Пролог
Фитиль вспыхнул, озарив всю комнату, и с шипением погас: масло в лампе закончилось. И бездна с ним… на сегодня уже хватит — и так с ночи за работой. Ноги продрогли на земляном полу, пальцы занемели от усталости, а глаза драло, словно в каждый сыпанули по горсти песка. Озавир отложил кисть, закрыл склянку с чернилами притертой пробкой. Напоследок хотел еще раз глянуть исправленную карту, но в полумраке комнаты все равно ничего толком не поймешь. Служба вещателя особо не балует: приходилось и есть в грязных нищих трактирах, и спать в лесу на лапнике, но именно сейчас, в Умгарии Озавир особенно часто вспоминал родной дом в Орбине, теплый, светлый, устроенный для жизни. В этом же подобии жилища становилось холодно, стоило очагу в глиняной печурке погаснуть. А темно было всегда: крошечное окошко, затянутое бычьим пузырем, совсем не давало света. И, хотя на дворе уже около полудня, писать приходилось при дымной масляной лампе. Наработавшись, как сегодня, до рези в глазах, Озавир не раз уже думал: не поделиться ли с этими дикарями секретом изготовления стекла? Только сомневался, что даже под его руководством у них выйдет что-то достойное.
Дождавшись, пока подсохнет тушь, он скрутил пергамент и сунул в тубус, закрепленный на поясе — так надежнее. По-хорошему письма следовало не накапливать, а сразу же отправлять в Орбин: пусть Высокий Форум изучает, делает выводы. Но было не с кем — на такой вал новостей никаких гонцов не напасешься.
Да… проспали орбинские патриархи Умгарию, упустили. И пенять некому: он сам, славнейший Озавир Орс, уже восемь лет как Отец-Вещатель республики по должности обязан изучать соседей, знать все их помыслы, сильные и слабые стороны. Но в Орбине привыкли больше смотреть на юг, за горы — там богатые страны и торговые интересы, да вполглаза приглядывать за крайним севером — северяне повоевать не дураки. А тех, что под боком, считали совсем уж дремучими дикарями, годными только на поля и в шахты. Тем временем никому до сих пор не известный воевода Вадан по прозвищу Булатный сумел объединить разрозненные умгарские племена и, объявив себя великим кнезом всех умгар, завел общую казну, армию, начал строить собственную столицу.
Но Высокий Форум Орбинской республики и на это внимания не обратил. Зашевелились лишь, когда от кнеза Вадана явился вестник с наглыми требованиями понизить цены на металл и торговые пошлины за проезд по Пряному пути и другим орбинским дорогам. А не то, мол, выходите в поле силой мериться. Над «силой» умгарских племен, издавна пахавших землю и разводивших свиней, а по воинской части преуспевших разве что в междоусобицах, патриархи только посмеялись, но посольство все же решили отправить — познакомиться и осмотреться.
Ехать к Булатному Озавир согласился сразу же: сменил синие с серебром родовые ленты на белые посольские — и в путь. Он-то, не в пример другим славнейшим, уже давненько подозревал, что не все в Умгарии так ладно, как привыкли думать патриархи. Но то, что увидел своими глазами, не просто удивило — испугало! Вдоль границы появились укрепленные заставы, и не с парой десятков ленивых стражников, а с дружинами в несколько сотен, с тренировочными лагерями, где опытные воины ежедневно муштровали новобранцев. От застав к соседним селениям потянулись дороги, а вдоль дорог уже копошились небольшие рынки с постоялыми дворами и ремесленными лавками. И пусть пока это лишь палатки да времянки, Озавир не обманывался: два-три года — и на их месте поднимутся города, благо кругом полно леса, а в умгарских селениях — плотников. Причем разные племена заметно сблизились, научились жить и работать сообща. И сообща же ненавидеть орбинитов, отнявших когда-то их лучшие земли, пленивших братьев, а теперь — захвативших всю торговлю и дерущих непомерные цены. Под самым боком республики выросло молодое государство, жадное, злое, готовое к мести.
За первый месяц, пока посольская миссия добиралась от границы до Сокольнича — новой столицы кнеза Вадана — Озавир отослал назад в Орбин почти всех своих спутников, даже личного секретаря с двумя казенными охранниками — последних, кому мог доверить секретные донесения. Сам остался только с наемным телохранителем-ласатрином да старым слугой, умгарским вольноотпущенником. В верности этих двоих Озавир не сомневался — оба были многим обязаны роду Орс и ему лично, но вот в том, что они с тем же рвением будут служить Орбину, уверенности не было. Поэтому многочисленные пометки, записки и измененные карты Умгарии приходилось таскать при себе.
Озавир потянулся, встал, и, накинув меховой плащ, вышел на крыльцо. Свет ударил так, что из глаз брызнули слезы. Пришлось зажмуриться и долго, постепенно привыкать к ослепительному солнцу на голубом небе, к искристым сугробам и невозможно, по-весеннему ярким краскам. Так и было: сегодняшняя ночь, самая длинная в году, минула, и день — тут его называли днем Перелома — уже считался весенним, праздничным. Что ж, не каждый день удается побывать на празднике у враждебных соседей. Озавир еще раз проверил спрятанный под мехом тубус и отправился в город.
Хотя до настоящей весны было далеко, умгары все равно радовались, как дети. С самого утра выставили огромные столы и устроили пир прямо перед жилищем кнеза, который почему-то величали дворцом. Озавира и самого поселили в этом же «дворце», в дальнем пределе, и он уже успел оценить свои покои по достоинству. Несколько соединенных между собой бревенчатых срубов с тесовыми скатными крышами с виду больше походили на склад или конюшню, чем на дом, достойный правителя: глухие стены с крохотными окошками да огромное парадное крыльцо, которым обычно никто не пользовался.
Сегодня крыльцо украсили сосновыми ветками и цветными лентами, очень дорогими для этих мест — народ ждал появления своего правителя, не иначе.
С правителем умгар Озавир уже успел неплохо познакомиться. Высокий, грузный телом и уже немолодой, хотя и по-прежнему сильный, кнез Вадан с людьми держался запросто. Иногда бывал весел, но чаще — суров. Среди воевод слыл справедливым: награждать усердных и наказывать провинившихся не стеснялся. Семьей любил похвалиться: красавицей-женой, моложе себя вдвое, младшим сыном, в свои невеликие годы прослывшим настоящим богатырем. Старшего — хромого и горбатого — старался не вспоминать и держать подальше: нечего, мол, бросать тень несчастья на правящее семейство. В общем, обычный варварский вождь, с такими Озавир не раз справлялся, нашел бы подход и к этому, если бы не советник. Йенза, воспитанный в Ордене Согласия, гордо носил черную мантию мага и был настоящей силой, с которой так запросто не сладишь…
Впрочем, сегодня смотреть на Вадана и его свиту не хотелось, насмотрелся уже, да и потом успеет. Любопытнее было прогуляться по городу, потолкаться в веселой толпе, увидеть местных артистов и музыкантов, а главное — услышать, о чем говорят жители столицы.
Мимо уставленных яствами столов Озавир пробрался к воротам деревянной крепостицы, такой новенькой, что вблизи стены еще ощущался смоляной дух свежего дерева, вышел на площадь.
На городской площади народ уже вовсю веселился. Дружинники Вадана выкатили несколько дармовых бочек браги из кнезовых погребов и поили всех желающих: кого из кружки, а кого и прямо из ковша. Брагу тотчас заедали блинами и пирогами, ломтями хлеба с сыром, жареной свининой — благо торговцев всякой снедью вокруг хватало. Тут же затевали игры и шуточные состязания. Озавир остановился у театральной ширмы посмеяться над шутками тряпичных кукол; поглазел, как, скинув полушубки, умгарские парни пытаются влезть на деревянный шест за привязанным к вершине петухом или ленточкой для подружки; как другие парни, сидя на бревне, мутузят друг друга мешками с мякиной. Раз даже чуть не ввязался в кулачный бой — очень уж весело подначивали сокольницкие красавицы «худенького» чужеземца — хорошо, что сумел отговориться. Так, между делом спустился к дальнему краю площади.
Внизу, на покрытой льдом реке, молодежь устраивала свои игры: одна ватага слепила из снега крепость и теперь готовилась защищать ее от захватчиков, а вторая — собиралась напасть. Игра еще только начиналась, соперники пока не сражались — больше подначивали друг друга угрозами и насмешками, и, судя по тому, как зло и оскорбительно шутили некоторые остряки, все могло закончиться настоящей дракой. Захватчиками командовал наследник кнеза Вадана Горан — Озавир узнал его по приметному полушубку из пятнистой шкуры снежного барса. Здоровый, плечистый парень, под стать отцу: по прикидкам ему было лет пятнадцать, но выглядел он значительно старше.
На берегу толпились зрители: стайки девушек в ярких платках, наверное, выглядывали женихов, ведь в потешных армиях собрались сыновья вождей и самых видных дружинников. Тетки-селянки посмеивались и щелкали орешки; зрелые мужи, вспоминая молодость, травили байки и на свой лад напутствовали молодежь. Только один человек, согнувшись под долгополой лисьей шубой и опершись на костыль, стоял в стороне от общего веселья, не присоединяясь ни к одной компании. И его можно было узнать сразу — старший сын Вадана, лишенный наследства из-за телесной немощи.
Оба кнезича здесь… это показалось интересным. Любит ли старший младшего или ревнует, таит обиду? И на что пришел посмотреть сегодня — на его победу или поражение? Озавир спустился к реке и остановился рядом с юношей. Тот тоже узнал нечаянного соседа и, почти не оборачиваясь, кивнул, вежливо поприветствовав:
— Здравствуй, южный гость. Весело ли тебе на нашем празднике?
Впрочем, тон оказался не приветливым и не праздничным, юноша был сердит и раздосадован, что его уединение нарушили, но Озавир сделал вид, что ничего подобного не заметил.
— Здравствуй и ты…— он чуть запнулся, припоминая имя: в отличие от младшего сына, старшего кнез вспоминал редко и по имени почти не называл, — славный Ярмил.
Тут мальчишка дернулся и обернулся, широко раскрыв глаза: с чего это он вдруг славный?
Мальчишке, да еще и такому хилому, по умгарской традиции никакого величания не положено, пусть он чей угодно сын — сам-то не заслужил, но ведь чужеземец знать таких тонкостей не обязан? И Озавир нарочно вставил вежливое обращение к первородной орбинской знати, которое по-умгарски звучало и вовсе вызывающе.
— Не думаю, что я хоть чем-то славен, — нашелся наконец юноша, — разве тем, что никто обо мне не помнит.
— Ничего, ты молод, еще прославишься, тогда и запомнят.
Он усмехнулся, мол, болтай дальше, глупый изнеженный чужестранец, но Озавир предпочел опять не заметить и продолжил:
— Не подскажешь, в чем суть игры, которую эти молодые люди затевают?
— Ясно, в чем. По снегу круг очерчен, видишь?
Озавир пригляделся и правда заметил, что поле сражения ограничено кругом, выведенным бороздой в снегу. Один парнишка из строителей крепости как раз обходил его и густо сыпал в борозду золу из мешка. Круг был неровным: крепость оказалась ближе к краю, а основное пространство оставалось нападающим для маневра. Теперь о правилах догадаться было несложно, но Озавира и не занимали правила.
— Надо врага за круг выгнать, — сухо закончил мальчишка. Видно, все еще надеялся, что чужак отвяжется, уйдет.
— И чего в этом сложного? — Озавир сделал вид, что разочарован. — Была бы сила, а толкаться все умеют.
— Нельзя толкаться! Руками и ногами врагов трогать нельзя, только снежками. А это непросто! Тут с умом надо, не силой…
Рассердился. И на то, что чужак родные обычаи ругает, обиделся. Хорошо…Мальчишка людей сторонится, угрюмый вид напустил, а чуть тронь — вон как ярко отзывается. Зацепить его будет несложно.
— А, раз не силой, почему сам не играешь?
Мальчишка аж задохнулся от неожиданности и замолчал. Но Озавир и не собирался ждать, пока он опомнится, сам ответил на свой вопрос.
— Боишься, что выиграть не сможешь? Но ты ведь и не пробовал? Если нужен ум, хитрость, то, может, и у тебя бы получилось? А если и нет, так не все побеждают, но можно играть просто ради удовольствия.
— Брать крепость ради удовольствия? — юноша смотрел на него удивленно, как на сумасшедшего.
Конечно, варвары, вроде умгар, ни одной игры не затевают, чтобы просто повеселиться — они должны побеждать, доказывать свою силу и право. А этот мальчик вряд ли избалован хоть какими-то победами. Без полной уверенности в том, что блеснет и всех удивит, ни в какое дело он не сунется. Озавиру стало жаль кнезича, несмотря на то, что сам же хотел расшевелить, обольстить и использовать.
— Не любишь бегать и валяться в снегу просто так, — он понимающе кивнул. — У меня сын твоих лет, тоже не любит.
Взгляд кнезича сменился с удивленного на недоверчивый: откуда, мол, у тебя взрослый сын? Не в первый раз такое. Худой, гладко выбритый, с белой лентой в волосах, Озавир казался умгарам не то ребенком, не то женщиной. Шукша, старый слуга, не раз советовал бросить орбинские привычки каждый день скоблиться и кудри чесать. Меньше, мол, прихорашивайся, тогда и за своего примут. Но он не собирался быть «своим» среди дикарей, он — голос Орбина, вот и пусть видят орбинита. Подрезал волосы, чтобы проще мыть — и только.
Так что о возрасте его спрашивали частенько. Думал, и этот юноша сейчас спросит, но нет, смолчал. Спросил совсем другое:
— Твой сын болен?
— Нет, просто не любит возню и драки. Говорит: это для дураков.
— Не любит, — кнезич презрительно скривился. — Оттого вы, златокудрые, такие слабые. Как женщины. Йенза говорит, боитесь всего, даже собственной магии. Был бы я магом!..
— Всех бы сразу победил? — наивный ребенок…
Порой все умгары казались слишком наивными, бесхитростными: приняли чужака как родного, пустили в столицу и даже не приглядывают: броди, где хочешь, делай, что вздумается… Ну да, гость для варваров и есть самый близкий, свято почитаемый. И сам ничем хозяину навредить не может, пока не покинет его землю. Добрые законы-то, чистые… А Озавир что делает? Как раз вред хозяину и творит… или все-таки не вред?..
И точно ли за ним не приглядывают? Может, Булатный и прост, но вот орденский маг-то вряд ли… ох, не обмануться бы. И самому себя не перехитрить.
— Побеждает все равно не маг.
— А кто же? — губы кнезича кривит недоверчивая улыбка.
— Кто умнее: не воин в поле, а командующий, планирующий в своем шатре битву. И не маг, швыряющий силу почем зря, а ученый, который знает, куда приложить малую силу, чтобы многого достичь.
Мальчишка кивнул и замер — задумался. Озавир тоже замолчал: пусть подумает. Пусть сам, своим умом дойдет, что все это для него значит, какие открывает возможности.
Но долго молчать не стал — указал снова на играющих:
— Да и вообще, зачем воевать-то? Война — не самое достойное дело: кровь, боль, смерти. Убивать легко, а кто потом пахать и сеять будет? Чем хуже, например, города строить, дороги? Или посадить сады, чтобы цвели круглый год. Или людей лечить, чтобы не болели…
Пока он говорил, кнезич возил костылем по снегу, будто вычерчивал что-то, но последнее, видно, было слишком для него — резко перестал, ударил палкой в середину рисунка. И даже выпрямился.
— Врешь ты все, чужестранец, не цветут сады зимой! И люди все равно болеют и умирают.
Зря поторопился! Перегнул — сейчас мальчишка развернется и уйдет, не желая больше разговаривать с чужаком, который тычет в нос его увечьем и бередит рану. А второго раза вот так свободно поговорить с кнезичем может и не быть. Озавир, досадуя на себя, не знал, что ответить. Может, теперь лучше вообще молчать? Быстрее забудется… Но кнезич не уходил, ждал ответа. Даже в глаза заглянул — и тут стало ясно: попался. Почуял для себя что-то ценное. Что ж, тогда пусть узнает больше.
— В Орбине тоже бывает снег и холод, не как у вас, конечно, редко, но бывает. И по берегу реки иногда намерзает лед. А вокруг главной площади все равно цветет сад. Все потому, что под землей проходят трубы с водой. Зимой воду нагревают, чтобы растения не мерзли. И, конечно, за садом ухаживают люди, умные, ученые. О цветах они знают гораздо больше меня. Другие ученые строят дома, высокие, вон, как те сосны, с большими светлыми окнами. Третьи — мостят ровные дороги…
— Должно быть, чудное место — этот ваш Орбин, — перебил его мальчишка. Он по-прежнему недоверчиво ухмылялся, но уже было заметно, как заинтересован. Только вид делает, что ему, мол, все эти чужеземные штучки не нужны.
— Да, чудесное, — Озавир улыбнулся, — У нас есть те, кто очищает воду и плавит металл, кто красит в яркие цвета ткани и кожу, варит мыло. И лечит людей.
Он замолчал. Но мальчишка тут же вскинул взгляд в ожидании продолжения. Он, наверное, сам не знал, сколько в том взгляде было надежды.