— Кристалл?!.. — вскричал я, вскочив из-за стола.
— Садись и ешь. Конечно, один сплошной, искусственно созданный кристалл — кубической, или простой, системы. Мы нашли такую соль кремневой кислоты, которая очень легко выкристаллизовывается из раствора или расплавленного состояния в безукоризненно правильных прозрачных кубах.
Одновременно мы нашли возможным кристаллизовать и другие соли, дававшие хотя такие же прозрачные кристаллы, но в комбинированных формах или в гексагональной системе, то-есть шестигранных фигурах. Такие кристаллы давали бы возможность создать более разнообразные формы постройки, но зато усложнили бы нам работу. Пришлось бы сохранить шестигранные комнаты и т. д.
Итак, мы остановились на самой удобной форме. В любой луже, пустив через нее ток известного напряжения и бросив щепотку катализатора[10], — который легко составить, — можно получить соль в растворенном состоянии. А заразив пересыщенный раствор маленьким кристаллом, ты сможешь наблюдать, как этот кристалл на глазах у тебя начинает расти.
Так мы и сделали. Ты сам обратил внимание, что на этом месте когда-то было озеро. Мы тоже в свое время заметили удобство места. Запрудили ручеек и восстановили озеро около пятнадцати метров глубины. А перед этим мы проделали такую штуку.
Из тонких деревянных рам, обтянутых холстом, сделали каркас здания. Материя была покрыта вязким составом, препятствовавшим росту кристаллической массы в какую-нибудь одну определенную сторону. Наружные границы самого дома, границы комнат и других пустот, которые должны были получиться в кристалле: как например, двери, лестницы, дворы, ниши, водопроводная, канализационная и вентиляционная сеть, печи с дымоходами и прочее, вплоть до архитектурных украшений и мебели, — все, по заранее составленному плану, тщательно было ограничено такими полотнищами или просто, досками. А такие пустоты, как водопроводные трубы, были намечены просто четырехугольными палками. Чтобы не препятствовать росту дома, пришлось поневоле во всем сохранять кубизм.
— Постой! А туннель? — воскликнул я.
— Туннель строился иначе. Завтра могу показать машину. Итак, когда все было готово, запрудили. Все эти подготовительные работы заняли у нас целое якутское лето (два с половиной месяца). Получив пересыщенный раствор, мы его заразили кристалликом, который из центра каркаса начал обрастать все наши декорации. Все это мы оставили на целую зиму под водой. Весной спустили воду и выжгли каркас.
— А откуда ты брал ток, энергию?
— Вот это-то самое главное, над чем мы работали. Это наши N-лучи.
Георг встал.
— Я через минуту вернусь, меня зовут.
Кто его звал, не знаю… Где-то на прозрачности стены показался темный круг— очевидно, это был условный сигнал.
Я смотрел на потревоженные складки портьеры. Вихрь мыслей проносился в моей голове.
Сзади меня зашелестело. Я обернулся.
Из-за портьеры противоположной двери опять показался, как я сперва подумал, Георг.
— Вы все-таки пришли обедать? — сказал я отцу Георга, ибо тотчас догадался, что это был именно он.
Тот улыбнулся, кивнул головой, очевидно, в знак согласия, но тут же сказал:
— Нет, я спешу в кузницу, там у меня есть работа. Я уже обедал, — и пожал мне руку. Очевидно, не зная, что добавить, он, как в кабинете, продолжая пожимать мне руку, зачем-то повторял:
— Очень, очень рад с вами познакомиться!
Чтобы что-нибудь сказать, я выразил сомнение в целесообразности тяжелой работы тотчас после болезни.
— После болезни? Нет… Нет!.. — запротестовал он.
— Все-таки это рискованно, организм, знаете… — добавил я, пытаясь выказать медицинские познания.
— Да нет же! — засмеялся он. — Вы спутали меня, очевидно, с моим сыном.
— Как сыном?
Тут я, кажется, принял вполне растерянный вид, окончательно ничего не понимая.
— Ну, да, — продолжал отец Георга, — произошло обычное недоразумение. Я думал, что Георг успел вам рассказать…
— И ваш сын?.. — почти боязливо спросил я.
— И мой сын — отец Георга. Очень рад вас видеть. Я вас, в сущности, уже знаю по словам Георга. А я, изволите видеть, Игорь Леонтьевич, дед его и прадед его сына, который полгода назад родился.
Последние слова он произнес совершенно с таким же сложным выражением лица и с такой же интонацией, как мой первый собеседник.
После этого он раскланялся.
Когда в комнату вошел еще кто-то вроде Георга, я подумал, что, если таким темпом будет продолжаться дальше, то, пожалуй, я и сам еще до ночи обрасту кристаллом и останусь стоять в одной из этих кубических комнат незыблемым сталактитом…
— Тут кто-то был? — спросил он.
— Да, я сейчас имел удовольствие познакомиться с твоим дедом, — ответил я и добавил:
— Если ты Георг, а не еще какой- нибудь предок.
— Я самый настоящий Георг! — засмеялся он.
— А знаешь, пожалуй, будет более по-товарищески сказать мне наперед, во избежание недоразумений: нет ли у тебя еще прадеда и других предков, которых бы я мог принять за одного из вас троих?
Он улыбнулся и успокоил меня:
— Прадеда нет, но есть прабабка.
Я облегченно вздохнул:
— Ее-то уж, полагаю, ни с кем не спутаю. На всякий случай, не дашь ли ты мне какого-нибудь приспособления для распознавания?
— Мы, действительно, очень похожи, но ты легко будешь отличать нас друг от друга, если обратишь внимание, что каждый из младших совершеннее организован и в нем более определенно выражен наш тип, — это заметно по росту, по четкости черт лица, по глазам и т. д.
«Тоже какая-то система, как и в строении дома», — подумал я.
Георг, по обыкновению, точно прочитав мои мысли, сказал:
— Да, мы выкристаллизовываем свой род так же, как вырастили дом.
— Какого же типа вы добиваетесь?
— Типа совершенного, сильного человека, с настолько развитым мозгом, что он будет превышать то, что называется гениальностью.
— И каждый из вас посвящает свою жизнь будущему потомку, более приближающемуся к чистому типу?
— Ты понял.
— Зачем это вам нужно? И не лишаете ли вы себя настоящей жизни во имя рискованного опыта с гадательным потомком?
Он взглянул на меня с удивлением:
— Разве ты находишь, что наша жизнь неинтересна?
— О, я бы хотел наполнить свою жизнь хотя бы сотой долей того содержания, которым ты наполнил свою! — произнес я горячо.
Так в чем же дело? Тебя устрашает, что мы непреклонно работаем над собой, проделываем опыты над своим родом, создаем свое потомство и служим ему? Смысл жизни — в труде, в достижении. Мы достигаем непрерывно. Не рассеиваем себя и свои силы, а накапливаем трудовые навыки, знание, усиленно тренируем и совершенствуем свой живой мозг для будущего общества — ты видишь — не без успеха. Это дает удовлетворение. Все побочные достижения, вроде особой длительности нашей жизни, вроде хотя бы этого дома и прочего, приходят естественно, сами собой, в процессе работы как попутные открытия.
Человек так же, как и его далекий предок — обезьяна, как и весь разнообразный животный мир, прошел длинный путь развития от простейшего одноклеточного организма. Человеческий организм, понятно, не застыл в этой форме, но его неуклонное развитие происходит очень медленно. Почему же мы можем при разведении животных и растений изменять породу, ускорять медленный ход развития, а не можем этого сделать с собой? — Конечно, вполне можем. Достигнуть улучшения породы можно изменением условий жизни, работы, воспитания, одним словом, разумной физической культурой, а также физико-химическими воздействиями, но, разумеется, эта работа должна проводиться в течение нескольких поколений. На ком же, кроме как на своей семье, можно проделать такой опыт?
— Это понятно, — сказал я, — но что представляют из себя ваши N-лучи, о которых ты несколько раз упоминал? N-лучи? Видишь ли, при всяком химическом процессе надо или затратить известное количество энергии, или, наоборот, ранее затраченная на создание этого вещества энергия освобождается и излучается в пространство, например, в виде тепла и света, как это происходит при горении. Человеческий организм работает по таким же законам химии и физики, по каким происходят все без исключения явления в мире. В частности, при работе нервной системы освобождается некоторое количество энергии, которая излучается в пространство. Найдя способ уловить эти лучи и изучить лабораторным путем их свойства, мы получили мощное орудие, которое поможет нам гигантскими шагами пойти к цели. Это открытие дает возможность самым наглядным образом показать, что наш мозг— машина, работа которой подчиняется законам физики. Тем самым веками накопленные, замусоленные сказки о какой-то особой небесной «душе» сдаются раз навсегда в архив.
Мы имеем теперь возможность напряженной повседневной работой, а также и чисто механическим путем с помощью машины накапливать энергию в своих организмах, в частности, видоизменять молодой растущий мозг своего потомка, и мы все живем одной общей жизнью. Я в этот момент имею в себе все мысли своего отца, деда и прабабки, а они, отсутствуя, знают все мои слова, видят то, что я вижу. И весь этот запас нервной энергии я направляю в сына. Понятно? Я никому из посторонних до сих пор этого не говорил. Ты меня поймешь, когда мы займемся в лаборатории.
— А почему ты мне это доверяешь?
— Отчасти потому, что ты занимаешься близкими нам научными вопросами. Из-за одного этого, впрочем, я не стал бы говорить. Последнее время нам казалось необходимым посвятить подходящего человека в нашу жизнь и работу, так как, по нашим расчетам, в случае какого-либо непредвиденного прорыва нашей цепи может понадобиться помощь постороннего.
В его словах звучала горечь.
Во время его пламенной речи во мне росло смутное чувство тревоги. В его грандиозном замысле я видел несколько слабых мест.
— Георг, — сказал я, — учел ли ты то обстоятельство, что человеческий мозг— очень сложная и хрупкая машина? Даже паровой котел выше известного давления может разорваться…
Во-вторых, как обычное правило редкий врач возьмется лечить себя и своих близких. Личные переживания помешают ему быть достаточно спокойным. Отсутствие объективности заставляет забывать азбучные истины и служит причиной многих грубых ошибок. А ведь вы, в сущности, взялись проделывать— каждый над собой и все вместе над своей семьей — непрерывную и ответственную операцию!.. В-третьих, — и это как раз подтверждает то, что я сейчас сказал, — ты, строя свои расчеты, как будто совершенно забыл об основных законах наследственности, законах менделирования[11], например, о расщеплении… Ведь не все желательные для тебя свойства передадутся обязательно единственному сыну (а, по-видимому, у каждого из вас по одному сыну). Могут передаться и нежелательные свойства. Твой опыт был бы тем успешнее, чем больше бы вы имели детей…
В-четвертых, — я могу себе представить, что ты хорошо изучил все свойства всех членов своей семьи, но как ты поручишься, что каждый из вас, выбирая себе жену, знает ее формулу наследственных свойств, знает все, таящиеся в ней в скрытом, рецессивном состоянии задатки? Может же ваш единственный ребенок получить все ее свойства, а ваши свойства могли бы проявиться не на этом, а на одном из следующих детей…
И, наконец, в-пятых, — как ты можешь ручаться, что ребенок ни в коем случае не заболеет? Наконец…
Я спохватился, что наговорил, может быть, слишком много, и осекся… Я сам испугался действия своих слов. Гримаса боли прошла по лицу Георга.
— Я все это учитываю, — глухо сказал он. — Конечно, возможны неожиданности. Иногда я боюсь атавизма, внезапной мутации назад. Но ты также забываешь, что организм способен необычайно развиваться под влиянием длительного планомерного упражнения, что невозможно для парового котла.
Что касается законов наследования, то мне ли их не знать! Ты вот сам забываешь о законе однообразия, установленном Лангом, который выяснил, что поколение наследственно чистокровных особей при одинаковых внешних условиях будет сходно с родителями. Жен мы изучаем и подбираем очень тщательно — и обычно из числа наших же родственников, что ускоряет отбор как в положительную, так и в отрицательную сторону. Но и «скрытые» свойства, которые таятся в жене, не проявятся в потомстве, так как все наиболее ценные, необходимые нам свойства удачно подобраны в мужской линии в порядке доминирующих, главенствующих.
Да, у нас бывает лишь по одному сыну, но в него вкладывается все. Если бы мы свое воспитательное и лабораторное воздействие делили между несколькими детьми, мы бы никогда не достигли в такой короткий срок таких результатов… Да есть еще и другие причины, которые заставляют нас ограничиваться одним ребенком…
Георг оборвал разговор и медленно ушел.
V. Подземное путешествие
Георг проводил меня наверх. Заснул я, как убитый. Я проснулся в шесть часов утра. Поспешно принял душ и, точно давно жил здесь и всегда так делал, — открыл небольшой шкафчик, где нашел горячий завтрак.
Мне хотелось поскорей увидеть Георга и попасть в его лабораторию. Спустившись вниз, я сперва остановился в недоумении. Где же его искать? Вспомнив несложные инструкции, я подошел к ближайшему рычажку для растенения стен и стал обнажать перед своим взором дом Георга во всех направлениях. Раза два попались затененные комнаты. Может быть, там люди? Осмотрел сквозь стены библиотеку, потом, этаж за этажом, башню, где наверху был водопроводный бак, а в прилепившихся двух башенках: —в одной телескоп, а в другой что-то вроде телефонной станции. Наконец, в самом дальнем конце одной из длинных пристроек я увидел в волнистых, несколько искаженных очертаниях три фигуры около какой-то машин наподобие парового котла. Как и следовало ожидать, контуры не раздваивались, и было безукоризненно отчетливо видно только в том случае, если я смотрел по направлению, перпендикулярному стенам, так как тогда я смотрел параллельно оптической оси кристалла. Довольно легко ориентируясь, я прошел более десятка комнат, два коридора и вышел во внутренний дворик, на противоположной стороне которого в большом зале-мастерской работали все «три Георга». Настоящий Георг бросил молот и подошел ко мне:
— Хорошо, что пришел. Хочешь вместо утренней прогулки построить заново кусок так понравившегося тебе туннеля?
— Довольна странная прогулка! — засмеялся я.
— Ну, так прокатишься в этом дождевом червячке!
— Хорош червячок! — ответил я, осматривая цилиндрической формы машину из какого-то белого металла длиной около десяти, а диаметром — четырех метров.
— Мы его зовем по привычке «червячком». Первый раз, когда мы его сконструировали, он работал по принципу дождевого червя, то-есть двигался под землей, заглатывая и выбрасывая ее сзади.
— А как же получились гладкие мозаичные стены?
— Впоследствии мы его усовершенствовали, и теперь наш червячок тем и отличается по существу от живого дождевого червя, что он с помощью вольтовой дуги своим передним краем расплавляет в стекло, все встречающиеся породы, а сзади выбрасывает в вагонетки, увозящие по разматывающемуся «бесконечному канату» полужидкую стекловидную массу. Расплавленные стены туннеля выглаживаются стенками машины, — при этих словах Георг любовно ударил ладонью по испещренному бесчисленными мелкими отверстиями металлическому остову.
— Теперь понимаю, почему у стен туннеля мраморный рисунок! — воскликнул я.
— Конечно, потому, что состав, из которого получается стеклянная масса, не все время одинаковый, как на стекольных заводах. Ну, а чтобы пол был прямой, сделана эта трамбовка, — указал он на массивный хвост машины.
— А как же вам удалось не расплавиться вместе со своей машиной или хотя бы не изжариться в ней? — спросил я.
— Машина из такого сплава, который вполне может выдержать нужную температуру. Между прочим, его коэффициент расширения равен нулю[12], другими словами, от жары наш червячок нисколько не увеличивается в объеме. А вот насчет жары внутри машины — пришлось поработать! Во-первых, внутри установлены два мощных теплососа, которые поглощают значительную часть тепла, используя его на работу мотора. Кроме того, весь этот остов вращается с такой неимоверной быстротой, что непрерывно выделяющийся на поверхность машины из этих мелких отверстий слой масла покрывает машину как бы подушкой, не успевающей расплющиться. Вращающийся остов, а с ним вся машина, покоится на подушке из масла, следовательно, трение — минимальное. Внутри еще имеются несколько нетеплопроводных прослоек и охлаждающие аппараты.
А масло откуда подавалось?