Жуков подвел итог мыслям, которые копошились у каждого.
— Это мог сделать только человек, и притом дурак.
— Да, и дурак вдобавок злой, — добавил Комлинский.
Труп японца отнесли к ледяной могиле, которая оказалась развороченной, и снова завалили ее льдом.
Вернувшись на пароход, Васильков, собрав всех людей на палубу, громко сказал, чтобы при каждом подозрительном шорохе стреляли, а если будет обнаружен еще хоть один малейший враждебный акт против коллектива, то придется устроить облаву с прожекторами и с оружием.
Недели полторы враг не появлялся.
XII. Беспокойный союзник
Постройка двигателя Комлинского была закончена. Механик удачно справился с самой трудной частью работы: конструированием теплососов и точной пригонкой системы мощных вентиляторов.
Все, за исключением Рюмина, оставшегося на часах, собрались в трюме для торжественной церемонии пробы машины.
Похудевший Комлинский казался сейчас особенно худым. Щеки его втянулись, запавшие глаза блестели. Когда он включал аккумуляторы, которые должны были зарядиться от работы машины, руки его дрожали.
— Ну… — сказал он хриплым голосом, — даю мотор…
Товарищи затаили дыхание. Щелкнул рубильник. Тотчас загудели вентиляторы. Тон их делался все выше. Потом что-то запело в тонкой трубке, уходившей вверх.
— Пошла… работает… — почти шопотом сказал Комлинский, и неожиданная улыбка растянула широкие складки на его исхудавшем лице.
— Пошла… работает… — почти шопотом сказал Комлинский.
Все шумно поднялись наверх. Чувствовалось, как под ногами, под старой палубой гудела машина. Около люка с решетчатой крышкой тянул вниз настойчивый ветерок.
— Действительно, сосет, — сказал Ковров.
Комлинский ничего не ответил. Его торжество было очевидно и без слов.
Прошли сутки. Машина не только не останавливалась, но еще энергичнее заглатывала воздух через решётку люка. Пусковой мотор был выключен — машина, не требуя приложения добавочной силы, сама питала себя энергией.
— Вот! А еще говорят: «вечный двигатель — вещь невозможная!» Пожалуйста, смотрите! — торжествовал Комлинский.
Ковров уверял, что машина работает за счет теплососов, которые сводят рассеивание энергии через трение до минимума. По мнению Жукова, работа шла за счет вихревых движений, развиваемых наружной стороной вентиляторов. Жуков считал, что вся суть машины именно и заключается в этих движениях Развивая большую силу, они вращают пропеллеры вентиляторов и сполна очевидно даже еще не использованы.
Васильков утверждал, что машина работает за счет того и другого. Но уже на другой день Комлинский приуныл. Машина не испортилась, не остановилась, но, голубого угля не получалось. За два дня она не дала никакой полезной! работы. Всей ее мощи хватало лишь на то, чтобы поддерживать свое собственное движение… если не считать полезным эффектом облачка метели из снега, сдуваемого с айсберга у верхнего конца отводящей трубы…
Глухое отчаяние закрадывалось в сердца пленников ледяного ущелья. Еще одна неудача! Вдобавок, работа над восстановлением радиопередатчика застыла на мертвой точке. Многого Гаврилов не мог вспомнить, а много не знал вовсе.
Через два дня после того, как был пущен в ход злосчастный «двигатель Комлинского», случилось самое удивительное из всего, что до сих пор происходило.
Гаврилов, после дежурства у дверей кубрика, бесцельно— по установившейся уже привычке — побрел в каюту, где находились радио-принадлежности. Через несколько минут, с несвойственной ему быстротой и волнением, он влетел в кубрик и, задыхаясь, крикнул:
— Радиоприемник работает!..
Бросились к аппарату. Ковров схватил трубку и уловил несколько цокающих звуков азбуки Морзе.
— Передачу кончили, — сказал он, и, улыбаясь, обратился к Гаврилову: — Ну вот! А говорил, что не наладишь!..
Гаврилов хмуро ответил:
— Я и не наладил. Кто-то за меня сделал.
— Кто же? Путаешь!..
— Уж не знаю, кто. Вероятно, тот же беспокойный человек, который и трубу повалил. Вчера аппарат даже не был собран, а сегодня говорит…
Бураков засмеялся. Он высказал предположение, что Гаврилов лунатик и под свет прожекторов, который принял за луну, ночью сделал приемник, а потом забыл об этом как и полагается в таких случаях.
— Хоть в моей врачебной практике лунатики не встречались, но я о них слышал, — добавил он.
— И все, что слышал, такой же вздор, как то, что сказал, — вмешался Комлинский. — Луна здесь не при чем. А вы всегда чепуху городите.
Далее Комлинский, изъявив намерение окончательно «разоблачить» Буракова, собрался приводить несомненные доказательства виновности его во всех проделках, которые приписывались «врагу из темноты».
— Брось глупости! Ну и чудак! Неугомонный! — закричал Алфеев.
Все так дружно стали стыдить Комлинского, что он совсем растерялся.
— А знаете, что вы все упустили из вида? — улыбаясь, спросил Васильков. — Ведь теперь обитатель айсберга показал нам, что он перестал быть врагом. Очевидно он все же пришел наконец к заключению, что ему выгоднее вступить с нами в союз, чем оставаться во враждебных отношениях. Что ж, и нам это выгоднее!
Васильков не ошибся.
«Враг из темноты» действительно исчез — по крайней мере он перестал проявлять себя врагом. Вдобавок темнота, державшаяся четыре месяца, стала понемногу уступать место весенним сумеркам. «Врагу из темноты» дали теперь новое прозвище: «обитатель айсберга». Это звучало гораздо спокойнее.
Зимние страхи исчезали вместе с отступающим мраком. Январь подходил к концу. С каждым днем все дольше держались и все более светлели сумерки. Солнце бродило где-то близко за линией горизонта. И чем выше к зениту поднимался свет, тем бодрее становились пленники ледяного ущелья.
Действующий радиоприемник тоже много способствовал поднятию настроения. Передатчик наладить так и не удалось, но радиоприемник работал, и какая-то ниточка связывала друзей с населенным миром. Установили некоторое подобие громкоговорителя. Очень редко удавалось поймать передачу. Но когда «громкоговоритель» хриплым шопотом сообщал телеграммы ТАСС или преподносил измятый его шипящей глоткой концепт из Сибири — это был праздник.
Раз удалось поймать передачу из Норвегии, два раза из Америки. Однажды прослушали пессимистический отчет отправленной на их поиски спасательной экспедиции. При этом пленники ледяного ущелья мало были огорчены заключением доклада, хотя в этом заключении высказывалось довольно обоснованное предположение об их гибели. И велико было огорчение членов экспедиции, когда радио неожиданно — и, по-видимому, окончательно — испортилось. Несмотря на все усилия, наладить его снова так и не удалось. Гаврилов уверял, что и «обитатель айсберга» как будто пытался исправить приемник, но также безуспешно. Однако в это время общее внимание привлекло нечто более важное — солнце. Ожидание близкого восхода солнца создавало какое-то праздничное настроение.
Наконец пришел день, когда после долгого перерыва сделали вылазку наверх для встречи долгожданного гостя.
Была середина февраля. Жуков заранее высчитал, когда солнце должно впервые показаться над горизонтом. К этому дню готовились, как к большому событию.
Подымаясь по лестнице, пленники ледяного ущелья легко могли стать жертвой неожиданной выходки «обитателя айсберга». Возможно, он прекратил свою вредительскую деятельность, но гарантировать это никто не мог. Поэтому все возможные меры предосторожности были приняты. Не последнее место в вооружении экспедиции, подымавшейся встречать солнце, занимали всевозможные осветительные принадлежности, с которыми солнечный свет пока еще не мог конкурировать. Внизу часовой— Деревяшкин — с винтовкой наготове стоял около самого сильного прожектора, который освещал верхние ступени висячей лестницы. Подымавшиеся тоже несли с собой фонари самой разнообразной конструкции. Круги и полосы света, чередующиеся с темными промежутками, извиваясь, липли к ледяной стене и медленно вползали наверх.
«Как змея!» — подумал Деревяшкин.
Действительно, вся эта процессия могла вызвать представление об огромной, светящейся блестящими поперечными полосами, змее.
Наверху фонари потушили. Молча ждали солнца.
На горизонте, над обледенелым морем все больше светлело. Казалось где-то внизу раздували гори. Расплавленным металлом брызнули вверх блестящие струи. Потом медленно выполз край солнечного диска.
— Ур-ра!.. Взошло!..
Не успели смолкнуть приветственные крики, как солнце, точно испугавшись, снова исчезло.
— Ну, теперь ежедневно будет выглядывать все смелее. А потом и вовсе на небе застрянет, — сказал Жуков.
Двигатель Комлинского неустанно гудел, подымая облачко снежной пыли; сам Комлинский тоже неустанно возился около своей машины, что-то подстраивая и переделывая. Механик был убежден, что добьется получения «голубого угля». И действительно, понемногу сила ветра около люка незаметно, но непрерывно нарастала. В один счастливый день Комлинский с торжеством сообщил, что за последние трое суток двигатель зарядил один аккумулятор. Ковров осторожно высказал сомнение в том, что это является результатом работы самой машины, а не мускульной силы Комлинского, добавленной к ее «пустопорожней работе». И действительно — не прошло и нескольких дней, как машина, словно утомившись, постепенно перестала давать даже то ничтожное количество полезной работы, какое она — по-видимому, случайно — давала в течение трех суток.
Это счастливое время послужило как будто достаточным утешением для механика. Но если сам он находил еще возможным надеяться, что его широкие планы удастся осуществить, то остальные давно уже расстались с надеждой выбраться из ледяного ущелья на замороженном пароходе. Поэтому все внимание было направлено теперь на возобновленную работу по устройству бреши, через которую можно было бы вывезти лодку.
Пользуясь, как и при расчистке палубы, водой, взрывали лед большими глыбами, которые потом скатывали под уклон и отвозили на санях в сторону.
На вторую ночь после церемонии встречи солнца «обитатель айсберга» снова дал о себе знать — и опять самым необыкновенным образом. Среди ночи, когда все спали, раздался такой грохот, точно по айсбергу дали залп из нескольких морских орудий.
На этот раз паники в кубрике не получилось, но переполох был достаточный. Кто-то даже крикнул, что рушится айсберг. Выбежали на палубу, навели прожектора и направлении грохота. Выяснилось, что небольшой кусок айсберга действительно обрушился.
— Нет, он положительно мне все больше нравится, этот чудаковатый обитатель айсберга! — воскликнул Бураков. — Уверяю вас: он помогает нам, и притом сознательно. Смотрите — он сплеча крушит сверху ту же стену, которую мы долбим помаленьку снизу.
— А ведь верно, — согласился Жуков. — И знаете? Пожалуй, нам следовало бы действовать по его примеру. Сверху дело пойдет скорее: не надо оттаскивать лед — раз, и при падении отломанные глыбы продолжают сами колоть ледяную стену дальше — два.
— Ну что?.. Теперь уж не скажешь, что это моя работа? — добродушно спросил Бураков Комлинского, с величайшим изумлением глядевшего на освещенную прожектором выемку вверху айсберга.
— Д-да!.. Ты бы не сумел так, пожалуй. Да и ленив на это, — согласился Комлинский. Помолчав, он добавил: — Извини. Я был неправ, дурость такая нашла.
На следующую ночь повторилась та же история.
— Вот тоже союзника себе накликали! — раздраженно сказал Алфеев. — Экая дубина, — добавил он, понизив голос, точно опасаясь, что «обитатель айсберга» услышит его неодобрительный отзыв, — отдохнуть спокойно не даст.
— Дубина, — согласился Бураков, крикнул: — Эй, ты, приятель, как тебя там звать! Ты что же это? Совсем нам спать не хочешь давать? Работай себе на здоровье, как все порядочные люди, днем.
— Да и ты не умнее его, — рассердился Деревяшкин. — Не в том главная беда, что он нас будит. Он нашу работу срывает. Ведь если мы будем снизу лед буравить, а он будет обвалы устраивать — на нас, неровен час, и рухнет что-нибудь.
— Деревяшкин прав, — согласился Жуков. — Если этот «обитатель» будет продолжать в том же духе, нам ничего не останется, как присоединиться к его способу и грызть лед сверху.
— Может быть он делает нам тонкие намеки, что наш метод ему не нравится? — высказал предположение Ковров.
— Ничего себе, легонькие намеки, — проворчал Алфеев.
— Хорошо еще, что он валит лед в море, а не к нам.
Обитатель айсберга обладал редким упорством В следующую ночь шумный «намек» был повторен «с аккуратностью, достойной лучшего применения», как выразился Гаврилов.
Пришлось уступить определенно выраженному желанию беспокойного союзника, так как ничего другого не оставалось. На следующий день стали выламывать лед сверху. Здесь действительно работа пошла очень споро. Без особого труда удавалось взрывать огромные глыбы льда, заодно сбрасывая их вниз.
«Обитатель айсберга» видимо был удовлетворен тем, что его указания приняли к сведению. Во всяком случае свою ночную работу он прекратил.
Больше двух месяцев прошло без особых событий.
XIII. Под дневной свет
Солнце, осторожно выглядывая из-за льдов, изо дня в день смелело, показывая все большую часть диска. В одно прекрасное утро оно вышло целиком. День стал чередоваться с ночью, все более и более урезая ее время. В конце апреля ночь была окончательно вытеснена. Солнце перестало скрываться. В течение первой половины суток оно описывало верхнюю дугу своего пути, в течение второй половины — нижнюю, чуть не касаясь линии горизонта.
Однако солнечных дней в апреле было очень мало. Наплывали туманы, и ничего не было видно сквозь густую беловатую муть. В ущелье туман поселился прочно. Он задерживался там, уплотнялся и казалось вытеснял воздух, затрудняя дыхание; забивался во все щели, на все наращивая пухлые слои инея. Сверху же опускались все новые и новые массы тумана, точно кто-то, по-видимому без устали, сгружал огромные транспорты мокрой ваты.
Туман, конечно, не останавливал работы. Она даже подвигалась быстрее: лед сделался податливее и легко кололся большими глыбами.
Работа подходила к концу. В ледяной стене айсберга были прорублены длинные узкие ворота. Расширив их и расчистив путь, можно было бы протащить лодку. Но тут возникли сомнения относительно, того, когда пуститься в дорогу.
Ожидать, когда вскроется лед, было опасно — Жуков предупредил, что это может наступить очень поздно, и даже не исключена возможность, что вблизи острова, на всем видимом пространстве, лед вовсе не вскроется. Непрерывный день будет продолжаться четыре месяца, до конца августа, потом снова наступит зима. Самые лучшие месяцы для плавания — июль и август, но тронуться в путь надо раньше: в июне или даже в мае, так как за два месяца на лодке далеко не уйдешь.
Наметив план, решили выступить в конце мая. Нагрузив лодку всем необходимым и поставив ее на полозья, идти до тех пор, пока не встретится вода.
Комлинский, который уже примирился с мыслью, что ему придется расстаться со своим двигателем и по возвращении домой опыты начать сызнова, взялся сконструировать приспособление, которое сделает лодку аэросанями и глиссером одновременно. Для этого требовалось снабдить лодку пропеллером. Мотор имелся. Правда, пропеллер на льду будет давать очень небольшое поступательное движение, может быть не даст никакого, но облегчит труд людям, которые потащат лодку. А это было как раз то, что нужно: ведь быстрое движение по неровной поверхности льда все равно было бы невозможно.
Однако Комлинскому закончить пропеллер так и не удалось, да это и не понадобилось. Вопрос о дальнейших шагах разрешился сам собой и совсем не так, как предполагали.
Произошло это в середине мая, за несколько дней до срока, намеченного к отъезду.
Уже два дня свирепствовала арктическая буря. Не могло быть и речи о том, чтобы выйти за «ворота» айсберга и посмотреть, как она хозяйничает там, в беспредельных просторах ледяной пустыни. Без крайней нужды никто даже не выглядывал на палубу. Некоторое представление о неистовстве шторма можно было получить по нестерпимому вою и грохоту, раздиравшим и дробившим воздух даже здесь, в кубрике.