Annotation
"По жанру "Три дня иного времени" фантастическая повесть. Но, как это часто бывает у Б. С. Гречина, формальные моменты у него уходят на второй план, будучи заслонёнными содержанием. Поэтому собственно фантазийный элемент в этой повести почти не замечается, во всяком случае, не бросается в глаза. Но она не для того, как я понимаю, и создавалась, чтобы быть просто аттракционом, "обратной стороной Луны". Она про другое. В ней происходит соприкосновение разных времён. Если точнее, разных миров. Главный герой оказывается во временной петле, переместившись из одного исторического времени в другое. И это соприкосновение не столько открывает нам наше прошлое, сколько наше невероятно похожее на него настоящее". (Л.В. Дубаков)
Гречин Борис Сергеевич
Гречин Борис Сергеевич
Три дня иного времени
Б. С. Гречин
Три дня иного времени
Повесть
I
Я проснулась от звонка будильника, помня чувство радости. Было в этой радости и какое-то сердечное содрогание, близкое ужасу. Так случается.
Будильник я вчера завела на шесть утра для того, чтобы успеть на экзамен по английскому в первую пятёрку, и этот экзамен, наверное, был самым важным событием в наступившем дне. Но вот отчего-то вовсе он не казался таким важным, а сон - казался.
Я снова прилегла на подушку, чтобы припомнить сон, будто подушка могла его ещё удерживать. И удерживала, значит, потому что я вспомнила, вспомнила отчётливо.
Мне снилось, что зима превратилась в лето. Я в лёгком летнем платье иду по улице Свободы, оказываюсь у её начала, перехожу Комсомольскую. Сразу за пешеходным переходом - лужайка с клумбами, пешеходная дорожка идёт через эту лужайку наискось к остановке троллейбуса ? 1. Мне не нужно на этот троллейбус, я сейчас поверну направо - но нет, не поворачиваю. Вдоль дорожки стоит скамейка, единственная. На скамейке сидит молодой мужчина в офицерском мундире.
Я иду к нему и сажусь рядом.
Мужчина молчит, глаза у него полуприкрыты. Может быть, его летнее солнышко разобрало... Фуражку он снял.
Фуражка - необычного покроя. И мундир - не наш, советский, привычный. Да какое там советский! Это ведь самый что ни на есть царский мундир: два ряда пуговиц с орлом и эполеты с бахромой.
Мне приходит на ум (во сне), что передо мной артист из театра - вот же прямо перед нами театр имени Фёдора Волкова. Ну, а как иначе, не из прошлого ведь века он взялся. И, значит, к этому поручику (или кто он там) совсем не обязательно испытывать классовую ненависть, а можно с товарищем артистом поболтать по-дружески.
Что-то подсказывает мне, что даже и к белогвардейскому офицеру не обязательно испытывать лютую ненависть, но эту мысль я не думаю до конца. Эта мысль - не общественная, такие держат про себя, а если говорят вслух, то лишь в узком кругу, и соответствующие книги читают за ночь.
- Вы играете Печорина? - спрашиваю я.
Да, вспоминаю я: его мундир похож на мундир Печорина, как его увидел Врубель, иллюстрация 'Печорин на диване' есть в четырёхтомнике Лермонтова. А впрочем, как его увидел Врубель? У его Печорина взгляд такой глубокий и отрешённый, что неясно, как этот человек мог искать приключений, любить женщин, стреляться на дуэли... В школе я писала сочинение по образу Печорина и получила 'трёшку'. А кто бы не получил? Кто знает, что такое Печорин и что писать о нём?
Товарищ артист (господин офицер?) открывает глаза.
Сейчас я вижу, что он действительно очень похож на Печорина Врубеля. Узкое лаконичное лицо без лишних черт, прямой тонко вырезанный римский нос с лёгкой, правда, горбинкой и большие эти чисто врубелевские глаза.
- Я никого не играю, - отвечает он.
- Да? - уточняю я с насмешкой. - Уж не хотите ли вы сказать, что вы - взаправду офицер царской армии?
- Я ничего не хочу сказать, это вы говорите.
- А не боитесь вы вот так сидеть в общественном месте, господин эксплуататор? - подначиваю я его, одновременно и восхищённая, и раздосадованная его бесстрашным равнодушием. - Сейчас, конечно, не семнадцатый год...
Мужчина улыбается одним краем рта:
- Вы уверены?
И именно здесь рождается острое чувство прикосновения к тайне, близкое к ужасу, но сладкое: я вдруг понимаю, что могла нечаянно попасть во временнýю яму и провалиться на шестьдесят три года назад, в тысяча девятьсот семнадцатый. В этом случае господину офицеру очень скоро ой как не поздоровится... А вдруг он имел в виду тысяча восемьсот семнадцатый? Тогда не поздоровится мне: в этом году мои таланты примерной комсомолки и будущей советской учительницы совсем никому не нужны...
II
Я позавтракала одна (отец был снова в экспедиции): съела на завтрак сырок 'Дружба', доела горбушку от батона, допила пакет молока. Пролистала 'гармошку' шпаргалки: хотя бы зацепиться взглядом за то, что недоучила. Ни за что не зацепилась, да и то: последнее дело - учить в день экзамена. Скорчила перед зеркалом несколько гримас, пытаясь воспроизвести 'губную артикуляцию', которой нас учила Наталья Константиновна, молодой педагог по фонетике. Плохо у меня, студентки иняза, с артикуляцией, и с фонетикой, и с интонацией, а разве у кого-то лучше? Только у самой Натальи Константиновны и лучше...
В первую пятёрку мне попасть не удалось, да и зачем я рвалась? Пришла и моя очередь отвечать билет: тему Sport in the Soviet Union и пересказ отрывка из Хемингуэя вместе с его биографией. Принимала экзамен Клавдия Ильинична, немолодой педагог по прозвищу 'Железная Клава'.
Тему я учила и проворно оттарабанила. Уж, конечно, забыла всю губную артикуляцию, да и не сдалась она Клавдии Ильиничне совсем. Ответила на два вопроса: первый - о ближайшей будущей олимпиаде (вопрос-то был с подвохом, ближайшая - не в Москве, а зимняя в Лэйк-Плэсид, должна начаться через месяц), и о 'любимом виде спорта': про плавание. Не очень искренне ответила, потому что всё мне удавалось легко, всё я любила, и бадминтон, и баскетбол, и настольный теннис, и лыжи - и ничем как следует не занималась. Но нужно ведь было про что-то отвечать, а тех, кто разбрасывается, не любят, это я крепко усвоила ещё со школы.
Хуже обстояло дело с Хемингуэем, особенно с биографией. Поди упомни всех этих классиков! Они настрочили, а нам мучайся.
- Ernest Hemingway was, ehm... - мямлила я, наблюдая, как суровеет мой экзаменатор, пока не сообразила встать на привычные рельсы. - He is dear to us Soviet people because of his struggle for peace and his anti-fascist position. (Ах да, пришло в голову: он же в Испании воевал!) The writer fighted... ehm, fought (какой позор, забыла спряжение!) in Spain against fascists and sympathized with all people of good will. He was a consequent enemy of bouirgeois conformism and political hypocrisy. - Лицо Клавдии Ильиничны разглаживалось, мягчело: всё я говорила верно. - Towards the end of his life, the writer was persecuted by CIA, and this persecution may... might cause his death. (Вот чёрт, забыла, как будет 'преждевременную'.)
И ещё что-то я продолжала лепетать про преждевременную смерть творца от рук агентов капитала, а между тем параллельно, как это очень часто бывает со всеми людьми, думала про себя: да неужто так? Неужели вправду его так преследовали? Спятил, небось, дяденька под конец жизни, как старик Иван Никифорович из восемьдесят третьей квартиры, а то и наши пропагандисты присочинили. Могли? Очень даже. Ну что ж, хоть бы и сочинили: так, значит, нужно было, так, наверное, и сейчас нужно... для восьмого класса, скажем, но не для нас же, мы ведь выросли из пионерских костров, неуловимых мстителей и прочих красных дьяволят! Всей страной выросли, а наши вожди этого так и не заметили...
- А very good answer, - подарила меня своим суждением Клавдия Ильинична. - 'Excellent,' I say, considering the fact that you are a good Soviet girl with correct views, Veronica, and this also counts, at least for me. (Я закусила губу, чтобы не улыбнуться: конечно, только Клавдия Ильинична могла в полной невинности и уверенности, что так и надо, до сих пор использовать этот штамп, 'советская девушка', родом из тридцатых.) Please learn irregular verbs thoroughly.
Надо же, неужели целая 'пятёрка'! Ну, что-то старушка расщедрилась сегодня. Так бы и чмокнула её в щёку, да только не поймёт. Я только пробормотала смущённую благодарность, протягивая зачётку. Но я-то, однако, хороша: какая притворщица! Фу, скверно. А разве притворщица? Разве я в самом деле не 'хорошая советская девушка с правильными взглядами?' Ну, читала я вашего 'Ивана Денисовича', так разве это такое большое преступление и такая антисоветчина? Вся страна его читала...
Вот эта мысль (притворщица или нет?) слегка меня беспокоила, но подруги в коридоре не дали долго грустить, затормошили вопросами, завизжали с поздравлениями.
- Мы к тебе в гости придём, - пообещала мне Таня Жигалова.
- А что так ко мне? - весело уточнила я.
- Да ты что, 'экватор'! - загалдели они вокруг меня. - 'Экватор' отметить - святое дело!
- А у тебя хата свободная, батька уехал, - прибавила Таня. - Или уже нет?
- Да, да, конечно, приходите, - отмахнулась я счастливо-рассеянно, уже надевая в рукава свою синтетическую шубку. Гардероб в сессию не работал, оттого мы верхнюю одежду брали с собой в аудиторию и складывали на задней парте, педагоги кривились, но молчали. Ну да, 'экватор', конец пятого семестра. Не пригласишь их - и сами придут, без приглашения. А разве я против? Но не прямо сейчас. Сейчас мне хотелось побыть одной, додумать свою утреннюю мысль...
Девочки заметили мой манёвр с шубкой и снова зачирикали:
- Куда, Верунчик, куда ты? А дождаться всех? Собирались все вместе в 'Сказку' после экзамена! От коллектива отрываешься?
- Как же вы: и в 'Сказку', и ко мне? Не жирно будет?
- Так ты ж не понимаешь ничего! - принялись они мне объяснять наперебой. - Не понимаешь, а критикуешь: вот ещё взяла моду! Гляди, в 'Сказку' сейчас в массовом порядке все, и кто из области, и городские, чтобы никому не обидно было. Потом кто из области, поедут домой, а мы у тебя продолжим сабантуй. Не спорь, так надо!
- Ко мне пожалуйста, а в 'Сказку' я не могу, - честно сказала я. - До приезда отца осталась трёшка всего.
- Да ты что, Анжелка ведь всех угощает?
Я кашлянула от неожиданности:
- Кхе... И что это, вы хотите, чтобы я ела, пила, гуляла и веселилась на чужие? Не могу я так, девочки, извините.
- А твой Никита может, - сообщила Анжела Веденеева с ехидцей в голосе. - Его тоже позвала...
- Он не мой, - ответила я резко. Настроение сразу упало. - Можешь прибрать его себе, Анжелочка, не заплáчу, честное слово.
Подруги притихли, ожидая скандала. Так вот не будет вам скандала, не дождётесь! Я даже хотела это вслух сказать, но только оглядела их лица, несколько натуженно улыбнулась, выронила фальшивое:
- Извините, девочки, спешу!
И выбежала на улицу, застёгиваясь на ходу.
III
Мой обычный путь от педвуза домой - это пройти по Большой Октябрьской до площади Подбельского, чтобы там сесть на троллейбус ? 9. А сегодня ноги как сами понесли меня в другую сторону. Отчего бы не прогуляться в хорошую солнечную погоду? Я и не заметила, как вышла на улицу Свободы, а там, конечно, грех было не дойти до Знаменской башни и до той скамейки, которая мне привиделась во сне. Разумеется, только для того, чтобы убедиться, что не ждёт меня никакой 'Печорин', да ведь и правда, кто же зимой на улице си...
Моё сердце стукнуло пару раз невпопад. На скамейке действительно сидел кто-то.
- Мало ли куда я иду? - сказала я вслух. - В театр, например. Или в концертный зал, за билетами. Как раз самое быстрое по этой дорожке. Да, именно, за билетами. Просто иду. Мимо.
И пошла. Поравнявшись с мужчиной, я будто нечаянно повернула голову в его сторону, оглядела его, не останавливаясь.
И продолжала идти, но уже медленней, медленней. Встала, сделала несколько глубоких вдохов и выдохов.
Померещилось мне или нет, но только был мужчина на того, из сна - очень похож!
Не мундиром, конечно, и стрижка была другой (короткие волосы ершом), и гладко выбрит, а остальное - то же, продолговатое лицо с прямой посадкой головы, и прямой нос с лёгкой горбинкой, и глаза эти, большие, глубокие, врубелевские, словно какую-то особую печаль или ужас будущего увидели эти глаза.
Так я и продолжала стоять метрах в тридцати от него, а сердце продолжало стучать отчаянно. Ну что же, дурочка? Ты бы ведь разочаровалась, если бы никого не встретила, а сейчас чего перепугалась? Какой тебе нужен концертный зал, зачем? Укусит он тебя разве? Или ты что дурное замышляешь? А если не замышляешь, чего тебе бояться? Подойди ближе, подойди...
И я действительно подошла, ступая осторожно, почти боязливо. Мужчина что-то быстро писал в большом блокноте, поднял голову, только когда мне осталось шага три до него.
Во сне я присела на скамейку, но кто же зимой садится на мокрую скамью? Хотя он вот не побоялся. Так для этого вон у него какое чёрное отличное пальто имеется. Может быть, и не пальто вовсе, а флотский бушлат?
- Вы... простите, никакого отношения не имеете к Печорину? - спросила я весело: самый нелепый вопрос, который только можно было придумать, но молодой девушке многое прощается за миловидность, каждая это знает. А он ведь тоже совсем не старый...
Мой новый знакомец закрыл блокнот и, подумав, убрал его в чёрный кожаный портфель, который держал на коленях. Я приметила, что портфель достаточно потёртый и к новому роскошному пальто-бушлату не очень-то подходит.
- Ни малейшего, - ответил он. Здесь можно было разворачиваться, извиняться и уходить, но он мне вдруг улыбнулся.
И я улыбнулась в ответ, и едва не сказала ему: 'Вам идёт эта улыбка, вы с ней гораздо лучше выглядите, чем в моём сне' - но ведь не скажешь такого вслух! Вместо этого спросила:
- И неужели вам не холодно зимой сидеть на улице? Январь же, простудитесь! Хоть бы шапку надели... (Шапка лежала рядом, обычная зимняя меховая.) Вы скажете, конечно, какое мне дело, но вообще-то любому советскому человеку до любого другого советского человека может быть и должно быть дело! ('Какую я удачную фразу нашла в стиле Клавдии Ильиничны!' - проскакала озорная мысль.)
- Август, - ответил новый знакомец и поднялся, отряхиваясь. Сидел он, оказывается, на перчатках.
- Какой август? - испугалась я. Мурашки побежали у меня по спине, когда я вспомнила, что офицер из моего сна тоже сказал какую-то похожую нелепость.
- Меня зовут так: Август, - пояснил он.
- Ах, это! - я выдохнула с облегчением. - Ну, слава богу, а то уж я подумала...
- ...Что я немного ку-ку?
- Ну, да, да!
Мы оба с облегчением рассмеялись.
- А вы смелая девушка! - заметил Август (странное имя, верно?). - Часто вы знакомитесь с людьми на улице?
- А разве это дурно? - ответила я вопросом на вопрос, мысленно отметив, что он всё же 'с людьми' сказал, не 'с мужчинами'. Значит, не видит во мне какую-нибудь авантюристку, и на том спасибо.
- Нет, не то чтобы...
- Или это однажды плохо кончится, к этому вы клоните?
- Думаю, ничем плохим не кончится, пока...
- Пока что?
- Пока вы остаётесь в Советском Союзе, конечно.
- Вот новость! - поразилась я. - Да, остаюсь! А что, по мне похоже, будто брошу Родину и за бугор свалю?
- Вам не идут грубости, честное слово.
- Извините, - пробормотала я, мысленно поставив ему в уме плюс, а себе большой жирный минус. - Буду исправляться. Я вас, кстати, не отвлекла? А то вы человек образованный, с тонкой душевной организацией, писатель, наверное, или журналист, а тут пришла такая хабалка...