— Конечно, врать не стану, и у нас люди умирают от болезней. И тебя даже маги вряд ли сделают таким, как Горан. Но ты сам мог бы лечить себя, других. Да что угодно! Даже играть в снежки. И побеждать. — Озавир весело усмехнулся, — Тем более, чтобы планировать победы сильным и здоровым быть не нужно.
Мальчишка мотнул головой и упорно продолжил спорить:
— Все равно это сказки. Орбин — вон как далеко. Да и ты скоро домой вернешься. Как же я буду учиться?
— По книгам… — сказал — и сразу понял: откуда в такой глуши книги? Сам кнез читает с трудом, а Ярмил, ненужный и незаметный, наверняка вообще не умеет. — Я научу тебя читать по-орбински, хочешь? И книг пришлю.
— А когда научишь? Прямо сейчас?
Хочешь победить врага — воспитай его сына — так гласит древняя мудрость. Что ж, похоже у Озавира это может получиться.
— Так что? — в нетерпении переспросил Ярмил.
— Конечно, давай начнем прямо сейчас. Идем?
Схватка на льду была в самом разгаре, несколько потешных бойцов уже размазали границы пепельного круга и были изгнаны на берег. Несмотря на потери, кезич Горан со своим маленьким отрядом все яростнее наседал на снежную крепость. Но его старшего брата больше не заботило, победит он или нет.
*1*
Гайяри проехал во двор конюшен и спешился. Несколько мальчишек тут же оказались рядом, наперебой предлагая услуги славному господину из старшего рода, но он лишь отмахнулся. Доверять Задиру чужим рукам — этого только не хватало. Сам расседлал, сам хорошенько растер и завел в стойло, расплатившись со старшим конюхом. Ничего, что с начала игр конюшни переполнены — для его серого красавца всегда найдется лучшее место, чистая вода, овес и соленая краюха — недаром же он платил вдвое, и не медью, а серебром.
Устроив любимого скакуна, Гайяри вышел во двор и мимо приземистых конюшен направился прямо к громаде Большой арены Орбина. В оружейной галерее под трибунами звенели клинки, лязгали доспехи, перекликались занятые разминкой бойцы. Но стоило там появиться, и все мигом стихло. Невольники арены — ученики и наставники боевой школы — опустили оружие, замерли, уставившись себе под ноги. Чужаки из соседних стран не спешили кланяться, напротив, во все глаза принялись разглядывать златокудрого — одного из тех непобедимых, с кем сегодня предстоит сражаться. Обычное дело. Гайяри даже оборачиваться на них не стал. Где-то здесь, скорее всего, разогревается перед поединком и его нынешний соперник, но что за смысл искать и угадывать? Придет время — любой будет побежден, как и все до него.
Навстречу вышел сам Иртан Гнутый Меч, совладелец школы и устроитель игр — коренастый, нестарый еще мужчина, как всегда наряженный не к месту пышно и дорого: в узорчатый атлас и тонкую шерсть. Изрезанное шрамами лицо расплылось в улыбке, показавшей недостаток двух передних зубов.
— Приветствую тебя, славный, — сказал он и тоже поклонился, но не как раб, вперив взгяд в землю, а глядя в глаза как равный равному.
Иртан сумел подняться от невольника арены до хозяина игр, и свободу, по слухам, заслужил тем, что погнувшимся в бою мечом одолел орбинита старшей крови. Впрочем, и сам он, светло-русый, синеглазый, с породистыми чертами, которые ни шрамы, ни выбитые зубы не могли обезобразить окончательно, скорее всего, был орбинитом не меньше, чем наполовину — не иначе кто-то из славных продал в школу своего ублюдка. Шрам на пробитой ноздре потерялся среди старых боевых отметин, но невольничью серьгу Иртан носил по-прежнему, правда, теперь в ухе — гордился, наверное… хотя Гайяри искреенне не понимал, чем тут можно было гордиться? Он слегка кивнул в ответ: кланяться полукровке-вольноотпущеннику, пусть и удостоенному гражданства, слишком много чести.
Иртан не оскорбился, вроде бы даже не заметил.
— Все готово, как ты любишь: горячая вода, чистое полотенце, твой доспех, гребень и ленты. И охрана: никто тебя не потревожит. Собирайся спокойно — все ставят на твою победу.
— Не бойся, Иртан, не разорю, — усмехнулся Гайяри. — Златокудрый демон не проигрывает.
И, не сбавляя шага, прошел дальше по галерее, мимо личных и рабочих комнат устроителя, мимо фонтана, где бойцы умывались после тренировок, мимо темного прохода вглубь под трибуны, к архиву игр, кельям рабов арены, складам разной утвари и еще целому лабиринту помещений. В самом конце галереи его встретили двое немолодых уже бойцов-невольников из тех, что оставили сражения на арене в далекой молодости — охрана школы.
Просторное помещение за их спинами с проемом в стене, забранным решеткой, звалось «господскими покоями». Там обычно готовились к выходу на арену бойцы-орбиниты. На трибунах зрители свистели, кричали и топали, приветствуя очередных поединщиков, но сюда шум почти не доносился. И хорошо: ритуал подготовки к бою требовал тишины и сосредоточения. На одном из стоящих вдоль стены ларей Гайяри нашел кувшин с водой, медный таз. Убедившись, что вода не остыла, он разделся и начал тщательно смывать с себя дорожную пыль. «Собрался в бой — готовься к смерти» — так его учили, а чумазым умирать негоже. Боли и смерти Гайяри не боялся, попросту не верил, что такое может с ним случиться, но умывание перед поединком — тепло и плеск воды, звон меди, холодок сквозняка на влажном теле — приносило особенную, обостренную радость бытия, чувство жизни и силы. Покончив с умыванием, он насухо вытерся и взялся за доспех.
Еще до потрясения лучшие воины старшей расы, желая помериться силой и мастерством, вручали жизнь Творящим — выходили на бой нагими, доверяясь только своей выучке и полученному от богов дару. Теперь, когда магия ушла из Орбина, вместо дара златокудрые бойцы брали клинки и сражались не между собой, а с любым противником, готовым бросить вызов, поставить на кон жизнь. Но разве это повод менять освященные веками обычаи? Гайяри, как и его древние предки, хотел почтить Творящих за благодать, которую в себе чувствовал, поэтому единственное, что он все же себе позволил — это кожаный пояс с приклепанными по краю стальными пластинами поверх набедренной повязки: очень уж не хотел по глупой случайности доживать жизнь евнухом.
Застегнув и проверив пояс, он снял свою обычную голубую ленту, расчесал волосы и туго перевязал другой — алой, траурной. Теперь он был готов. Осталось только вдохнуть, закрыть глаза и представить…
…горячий песок под босыми ступнями, знакомый рельеф рукоятей в ладонях, тяжесть клинков, приветственный гул трибун — и дрожь возбуждения потекла по телу, отсекая волнение и суету. Вот сейчас темная огненная сила наполнит кровь, упругими ударами смоет остатки слабости и сделает его непобедимым. Гайяри любил все это: страх, перетекающий в предвкушение, чистый, расчетливый азарт боя, миг победы — и власть! Безграничную власть над жизнью противника, над помыслами тысяч орбинцев, от славнейших патриархов до бродяг и попрошаек, восторженно кричащих с трибун. Любил самозабвенно, без оглядки на честь или риск, потому что знал, чувствовал — именно в этом его истинная судьба. Быть может, кто-то думает, что златокудрый демон готов драться, пока за ним сила и успех, и сникнет сразу, как только станет по-настоящему туго? Напрасно. Ни убийство, ни смерть — ничто его не остановит.
Негромкие шаги заставили Гайяри прерваться и оглянуться. Как всегда Иртан явился сам и как всегда произнес только одну фразу:
— Пора, славный, — и, дождавшись ответного кивка, повел его через галерею и темный лабиринт коридоров.
И вот он, ослепительно-солнечный круг арены. И переполненные зрителями трибуны — теперь они кричат от нетерпения, свистят и топают ради него. Славные орбиниты, их слуги и рабы желают видеть, как он сразится и победит. А пламя уже течет по венам, сила бугрит мускулы, время покорно льнет к рукам, лижет разгоряченное тело прохладным языком летнего ветра. В одной руке — узкий прямой меч, в другой — кинжал-мечелом… и ни страха, ни злобы, ни сожалений. Пора.
Едва сдерживаясь, чтобы не побежать, Гайяри вышел на середину арены и, скрестив клинки перед грудью, опустился на одно колено. Крикнул громко, как можно громче, в самые небеса:
— Жизнь моя — Творящим и гражданам славного Орбина!
Несколько долгих мгновений смотрел на зрителей: делясь счастьем, восторгом и силой. И только потом поднялся, чтобы встретить противника.
Это был ласатрин, высокий, мощный, похожий на того медведя, что красовался на его нагруднике. Он шутя перекинул из ладони в ладонь полуторный меч, и на лице, заросшем бородой, весело блеснули серо-зеленые глаза.
Гайяри тоже стало весело. Этот северянин, видно, очень гордился собой: окинул его долгим взглядом и басовито захохотал. А потом расшнуровал доспех, тоже сбросил на песок. Кого он видел напротив? Голого мальчишку? Недоумка, решившего поиграть во взрослые игры? И даже не подумал, какая это ошибка — смотреть в глаза орбиниту, готовому к драке. Мог бы проиграть уже сейчас.
Но публика любит зрелища, и, Творящие свидетели, Гайяри даст все, что она любит!
Он бросился вперед, метя в голову, чтобы вмиг присесть и ударить по ногам. Северянин опешил от такой наглости, но меч вскинул и отскочить успел. Хорошо! Попрыгай. А теперь побегай за мальчишкой! Достанешь? Справа? Слева? А нет! Я тут, лови — разворот кинжала: по ребрам бьет только рукоять. И через миг — уже сбоку ступней под колено.
Гайяри откровенно смеялся над верзилой, гоняя по кругу. А тот не мог понять, почему с ним играют, и все больше свирепел. Уже не улыбка — оскал прятался во всклокоченной бороде. Еще миг — и северянин зарычал. Глаза налились кровью, взгляд потек, смазался. Такой боец не поддастся на испуг так запросто.
Значит, теперь будет всерьез. И быстро. Вихрь битвы, звон стали… Орбинский клинок надежнее, но северянин сильнее — каждый его удар выворачивает локоть, выламывает плечо. Забудь!
Забудь о теле, о боли. Не смотри на врага. Не злись, не думай — слушай, чувствуй: дыхание, скрип песка, дрожь воздуха… И свист клинка. Вот он, справа наискосок. Разворот навстречу и локтем — снизу в челюсть. И тут же в сторону — не зевай.
Тяжелый ласатрин от удара лишь слегка покачнулся и тут же крутанул мечом. Поверху.
Белые искры взлетели снизу, золотые — у виска… плохо! Волосы — не голова, но это первый знак. Значит, начал уставать, пора заканчивать. Северянин прет напролом, весом, грубой силой. Но отступать больше нельзя.
Еще раз, под клинок. Соберись… вот сейчас: удар по ушам, боль, во рту привкус крови — и время потекло тягучим медом, между вдохом и выдохом, между мигом и другим, пока песок вихрится в ногах и не коснулись плеч взлетевшие пряди — кинжал запирает оружие северянина, а меч Гайяри с размаха бьет по шее.
Плашмя.
Но добивать врага нужно сразу, и в бездну боль и кровавые сопли.
В ужасе северянин застывает, Гайяри ловит его взгляд. «Ты мой! Раб», — приказывает он. И враг сдается: «Твой». Тяжелый меч повисает, едва не срубив ему полруки, и падает.
«На колени», — скрещенные лезвия меча и кинжала осторожно, почти ласково ложатся на шею уже поверженного ласатрина, чтобы не ранить, даже не оцарапать. Гайяри не нужна его кровь. Зачем? Ужас и благоговение во взгляде врага, восторг и любовь орбинцев — это все, чего он желает. Миг славы и могущества, еще. И еще!.. Теперь восторг и любовь переполняют и его тоже, и мир — весь огромный мир кажется родным и прекрасным!
Наконец Гайяри поднял голову, посмотрел на трибуны. На самые верхние, оставленные пришлым инородцам, невольникам и прочему городскому сброду; на мелких торговцев и мастеровых, расположившихся посередине; на приятелей-семинаристов. Некоторых узнавал в лицо, видел их счастливые глаза, улыбки, полные дружеской гордости — и тогда ему становилось еще веселее и радостнее — это им, жителям великого Орбина, он дарил свои победы.
Только передние ряды, устланные коврами и задрапированные тканями, старался не рассматривать слишком пристально. Эти места занимали патриархи с сыновьями, их жены и дочери, выглядывающие из-за пестрых пологов паланкинов… но среди них никогда не было его матери. Слабая, болезненная, а оттого подозрительная и чересчур пугливая Бьенна Вейз не приходила смотреть на опасные игры старшего сына. И дочь, его любимую сестренку-близнеца, не пускала. А отец… что ж, если не приглядываться, можно было думать, что славнейший Геленн там, хотя бы надеяться на это.
Гайяри еще раз обвел взглядом трибуны и крикнул:
— Граждане Орбина! Мой соперник…
Воздуха не хватило, и голос подвел. Он тряхнул кудрями, засмеялся и начал снова:
— Он честно бился и достоин жить! Он не враг нам!
— Да! — радостно взревела публика. — Не враг! Пусть живет!
Тогда Гайяри уронил клинки на песок, поднял ласатрина с колен, а потом со словами «благодарю тебя за битву, друг», обнял, словно и впрямь лучшего друга.
— Благодарю за битву… — растерянно повторил северянин.
А Гайяри тихо добавил:
— Не люблю крови, но выйдешь против другого орбинита без доспеха — умрешь.
Когда шестнадцатилетний наследник Вейзов, шестого из старших родов Орбина, заявил родителям, что будет сражаться на арене, он ждал негодования и запрета, но вышло иначе. Отец удивился, но позволил, и даже мать не стала с ним спорить. И вот теперь, спустя всего год, он — лучший. Непобедимый златокудрый демон Большой арены Орбина. Но все же каждый раз находился тот, кто готов бросить ему вызов. Кем они были и чего искали? Невольниками, готовыми платить жизнью за свободу? Наемниками, набивавшими себе цену, или благородными господами, мечтавшими о славе? Он не знал. Да и было ли ему дело до дикарей? Главное — они ждали его здесь, среди гула тысяч голосов, на белом, разогретом солнцем песке. Значит, надо выйти к ним и победить. Раз за разом он выходил и побеждал. И в этом было его счастье.
После поединка Гайяри наскоро ополоснулся в фонтане для мытья, переоделся, набросил шерстяной плащ и уже хотел забрать своего коня, чтобы отправиться домой, когда увидел отца. Славнейший Геленн Вейз поджидал у входа в конюшни, держа под уздцы и свою, и его лошадь тоже.
— Надо поговорить, — сказал он, передавая повод.
От арены они свернули к центральной площади, сверкающей, как колотый сахар. Соседние здания — Форум, театр, городской архив и библиотека — облицованные белым мрамором и палево-розоватым ракушечником, отражали солнечные лучи, заполняя все вокруг ослепительным сиянием. И только в самом дальнем конце грозовыми тучами нависали гранитные своды семинарии и базальтовая глыба святилища, такая древняя, что, казалось, видела самих Творящих. Посередине площади вокруг каскада из двух больших и шести малых фонтанов благоухал вечноцветущий сад. Устроенный еще в те времена, когда пресная вода была главной драгоценностью этих мест, окруженный плеском ручьев и звоном струй, он пережил море и пустыню, не погиб во время великого потрясения тверди и непрерывно цвел вот уже восемь сотен лет. Одни растения сменялись другими, садовники, что ухаживали за ними, приходили, старились и умирали, но сам сад был все так же юн и красив. Сейчас он утопал в прозрачной пене молодой лиственичной хвои и цветущего миндаля, манил ковром нарциссов, гиацинтов и крокусов.
Стоило отцу и сыну выехать на площадь — та взорвалась криками. Горожане, особенно праздная молодежь, спешили приветствовать своего любимца: они свистели, визжали и топали, юноши махали руками, девушки бросали цветы. Гайяри тоже радостно вскинул руки, а потом, не в силах устоять перед искушением, проскакал вокруг фонтанов, распугивая голубей и бродячих кошек. У самого выхода с площади девочка лет двенадцати с растрепанной косой протянула венок из миндальных веток с вставленными среди них желтыми нарциссами, перевязанный такой же ярко-желтой ленточкой, вынутой из косы. Гайяри придержал коня, склонился за венком и звонко чмокнул девичью щеку. Девчонка залилась краской. Он подмигнул, а потом взгромоздил на голову тонкие веточки, усыпанные розовыми цветами, и ускакал догонять отца.