У крайнего прилавка, облокотившись о косяк, стояла Равиля, лучезарная, терпеливая и скромная жена Ибрагима. Месяц назад они сыграли свадьбу, дети у них появиться не успели, но муж уже берег ее и не посылал на тяжелые работы. Сам он сейчас был на мельнице, где со своим отцом и братьями фасовал муку в мешки. Готовясь к суровой зиме, они складывали их в амбар. Труд был пыльный и изнуряющий; Равиля знала, что до вечера они не управятся и горячий ужин к приходу мужа она начнет стряпать после полудня. Взгляд ее был устремлен на свекровь, крупную и величавую матрону, занимающей место на высоком табурете. Звонким голосом она зазывала покупателей; боясь продешевить, дотошно и придирчиво осматривала свой товар. Все женщины носили традиционные костюмы разнообразных фасонов и цветов - бархатные безрукавки поверх однотонных туник до пят, украшенных воланами или тесьмой, на ногах кожаные ичиги на мягкой подошве, головы дам покрывали калфаки с бахромой и платки. Наргиза, так звали свекровь, степенно торговалась сo стоявшим напротив морщинистым дедом. Черная тюбетейка не скрывала седой пушок на его лысой голове, из-под синего кулмэка высовывались домотканые пестрядные порты, на ногах были потертые сапоги. Бабай интересовался копчеными карасями, наполнявшими доверху ивовую корзину, стоявшую на прилавке. Солнце поднялось над лесом, слепило ему глаза, но дед не отступал, у него было достаточно времени. "За сколько продашь?" канючил он. "Не надо мне твоих денег, от них одна морока. Ты кузнец, Абузяр, с огнем дружишь, в горне металл плавишь и на наковальне куешь; сработай моей невестке браслет филигранный, я тебе серебра для него дам." "Я ювелир, а не кузнец, но сделаю за две корзины рыбы. Когда требуется?" "Здоров ты торговаться, ну ладно, так и быть забирай." "По рукам, но за один раз я твою рыбу до дома не донесу. Вторую корзину здесь на время оставлю. За ней мой внучок прибежит." "Как знаешь. Когда начнешь?" "Как только заказ получу." Наргиза подняв глаза к небу, задумалась. "Приходи к нам сегодня вечером; вся семья за столом соберется; поужинаешь с нами и о делах поговорим." "Как скажете," Абузяр повеселел. "Десять лет ты здесь живешь, а не привык к нашей честности," выговаривала она. "Сколько лет тебе было, когда тебя повезли в Казахстан?" "И тогда я уже был старым," его глаза печально мигнули. "Тех, кто оттуда пришли сразу видно - дерганые и недоверчивые. В нашем краю изобилие и покой, мы здесь родились и умрем, и ничто больше нам не нужно; это наше место." "Жизнь там такая, социализм называется," вздохнул дедушка. "Слышала я про Сталина и про депортацию." "Слышать мало. Ты не видела столько горя, сколько видел я. У меня тогда по пути из Бахчисарая вся семья погибла." Абузяр всхлипнул. "Как ты уцелел?" "В другой вагон посадили." "Тот самый, который спас Крафти?" "Какой же еще... Он только один вагон утащил. 70 человек в мгновение ока перенеслись сюда. Чудеса..." "Не чудеса, а сверхцивилизация. Они тоже Бога почитают и Имя Eго славят, просто они раньше нас во космосе появились."
"Ну, покедова," не в силах одолеть премудрость, дед взвалил корзину на плечо и побрел вдоль берега к деревне. Проводив его взглядом, Наргиза минутку поглазела на переправу, где галдели мужики и артачились упрямые кони, потом повернулась к пологому откосу, на котором между трухлявых пней ярко горели мухоморы, почесала переносицу, сладко зевнула, потянулась, и вдруг, пораженная, замерла. Челюсть ее отвисла, глаза округлились, руки затряслись. Она была первой кто увидел незнакомца! Да какого! Случившееся стало крупнейшим событием ее жизни; в дальнейшем ее рассказ вошел в историю, превратился в народное предание и она устала повторять его вновь и вновь. Вот, что ей представилось.
"Он задевал головой облака и из глаз его сыпались молнии, одежда на нем струилась и пенилась как водопад, голос его грохотал громче грома, каждый шаг его был с полверсты, ветер вокруг него свистел и гудел, а как только ступил он в реку, она остановила свой бег."
Ахмет встрепенулся и осмотрелся по сторонам. Он не ожидал такого переполоха. Заблеял и замычал скот, лошади стали бить копытами землю, собаки рвались с цепей, людские разговоры вмиг оборвались, все уставились на него. Лица перевозчиков побелели, они бросили шесты, ветхая веревка с треском лопнула и течение увлекло паром. Cтарую посудину развернуло и начало потихоньку сносить на завал из бревен и камней, который в ста метрах от них перегораживал реку. "Если затащит под завал, то перевернутся," донесся с берега взолнованный юношеский тенор. На пароме горстка мужиков утихомириливали встревожившихся овец. Кто-то, отломив доску от обшивки, опустил конец ее в воду и пытался править как веслом. Ахмет ни секунды не колебался, но и не спешил, действия его были точны и хладнокровны. Перелетев на середину реки, он погрузился в нее по пояс, уперся руками в деревянный просмоленный борт и медленно вывел паром на отмель, туда где с утра толпилась очередь. Сейчас место опустело и там одиноко стояла пожилая величественная женщина с глиняным кувшином в руках. Когда Ахмет подошел к ней, она молчала, но глаза ее были полны бескрайнего удивления. "Исәнме, әби. (Здравствуй, бабушка"), тихо обратился он к ней. "Ничек яшисең? (Как живёшь?) Будь ты жива да здорова ещё сто годов!" Ахмет опустил голову. Ошеломленная женщина молча протянула ему кувшин. Обеими руками Ахмет взял его и поднес ко рту. "Яхшы кымыз (Хороший кумыс)," немного отпив, он улыбнулся. "Век такого не пробовал." "Сез татар? (Татарин?)," робко спросила Наргиза, принимая сосуд из рук пришельца. "Конечно, татарин!" воскликнули сбежавшиеся односельчане. "Глядите какой герой; у нас других не бывает!" Толпа сомкнулась вокруг него плотным кольцом, но близко подойти не решалась. "Меня зовут Ахмет Бахтияров," представился он и повернулся кругом, всматриваясь в их радостные лица. Какими эти люди были разными - молодыми и старыми, прагматиками и мечтателями, кряжистыми и худощавыми, но все они были трудолюбивыми, трезвенными и бережливыми, на всех лежала печать свободной и безмятежной жизни вдали от гнета власти. "Из какого вы времени?"осмелился спросить Галляметдин, коренастый черноволосый здоровяк, одетый как и все в незамысловатую одежду сельских жителей - кулмэк, ыштан и итек. Бархатная зеленая тюбетейка с черной каймой выделяла его. Вот уже пять лет как народ выбирал его старостой и он гордился этим. "Я прибыл из 1939 года. В каком времени вы живете?" "Мы записываем нашу историю с 16-го века, когда сюда попали наши предки," неторопливо объяснил староста. "Мало нас тогда было и жили мы по старинке - при лучинах, свечах и факелах, пока крымские татары не познакомили нас с керосинками." "К 1944-ому году наука значительно продвинулась вперед, так они нам разъяснили," протолкавшись поближе, серьезно пробасил высокий, худенький подросток. Дружный смех заставил Ахмета улыбнуться. "Мы живем в деревнях и слободах, мы построили дороги и шоссе, но больших городов мы не любим, от них лишь суета и искушение. У нас есть мечети, приходские школы и медресе. У нас нет ни ханов, ни династий, у нас самоуправление," продолжал Галляметдин. Взгляд его проникал Ахмету в самую душу. "Так вы ничего не знаете про войну?" ахнул Абузяр. Ахмет отрицательно покачал головой. "В 1941 году была война с Гитлером," откуда то из гущи толпы стал просвещать гостя тонкий мальчишеский дискант. "Татары воевали против фашистов, но в 1944 году пришло НКВД и выселило крымско-татарский народ в пустыню. Мои родители выжили, но большая часть наших погибла." Услышав это, Ахмет в ярости топнул ногой. "Верно, от советских ничего хорошего не дождешься," согласился Абузяр, сжав кулаки. Наступило долгое молчание, которое прервал Галляметдин. "Вечереет; будьте нашим гостем," сделал он приглашающий жест рукой и посмотрел в сторону деревни. Там на широкой поляне выстроились в ряды несколько десятков почерневших от времени высоких изб. Их коричневые железные крыши еще не просохли от недавнего дождя. Из закопченых кирпичных труб в безоблачное небо вился сероватый дымок. Узоры резных наличников на окнах отображали традиционные исламские мотивы. Через волнистые стекла проглядывали горшки с зелеными веточками растений. Посередине главной улицы торчала гигантская жердь колодезной бадьи, а вдалеке возвышался изразцовый купол мечети и минарет. Окрестности были пусты, только во дворах и в огородах мелькали человеческие фигуры, да по тропинке от колодца девушка несла плавно и легко на коромысле полные ведра. Ее украшения нежно позвякивали, платок и зеленые шаровары не стесняли движений, вода не плескалась, она осторожно обходила лужи и слякоть на своем пути.
Ахмет и Галляметдин возглавляли процессию, за ними вразброд следовали остальные. Шел Ахмет неторопливо, останавливаясь, с интересом смотря по сторонам. Широко раскрытыми глазами оглядывал он окружающее, восхищаясь смекалкой и опрятностью своего народа, аккуратными строениями и садиками вокруг, огороженными штакетником. Из ворот одного из домов вышел плечистый человек, облаченный в баранью безрукавку, шаровары и сапоги. Он остановился возле поленницы дров, разглядывая шествие. Равиля бросилась к нему и добежав, уселась рядом на скамейку, что-то быстро рассказывая и показывая в сторону новоприбывших. Мужчина кивнул ей и быстрым шагом направился к Ахмету. Его скуластое безбородое лицо с узкими глазами и приплюснутым носом было бесстрастно. "Ассяламягаляйкем. Минем исемем Ибраһим." (Здравствуйте. Меня зовут Ибрагим.") Ахмет представился и они пожали друг другу обе руки. "Безгя кереп чыгыгыз." ("Заходите к нам."), пригласил он.
"С удовольствием," ответил Ахмет. "И вы к нам заходите, почтенный," Ибрагим повернул голову к старосте. "Спасибо, в другой раз," отнекивался он. "Мне надо до темна курятник починить. Принимайте Бахтияр-бека," этим словом Галляметдин как-бы возвел Ахмета в дворянское звание. "Он гость знатный и щедрый." Ахмет рассмеялся, вспомнив свое подневольное, нищенское существование в СССР, и последовал за хозяином. На крыльце он обернулся, попрощался со своими новыми друзьями и вступил в избу. Хозяин шел первым. Поддевка туго облекала его атлетическую фигуру. Из-под края ее высовывалась красная, загорелая шея. Смушковая шапка на голове Ибрагима почти подпирала потолок. "Ряхим итеп утырыгыз." ("Пожалуйста, садитесь,") приветствовала Равиля вошедших. Она стояла посередине просторной кунацкой и розоватый вечерний свет из окон лился на ее тонкую изящную фигуру. Честь хозяйки требовала безупречного приема дорогого гостя и она сделала все возможное. Равиля уже спроворилась поставить чайник на очаг и под казаном пекся малай. Мужчины уселись на войлок, разостланный на полу. В опрятной, чисто выметенной комнате мебель почти отсутствовала. Пестрые ткани и ярко начищенная медная посуда украшали стены. Большая выбеленная печь занимала четверть помещения. Две затворенные двери вели в другие части дома. Равиля поставила перед ними на низком столике пшеничную шорбу, пельмени с катыком, кумыс в кувшине с узким горлышком и отправилась на кухню, готовить следующее угощение.
Ибрагим произнес молитву перед вкушением пищи и они принялись за еду. "Как вы к нам попали?" спросил хозяин, немного погодя. "Все говорят, что вы одарены высоким разумом и могуществом." "Моя мудрость от Аллаха. Узнал же я о вас от друга вашего друга. Его зовут Вау. Я встретил его на Луне после освобождения из неволи. Он привел меня сюда, в свою сверхцивилизацию и потом рассказал о вас." Ахмету было неудобно утаивать подробности своего прибытия; он решил промолчать. "Я бы хотел, чтобы Вау и его друзья привезли бы сюда больше наших." сказала Равиля. Она сидела рядом с мужем и в руке ее был надкусанный перемяч. "Да, татары там страдают," подтвердил Ахмет. "Ну, а что у вас?" "Все хорошо, только нас очень мало. Десять лет назад мы провели перепись. Мы подсчитали, что на всей планете нас около трех милионов," Ибрагим наморщил лоб. "Мы исследуем наш мир, основываем города, колонии, строим дороги, заводы, судоверфи и плаваем к экватору, правда дальше на юг никто из нас не проникал; может вы нам поможете?" Хозяева вопросительно посмотрели на Ахмета. "Я готов сделать все, что в моих силах. Но мои мысли с татарами, которые остались на Земле. Почему такое процветающее государство как Золотая Орда погибло?" "Что здесь особенного?" Ибрагим взял в руки лепешку, разломил ее на куски и протянул каждому. "Я читал книги. История полна таких примеров. Империя преуспевает сто или двести лет, потом ее аристократия впадает в летаргию, веря, что процветание навсегда, начинает забываться, спорить и грызться между собой. Государство слабеет и приходит в упадок. Появляются воинственные племена, которые атакуют обессилевших соседей и в конце концов захватывают их страну."
"Здесь мы все живем в добре, уважении и любви, без гнева, распрей и разногласий," раздался голос Равили. Обязанности хозяйки не давали ей покоя и она уже хлопотала возле очага. "Oдна религия, oдин язык, одна кровь," продолжала она. "Там же ханы вместо того, чтобы беречь свое царство, воевали между собой. Враги Ислама воспользовались раздорами и перебили наш народ." Наступило молчание. Угасший день за окном уже переходил в сумерки, предметы в комнате стали терять очертания; пламя в очаге, то тлея, то разгораясь, бросало дрожащие блики на стены и потолок. Летели минуты. Ахмет внимательно рассматривал снедь на столе, Ибрагим прямо и неподвижно сидел по-турецки, а Равиля стряпала на кухне.
"Почему вы так мало едите?" вернувшись, спросила она. В ее руках был жестяной поднос, на котором стояли синие пиалы, наполненные горячим чаем и тарелки с урюком и чакчаком. "Возьмите побольше." "Спасибо. Все замечательно вкусно, но я не голоден," Ахмет поклонился хозяевам. Он не хотел объяснять, что пища ему не требуется и его невозможно убить. "Вам не холодно без обуви?" Ибрагим указал на босые гости кунака. "Дадим вам тапочки." "Все в порядке. Обойдусь. Мои ичиги сейчас где-то на дне океана. Их, наверное, обжили какие-нибудь каракатицы," он рассмеялся, вспомнив свое прибытие. "В чем же дело? Я стачаю вам сапоги лучше прежних. Позвольте смерить." Он встал, подошел к керосиновой лампе, висящей над потолком, и, чиркнув спичкой, зажег ее.
В этот момент послышались шаги в сенях и легкий стук в дверь. "Входите," прокричал Ибрагим. Щурясь от яркого света, в избу вошел Галляметдин и мальчик лет пяти. Обеими ручонками держался он за рубаху своего дедушки. Удивленные глаза малыша робко глядели на незнакомца. На кудрявых волосах его сидела войлочная шапочка, которую он то и дело поправлял. "Вот привел внучка познакомиться с беком," Галляметдин обнял своего внука за плечи и вопросительно взглянул на Ахмета. "Очень рад знакомству," Ахмет представился и протянул мальчугану руку. " Назиф," неожиданно выкрикнул он. "Это правда, что ты горы сдвигать можешь?" "Если надо, то сдвину." " "Когда научишь?!" "Зависит от обстоятельств." Эти слова равно озадачили мальчонку и взрослых. Они не смотрели друг на друга, размышляя. Наступившее молчание прервал Ибрагим, "Садитесь, угощайтесь дорогие гости." "Спасибо, но в другой раз. Мы Бахтияр-бека к себе приглашаем. И вы к нам заходите." "Сейчас не можем," Ибрагим развел руками. "У нас еще много работы на сегодня." "Как знаете. Пойдемте к нам, Бахтияр-бек." Галляметдин прижал руки к груди. "Там вас наша семья дожидается. Дети хотят услышать ваши истории." "Бахтияр-бек, это наша традиция. Все хотят пригласить вас к себе в гости." объяснила Равиля.
Глава Седьмая
В жилище Галляметдина Ахмета встретила все домочадцы, два его взрослых сына, их жены и внуки. Две зажженных металлических лампы под низким потолком и красноватое пламя очага наполняли помещение тусклым светом. Младшее поколение удобно разместилось на полу в углу комнаты. Девочки нянчили кукол или помогали взрослым по хозяйству, мальчики с ножичками и шильцами в руках что-то мастерили из кусков дерева. Жена хозяина по имени Джитез, морщинистая, сутулая женщина, закутанная в кафтан из верблюжьей шерсти, пригласила их к столу, на котором стояли чашки, медный чайник и блюда со сладостями. Чайник передавали друг другу и по очереди наливали кипящий напиток. Клубы пара порой скрывали от Ахмета пятнадцать пар глаз, устремившихся на него. От него ждали рассказа и он начал повествование, обращаясь преимущественно к детям.