Глава Девятая
Русский стан был полон огней, движения и суеты. В густеющей тьме, подсвеченной пламенем костров, скрипели полозья саней, щелкали кнутами возницы, ржали отчаявшиеся лошади, тяжело дыша топали колонны ратников и зычно покрикивали их начальники. На причалы сгружалась конница вперемежку с повозками, бочками и ящиками, подтягивались орудия и боеприпасы, подвозились мясо и хлеб, свежеприбывшие копейные роты проходили смотр, сновали и беспокоились командиры, пушкари проверяли на исправность свои единороги и бомбарды, стрельцы чистили и надраивали аркебузы и пищали, а знатоки подкопных дел приклеивали свечки и фитили к потаенному множеству пороховых зарядов. Войско готовилось к повторному приступу.
Все они робели, каждый по разному, но всех их холодил страх и желание избежать печальной участи многих тысяч их соратников, погибших при штурме Казани два дня назад. Однако, больше всего их обуревала жадность. Взирая из грязи окопов, траншей и редутов на богатый, столичный город каждый из них мечтал ворваться туда и увести в полон хотя бы парочку местных жителей, а если повезет, то прихватить пригорошню драгоценных камней и кошель золотых монет впридачу. Каждый из них запомнил царевы слова: "Все в городе ваше. Отдаю вам Казань на шесть дней. Мужского пола всех истребите, женщин и детей используйте по своему усмотрению. Везите оттуда все, что пожелаете." Вожделение зажгло их сердца, делая их бесстрашными и жестокими, прыткими и расторопными. "Вишь как, дело нешуточное," гутарили они, греясь у костров. "За один рубин или изумруд мне на нашем рынке продадут корову или коня, за пару алмазов я построю избу да еще прикуплю землицы, а с капиталом в сто золотых кругляков выйду я в купеческое сословие!" "Да, богатство на дороге не валяется," по-хозяйски рассуждало воинство, точа свои пики и сабли, и поглядывая на недоступный город. "Богатство -то оно там. Вот ужо мы его оттуда достанем - ни выроним и ни растеряем, будьте спокойны!" Они грозили кулаками притихшей и сумрачной столице.
Ритмичный скрежет брусков о железо, гогот, крики и брань ратников легко проникали через ковровые стенки шатра и отвлекали внимание царя. Он сидел понурый, поджав свои ноги под резной трон персидской работы, всегда сопровождавший его в походах, и выслушивал донесения гонцов и военачальников. По обе стороны от него с бердышами на плечах, в медвежьих шапках и длиннополых красных кафтанах с высокими воротниками стояла охрана из дворян. "Предлагали мы вчера хану сдаться, не захотел," молвил царь. "Татары по городу похаживают, надо мной насмехаются и всякое грубиянство мне оказывают. Не потерплю!" Он поднялся и резко выпрямился, на бледном лбу угрожающе вздулись синеватые жилы. Его парчовое одеяние заколыхалось, левая рука в красной рукавице, крепко сжала костяной посох, правая вытянулась на восток.
"Ты, Семен Шереметев," наставлял Иван IV, склонившегося у его ног князя, "как на заре пропоет труба бросайся со сторожевым полком на Муралеевы ворота. Ты, Василий Серебряный," обратился он к коленопреклоненному сановнику слева от него, "как только зажигальщики взорвут подкопы под рекой, поведешь полк правой руки на ханский дворец. Полк левой руки штурмует посад. Опосля мы взорвем третий подкоп и устрашим басурман. Стену и палаты позади разметает. Tатарове закручинятся и заплачут. Поделом им!" Он стукнул посохом об пол. Черты лица его исказились гримасой, на скулах появились красные пятна, в глазах зажглись огоньки адской злобы. "Большой полк атакует с юга," продолжал он, совладав с гневом. "Осадную башню к утру собрать и поставить напротив Арских ворот. За все спрос с Горбатого-Шуйского, он воевода строгий и смекалистый." Услышав свое имя главнокомандующий поклонился. Он стоял у входа в палатку, расставив измазанные глиной сапоги, ширококостный и приземистый, в немецких латах, с пистолетом и двумя кинжалами заткнутыми за пояс, на бедре его висел тяжелый кавалерийский палаш. "Дозволь, государь-батюшка Иван Васильевич, слово вымолвить," Горбатый-Шуйский прижал ладонь к сердцу, "не изволь беспокоиться, кормилец, исполним твою волю царскую и изгоним завтра ворога из Казани." Морщины обозначились на его грубом и жестком лице. "Знаем мы вас, словоблудов," забрюзжал Иван. "Все вы охотники по пирам ходить да песни слушать. В третий поход мы сюда пришли, а Казань-то вон стоит, целехонькая." Он сладко зевнул и зажмурил глазки. "Пошли все вон, мы почивать будем." Торопясь, толкаясь и наступая друг другу на ноги царедворцы поспешно выбежали. В минуту шатер опустел; под присмотром дежурного боярина спальники уложили царя на разостланную постель и две пригожие юницы, чесальщицы пяток, кланяясь до земли, приступили к ночным обязанностям. Снова мироздание превращалось в идиллию, баюкая и ублажая властелина. Вскоре услажденный прикосновениями и поглаживаниями Иван задремал. Во сне он видел себя въезжающим в крепость на белом коне. В его мечтах Казань пылала, дым застилал небо, трупы громоздились до самых облаков; он громко смеялся над неуклюжими городскими старшинами, склоняющими перед ним свои знамена. Хан Ядыгар и его семья распростерлись у ног победителя. Обливаясь слезами горючими они ожидали своей участи. Усмехнувшись погрозил Иван своей холеной ручкой и внезапно ощутил болезненный пинок в зад. Величайший открыл глаза. Это был не сон! Возле его кровати стоял живой татарин! Он не выглядел истощенным, сломленным и смиренным, какими Иван IV представлял казанских татар после сорокадневной осады. Наоборот, нарушитель покоя был здоров, опрятен и даже дерзок. Костюм мурзы облекал его сухощавое, стройное тело. Он гордо и высоко держал свою голову, увенчанную соболиной шапкой, а взгляд его черных, колючих глаз прожигал Ивана насквозь. Царь осмотрелся в поисках помощи, но никого не нашел. Шатровый отсек освещали полусгоревшие свечи в канделябре и пламя переносной печки. Ни девок-чесальщиц, ни челяди, ни тем более охраны видно не было. Величайшего оставили одного! Какое безобразие! Его драгоценная особа трусливо задрожала, но все же, собрав все силы, он попытался крикнуть, "Как, ты холоп, посмел в царскую опочивальню вломиться?!" Но голоса у него не оказалось! Он лишь беззвучно открывал рот и вылупливал глаза, как усатый пескарь, выброшенный рыбаками на берег. Следующим пинком Ахмет сбросил Ивана на пол, обошел кровать и наступил сапогом на шею противника.
"Ты - порождение негодяев," Ахмет наклонился ближе к Ивану IV и плюнул ему в лицо. Слюна повисла на брови, переносице и левом глазу, мешая ясновельможному смотреть. Украдкой он утерся, но внимательно слушал и накрепко запоминал. Ахмет произносил каждое слово громко и отчетливо. "Я знаю, почему ты стал убийцей и развратником. Ты психопат. В иной обстановке ты был бы нормальным, хорошим человеком. Однако, ты, высокорожденный, с детства вырос в страхе за свою жизнь. Ну, и нравы у вас при царском дворе! Русская знать, твои кровные родичи не знают ничего другого, кроме яда и предательства. В борьбе за власть вы травите друг друга клеветой, ртутью и мышьяком. Бояре отравили твоего отца Василия III, а сейчас кормят отравленными яствами твою жену Анастасию." Иван пискнул и удивленно дернулся под его сапогом. Ахмет пояснил, "Твоя жена зачахнет и умрет через пять лет, бояре отравят твоих последующих шесть жен, потом они возьмутся за тебя. В 50 лет ты станешь дряхлым, морщинистым, беззубым стариком. Твое правление - нескончаемое бедствие для твоей страны. Оно хуже чумы, войны или моровой язвы. Ты казнишь своих верных слуг, ты превратил свой народ в бессловесное стадо рабов, ты привел в запустение целые области. Твои свирепые страсти уничтожают инакомыслящих, разрушают хозяйство и торговлю, вырубают из генетического фонда самых независимых и талантливых, оставляя для потомства лишь покорных и неповоротливых. Ты предтеча советской власти. Через 400 лет после твоей кончины появятся подобные тебе негодяи. Их имена Ленин и Сталин. Эти дьяволы, как и ты, огнем и мечом пройдут по своей стране, уничтожая народ и его веру. Поразительно, что забывчивые и всепрощающие русские уважительно назовут тебя "Грозным", хотя подобающая твоя кличка - "Беспутный и Кровавый". Так же поразительно, что памятники и постаменты твоим мерзопакостным подобиям - Ленину и Сталину - даже 100 лет спустя после разоблачения их преступлений будуть "украшать" площади и скверы городов. Видно никому до палачей дела нет." Ахмет поднял голову и прислушался. "Уходи с земли нашей. Если нет, то я тебя со света сживу." Он снял свою ногу с тела поверженного врага. "Поднимись. Причешись. К тебе идут твои слуги. Они тебе доложат, что твоя армия не боеспособна." Ахмет отступил в сторону и медленно растворился в воздухе. Только тогда в углу обозначился присутствующий в комнате дежурный боярин. Он был бодр и свеж и не подозревал о случившемся. Он бросился поднимать лежавшего на полу государя и усадил его на кровать. Его господин ошеломленно поводил глазами в поисках своего обидчика. "Впредь офицерский пост учредить в моей опочивальне," прошамкал Иван, ощупывая свою шею. Она распухла, ныла и повернуть голову было трудно. "Пустите меня к государю Ивану Васильевичу," послышался знакомый голос. "Ваше высочество, к вам князь Шуйский с важным известием просится," доложил из прихожей ливрейный холоп. "Зови," Иван переступил через упавшие портки и нырнул в кровать, натянув до подбородка одеяло.
Черная, густая борода его торчала наружу, а глаза превратились в узенькие щелки. "Не вели, государь, казнить, вели речь говорить!" Горбатый-Шуйский, мокрый и грязный, повалился на ковер. Побледневшее, осунувшееся лицо его было искажено ужасом. Руки кровоточили и с плаща капала вода. Он был в том же одеянии, как и вчера, но панцирь, кинжалы и какие-либо металлические предметы на нем отсутствовали. Похоже, что князь всю ночь провел на ногах, готовясь к нападению, и не соснул ни минутки. "Беда, батюшка!" в возбуждении выкрикнул он. "Оружие наше все заржавело и в прах рассыпалось, а порох весь вымок и не взрывается! Воевать чем прикажешь, кормилец?" У Ивана от гнева забурлила кровь в жилах и застучало в висках. "Порох есть - сушите! Дубины и рогатины есть - ими бейтесь! Зубы, кулаки и ногти есть - ими кусайтесь и царапайтесь! Не отменю штурма! Нас впятеро больше!" В бешенстве его пальцы сграбастали край одеяла. Поклонившись, главнокомандующий пулей вылетел из шатра. Ахмет, стоявший на берегу и наблюдавший за событиями, видел как грузный и сгорбленный князь заковылял к причалу. И здесь была неудача! Железные скобы больше не связывали доски и брусья с опорами, дерево разъезжалось и не держалось на местах. Постройка покосилась и разваливалась на глазах. Та же участь постигла и флот. Гвозди истлели, в днищах и бортах открылись течи и корабли постепенно погружались в студеные волны. В отчаянии Шуйский сжал голову руками. Войско растерялось. Вместо пушек на лафетах лежали горки ржавчины, вместо сабель ножны заполнял коричневый порошок, лишь серебряные и медные рукояти уцелели. Наконечники стрел и копий превратились в золу, а от пищалей и мушкетов остались одни приклады. Оробевшие ратники в неуклюжих тегиляях и овчиных шапках, топтались вокруг костров. "Откуда такая напасть?!" возмущались они, обеспокоенно ворочаясь, вытягивая шеи и настороженно зыркая по сторонам.
Светало. На востоке через разрывы низко стлавшихся туч пламенела ослепляющая полоска зари. Восходящее солнце золотило своими лучами остроугольные башни и горбатые крыши осажденного города. Засверкали купола мечетей и мозаичная облицовка минаретов,
осветились резные окна, порозовели стены и шпили ханского дворца, выступили гордые пояса булыжных стен. Стаи голубей парили в восходящих потоках воздуха. Острое зрение Ахмета различило открывающиеся ворота и татарскую конницу с саблями наголо, выезжавшую тихой рысью, за ней бежали пешие отряды. Насколько хватало глаз наступающие громили неприятеля. Быстро пройдя через покинутый лагерь, казанцы брали в плен напуганное московское воинство. Бессчётная масса завоевателей сгрудилась на берегу, надеясь перебраться через Волгу. Молча и угрюмо они ожидали, что будет с ними дальше. Их вязали и строили в конвойные ряды. На той стороне на пригорке хан Ядыгар в белой чалме, зеленом халате и с обнаженной саблей в руке гарцевал впереди своей свиты на белогривом коне. Нукеры волокли из шатра Ивана IV и его штабных. Под руки их подтащили к стопам победителей. Величайший упирался, гневно тряс непокрытой головой и не хотел поклониться. Его роскошная песцовая шуба была замазана грязью и неизменный посох отсутствовал. "Это наша победа," на глаза Ахмета выступили слезы радости. Ликование охватило его, все чувства обострились и внезапно в своем сознании он услышал скрипучий голос, "Не совсем так. Ты не имел права этого делать. Ты нарушил закон." Ужас обуял Ахмета. Гатжит, спрятанный у него за пазухой, дрожал и требовал внимания. Он обернулся. Двое официально выглядящих мужчин в черных форменных костюмах - фуражках, гимнастерках, брюках и ботинках - стояли позади. Вид у них был скучный-прескучный; похоже, что им надоело гоняться и выискивать преступников по всей вселенной. "Вы не принадлежите к этому времени," произнес, тот который был повыше и помоложе. "Вы заблудились в чужой эпохе," добавил тот, который был чуть пониже. Он был безволос, толсотоват, с круглым лицом. "Мы полиция истории. За ваше самоуправство мы обязаны вас арестовать и доставить к судье." Странно, что никто из окружающих не обращал никакого внимания на нездешнюю, неземную наружность этой странной пары. Их миндалевидные глаза, свинцового оттенка кожа и острые торчащие уши не привлекали ничьих курьезных взглядов. Да кому было до этого дело? Люди вокруг смеялись и шутили, воодушевленные плодами победы, которую принес им неизвестный герой. Дружно и слаженно они собирали в колонны пленных по шесть человек в ряд и отправляли их на работы по восстановлению разрушений. С понурыми головами, мрачно и неохотно, направлялись покорители к городу, который им не удалось победить. Они проходили так близко, что Ахмету пришлось посторониться, чтобы не задеть и не измазаться об них. Ахмет сосредоточился и проверил себя. По прежнему силы в нем переливались через край; по прежнему он был полон энергии, могуч и неуязвим. Решение пришло быстро: он спрячется от полиции в "складке времени"! Он шевельнул мизинцем и секунды превратились в долгие часы. Жизнь вокруг него замерла. B притихшем голубом небе остановились облака, утих ветерoк, речные волны больше не колыхались, недавний шум и гогот сменились полной тишиной. Человеческие фигуры застыли каждая по своему: кто на одной ноге, кто на двух, кто-то развел руками и ловил свою шапку, сдутую с головы, она повисла в сажени над землей. Ахмет рванулся и побежал, лавируя между препятствиями. С удивлением он заметил как трудно стало проталкивать свое тело через внезапно загустевший воздух. Он сковывал бегущего и мешал движению, едва расступаясь перед ним. Лицо, волосы, одежда и даже ресницы Ахмета стали обгорать. До леса, где он надеялся найти спасение, было уже недалеко, когда краем глаза он заметил полицейского, бегущего рядом с ним. Тот тоже, как и Ахмет, тлел и дымился, и каждый прыжок его оставлял сноп искр. Где находился его партнер Ахмет так и не узнал: в этот момент он споткнулся, упал и покатился по земле, опутанный проволочной сеткой. "Вы опаснее, чем мы полагали," круглолицый полицейский вытянул руку, достал из ниоткуда желтый баллончик и направил его на свою жертву. "Попытка ускользнуть от служителей правопорядка утяжеляет ваше наказание," подтвердил полицейский помоложе. "Сейчас мы поместим вас в кокон. Это тесное, замкнутое пространство, в котором вы не пикните и не шевельнетесь. Так к судье и приедете." Они захихикали. "Вначале выслушайте меня," проронил лежащий на боку Ахмет. Полицейские переглянулись, удивленно вздохнули и согласились. "Только коротко," круглолицый опустил свой баллончик, но оба насторожились и напряглись, ожидая от арестованного любой каверзы. "Ваша охота за мной, с целью изъятия меня из материальной вселенной выставляет вашу полицию в нелепом свете." Ахмет приподнял голову, чтобы лучше видеть лица собеседников. "Вам даны величайшие ресурсы и возможности, но вы их используете не по назначению. Вы полагаете, что творите добро, но фактически поддерживаете злодеев и тиранов. Ведь ваша задача - сохранение натурального течения истории; не так ли?" Оба полицейских солидно кивнули. "К сожалению ваше невежество приводит к сотням тысяч человеческих жертв, горю, слезам, страданиям и гибели царства." "Нас послали," смущенно возразил тот, который был помоложе. Другой потупился, шмыгнул носом и заковырял носком ботинка в мокром снегу. "Напротив, изменение, которое я создал очень благотворно для мировой истории. Оно предотвращает в данном регионе резню и разрушения, сохраняет мир и процветание, и на следующие 500 лет избавляет человечество от войн и революций. Оно исключает возникновение на краю Европы агрессивного государства, у которого нет другого дела, как бесконечно теснить своих соседей и мордовать собственный народ. Человечество будет вам очень благодарно, если вы оставите созданное мной изменение как часть нового, справедливого миропорядка. Посмотрите как кругом вас люди радуются." Ахмет указал на улыбающихся женщин и детей, вышедших из города с корзинами, нагруженными едой и питьем. Эти дары они поровну раздавали и победителям и побежденным. "Зло наказано и добро торжествует. Ну, а я покину Землю и вернусь к моим татарским друзьям на их новой планете. Меня там ждут. Я им нужен." Ахмет перевел дыхание и взглянул на полицейских. Губы их дрожали, брови страдальчески сморщились, они были готовы расплакаться. "Мы выполняем правительственный приказ," тихо проговорил один из них, немного заикаясь; но другой решительно оборвал его, "Пусть идет. Он никому не мешает. Он прав, история должна быть добра и беспристрастна." Сетка, окутывающая Ахмета разомкнулась; он был свободен. Не попрощавшись и не сказав никому ни слова, он продолжил свой путь к лесу и скоро скрылся в чаще. Наконец-то он был один! Не теряя ни секунды, Ахмет вынул гатжит и оживил его. Прибор пискнул, мяукнул и негромко зажужжал. Ахмет проходил процедуру отлета третий раз и выучил назубок весь порядок. Как обычно светящиеся мухи зароились над ним, окружив его голову, шею и плечи, и полностью залепив ему все лицо. Он расставил ноги, вытянул руки по швам и застыл, ожидая погружения во мрак безвремения и бесчувствия.