, и один из его взмахов достал до лица охотника.
Но у Гарамаска тоже были когти. Взбешенный, он полоснул ими по лапам Риксино. Используя свое окровавленное лицо как приманку, Гарамаск наносил удары когтями каждый раз, когда медведь протягивал к нему лапы. Зверь казался медлительным и глупым. В какой-то момент Риксино захлопнул пасть, опустился на землю и принялся зализывать окровавленные лапы. Гарамаск перекинул ноги через край и, свесившись, с размаху полоснул кинжалом-шпорой по морде животного. Он наполовину ослепил медведя, повредив ему глаз. Залитый кровью глаз больше ничего не видел. Гарамаск втянул ноги на выступ прежде, чем Риксино успел среагировать.
Медведь опустился на четыре лапы, подобрался и прыгнул на уступ. Он зацепился огромными передними лапами за край и повис. Гарамаск полоснул шпорами-кинжалами по мясистым лапам, а потом со всей силы по морде зверя — еще раз, и еще, и еще, не останавливаясь. Лапы соскользнули, и животное сползло вниз по скале. И все же оно было такое огромное, в нем было так много крови и мышц, что царапины, которые нанес человек, не могли причинить зверю серьезного вреда.
— Медведь, ты глупый увалень, точнее, огромный глупый увалень, — заговорил Гарамаск. — Что-что? У тебя в запасе есть кое-что еще? Еще больше выделений для усиления смрада? Что ты делаешь, медведь?
Риксино снова встал на дыбы и разинул огромную пасть. И на этот раз, помимо зловония, от него исходило влияние иного рода.
— Папа Гарамаск, смотри не упади! — крикнул Чаво. — Не свались в пасть Риксино!
— Что ты несешь, болван? С какой стати я должен свалиться ему в пасть? — удивился Гарамаск. — Медведь, а медведь, так вот он каков, твой резерв? Ты что, гипнотизер-самоучка? Такие штучки, может, и позволят тебе заполучить птичку или лишнюю козырную карту, но только не человека. Врубай, медведь, свой резерв на полную мощность! Тебе не загипнотизировать меня до такой степени, чтобы я свалился прямо тебе в пасть!
И Гарамаск полетел вниз головой прямо Риксино в пасть.
Сверху донесся другой рев, воинственный и отчаянный, и вниз грузно скатилось третье тело. Из недр Риксино вырвался мучительный стон, и у Гарамаска затрещали кости. Но он не умер в этот момент, как можно было бы предположить. Ему помог шип на голове. Налокотные кинжалы тоже сослужили службу, когда он влетал зверю в пасть. Потом Гарамаска сдавило со всех сторон, его голова начала раскалываться. И вдруг давление исчезло: окружающая плоть обмякла.
Спустя некоторое время Гарамаск все так же карабкался к вершине горы Гири. Он был более-менее жив, ошеломлен и задыхался от недостатка кислорода. Была ли схватка с Риксино видением, галлюцинацией? Чаво рокотал так же противно, как и прежде.
И все-таки схватка не была галлюцинацией.
— Я спас тебе жизнь, папа Гарамаск, — прогудел Чаво. — Ну разве я не замечательный? Большого Риксино я убил ударом в шею, пока он тужился, пытаясь раздавить тебя в глотке. Большой Риксино может думать только о чем-то одном, а Большой Чаво умело пробивает ножом даже напряженные сухожилия, если получает к ним доступ. Нет другого способа победить Риксино — только вот так, с участием двух охотников. Правда, охотник-наживка почти всегда погибает в пасти.
— После того как Сайнек упал с горы и разбился, ты пытался убить меня, Чаво, — проговорил Гарамаск, задыхаясь. — Почему же не позволил Риксино расправиться со мной, раз уж так желаешь моей смерти?
— От твоей смерти в пасти Риксино нам никакой пользы, — ответил Чаво. — Он пожирает добычу слишком быстро.
— А в каком случае от моей смерти вам польза?
— Мертвый, но только что умерший, или еще умирающий ты принесешь величайшую пользу, — ласково произнес Чаво. — Только что умерший или умирающий ты станешь символом нашей последней надежды.
На закате солнца они добрались до вершины Гири, второй горы Тригорья. Они съели горький горный паек, и Чаво обработал раны Гарамаска.
— Если бы ты выжил на этой охоте (что, конечно, вряд ли произойдет), то мог бы заказать себе новый нос и снова стать красивым, — сказал Чаво. — А так тебе придется жить безносым до самой смерти, которая случится завтра на закате. Но я могу попробовать выстругать тебе суррогатный нос из древесины этого кустарника.
— Не беспокойся, Чаво. Я уже сплю.
Но Гарамаск не заснул: Чаво вынул из рюкзака хиттур, ударил по струнам и запел.
— Чаво! — окликнул его Гарамаск. — А знаешь, почему Испания — есть такая страна в Мире — потеряла свое главенствующее положение в Европе и стала самой слабой, причем за одно поколение?
— Наверное, они оскорбили бога-лягушку.
— Нет. В Мире нет богов-лягушек.
— Не может быть! Ты в этом уверен? Нет богов-лягушек? Ты, видно, меня обманываешь.
— Один коварный араб, расстроенный изгнанием арабов из Испании, привез в эту несчастную страну гитару, и та прижилась. В итоге несчастная страна пала, а ее когда-то благородная душа усохла до жалкой плаксивости.
— Понимаю, папа Гарамаск, — отозвался Чаво, продолжая бренчать. — Так пали бы благородные рогха, если бы стали нами, оганта.
— Хорошая аналогия, Чаво. А некогда в Тихом океане существовало благородное королевство Гавайи. Один моряк-дальнобойщик притащил туда гитару — и вскоре благородное королевство умоляло, чтобы его колонизировала сухопутная нация.
— Да, это бы помогло, папа Гарамаск. Мы, оганта, с радостью согласились бы на такую колонизацию, но нет никого, кто бы на нас польстился.
— Моя родина, Конгломерат Штатов, пала похожим образом, — добавил Гарамаск с печалью. — А когда-то была благородная страна!
— Благороднейшие рогха, ясное дело, презирали инструмент, — посетовал Чаво. — Но для нас он — Шетра, священный предмет. Наша религия и наша любовь.
— А еще — источник шума, неполноценного во всех смыслах.
— Это само собой, папа Гарамаск. А разве есть кто-то неполноценнее нас, оганта? Но мы обязательно откажемся от хиттура, когда перестанем быть оганта.
— Ох, ложись уже спать, Чаво!
— Ты сказал, в твоем мире нет богов-лягушек, зато есть простые лягушки. А у нас наоборот, есть лягушки-боги и нет простых лягушек, разве что маленькие импортные. Самая большая из них легко уместится на двух ладонях. Иногда я грежу о лягушках Мира. Они очень большие, папа Гарамаск? Такие же, как большой Риксино?
— Конечно, нет, Чаво. У тебя абсолютно неверные представления. Лягушки в Мире точно такие же, как и те, которых вы импортируете. Для большинства из них хватит одной ладони.
— Ты уверен? Они меньше меня? Даже меньше тебя?
— Да нет же, Чаво. Они совсем маленькие. Я часто задавался вопросом о лягушачьем культе Паравата. В чем его суть?
— Опять ты меня разыгрываешь, папа Гарамаск. Лягушки обязательно должны быть большими. А как же иначе? Лягушка — самое чудесное существо на свете! Только она способна без труда исполнить лягушачий прыжок. Быть может, когда-нибудь мы вернем себе эту способность!
— Спи, чертов болван!
Чаво глубоко вздохнул.
— Я все время грежу о лягушках, — пробормотал он и вскоре заснул.
После этого пришел Эллин, более прозрачный и нереальный, чем во время предыдущих явлений.
— Орла-кондора Шасоуса убить не так уж сложно, — сказал Эллин. — Он атакует, когда ты будешь взбираться по веревке на отвесную скалу. Более удобного момента для атаки трудно представить. Но если ты как следует закрепишься на веревке и очистишь сознание от страха, то получишь хороший шанс на победу. Сверни ему шею, как курице, если сможешь, ибо курица он и есть. Он будет рвать тебя на куски, пытаясь добраться до почек и селезенки. Не позволяй ему это! Он попытается выклевывать тебе глаза. Не дай ему это сделать! По крайней мере, не оба глаза — иначе ты будешь в уязвимом положении.
— Эллин, как и ты, я пойду до конца, — сказал Гарамаск. — Я ни в чем не уступаю тебе. А теперь скажи, что за тайна кроется там, в конце, которую ты не успел раскрыть? Что такого особенного в Батер-Джено? Что ты нашел, Эллин?
Но призраки, как известно, туги на ухо.
— Постарайся ослабить мост, после того как поднимешься по нему, и береги затылок, — посоветовал мертвец Эллин, после чего стал еще прозрачнее и исчез.
Гарамаск проснулся в предрассветных сумерках полный энергии и в хорошем настроении. Лицо и шея болели, но не так сильно, как накануне. Несмотря на отсутствие уха и носа, он был счастлив. Он вознес свое сердце навстречу утру и с удовольствием отвесил пинка Чаво, ибо тот не был жаворонком.
Они съели горький горный паек, закрепили кинжалы, когти и шипы, надели защитные доспехи и приступили к штурму Биор, третей и последней горы Тригорья. Крутая, местами отвесная, она походила на саблю, наполовину вынутую из ножен, которыми служила гора Гири.