— Совершенно верно, было. Теперь нас несколько больше. И погибшего нам удалось воскресить. Кстати, этот воскрешенный погибший — ключевая фигура в сути моего к вам визита. Это самка, если проводить аналогию между нами и людьми — женщина. Надеюсь, вы понимаете, что теперь интересы нашей расы могут расходиться с интересами людей.
— Вы больше не нуждаетесь в нашем обществе.
— Именно так. Пока наши младшие слишком молоды, все остается, как было. Но очень ненадолго.
— Все это требует осмысления. Конечно, вы обладаете некоторыми… иными качествами, но в вас привыкли видеть сверхлюдей, и все же людей — вы слишком на нас похожи.
— Поверьте, нашего умысла в этом сходстве нет. К тому же, оно только внешнее. Строение организма у каждого из нас разное, и от человеческого во многом отличается.
— Э-э-э…
— Иначе. Мы совершенно другая раса.
— Вы читаете мои мысли?
— У меня есть такая способность. Работает не всегда, но сейчас ваши мысли абсолютно доступны. Полагаю, дипломатическую часть нашей встречи можно закончить. У меня есть еще одна новость, касающаяся вас. Дина Лаврова.
— Да, меня очень беспокоит судьба этой девочки. Я так понимаю, что сейчас никто не несет за нее ответственность.
— Формально — никто. Но она находится под опекой гражданина одного из сообществ, ранее входивших в почившую конфедерацию.
— И какого рода у них отношения?
— Супружеские.
— Как?!
— Добровольно. При похищении с Земли Дина эмоционально привязалась к одному из похитителей. По оценке эксперта, эта привязанность очень глубока.
— Девчонки везде одинаковы. Вот почему она так стремилась вернуться туда.
— Я периодически устанавливаю с Диной связь, поскольку один из моих гвардейцев — ее родной брат и также беспокоится о ней.
— Она не говорила мне об этом.
— Дима, представься господину консулу.
— Да, сомнений никаких. Очень похожи.
— Я наложил волевой запрет на сообщение этой информации. Прошу простить — был вынужден, поскольку в то время служил Правителям.
— Неприятно это осознавать.
— Понимаю.
— Чего вы сейчас хотите от меня и от Земли?
— Ничего. Для нас вы ничего не можете сделать. Я верну Дину, как только она пожелает, и сообщу вам об этом. И еще одно обстоятельство…
— Командор, простите, но мне нужно точно знать: у нас с вами дружеские отношения или нейтральные?
— …Вы можете забрать из Великого Магистрата то, что хотите. Но только это. Больше ничего не обещаю.
— Хорошо. Какое обстоятельство?
— На Земле некоторое время будет находиться наша первая самка, также здесь живут люди, с которыми связаны гвардейцы и я сам. Поэтому мы будем наведываться на вашу планету в частном порядке.
— Вы представите нас с вашей сестрой друг другу? Это не праздное любопытство, ведь не секрет, что принимать «детей звезд» — честь для любой планеты.
— Как только появится возможность. Но вы не сможете использовать ее для войны, как принято поступать с нами. Она этого не захочет.
6. Небыль
I
— Поговорим?
Хотя я произнесла это слово на его родном языке, он не сразу понял. Или не сразу поверил, что я здесь. Синие глаза на обтянутом белой кожей лице застыли, став беззащитно-огромными. Еще бы.
Легкий ветер, дувший в спину из пространственного сквозняка, пропал уже в следующий миг, хотя пробито было последовательно четыре мира. Хорошая работа, как сказал бы мой наставник. Будучи по натуре добрым духом, он часто хвалил за любые успехи, но таким пробоем и вправду можно гордиться — ведь я сама нашла Дарха, по одному лишь образу, запечатленному в памяти.
Одного взгляда на него хватило, чтобы понять: времени еще много, торопиться не стоило. Он был непритворно очень слаб и выглядел немногим лучше, чем мы с Денисом после воскрешения. Полулежащий на пестрой груде шелковых подушек, он, казалось, даже руку не смог бы поднять, даже повернуть голову. Расстегнутая рубашка обнажала изможденное тело, худое и болезненно-бледное, а черную ткань брюк волнами прогнал по тощим ногам вырвавшийся из сквозняка ветер.
Мне, привыкшей видеть мускулистые мужские фигуры, Дарх и в прошлый раз показался удивительно худым, но то, что лежало передо мной сейчас, вызывало острую жалость. Расчеты подтвердились: в бою над заливом он потратил непростительно много энергии. Значит, все, что я узнала о богах — правда.
Хотя знания эти были невелики.
Духи сами понимают их плохо, признавая свою слабость. Лишь Королева могла составить конкуренцию некоторым из богов, но она — яркое исключение из правила. Краеугольным камнем была и есть плоть… Плотное существо способно действовать в твердом мире, несравненно более богатом, чем мир бесплотный, и потому очень желанном для всех разумных существ. Бесплотные могли влиять на него лишь через людей или животных, заставляя их совершать нужные поступки малым числом доступных средств: подсовывая подходящие к случаю эмоции, мысли, или включая воспоминания.
Что-то такое я давно подозревала, поэтому новостью оказалась другая информация — для чего это все. Пища. Всем нужна энергия — силы, чтобы существовать. Духи впитывают эмоции, но это — приправа. Им необходима энергия, выделяемая людьми работающими, как физически, так и духовно. Поэтому они всегда там, где идут спортивные соревнования, и поддерживают интерес людей к этому казалось бы бессмысленному времяпровождению; поэтому они всегда на концертах поп-музыки, коллективных молитвах и, конечно, сражениях… Туда, где массово выбрасывается энергия, они оголтело прогрызают ходы сквозь ткани пространства и времени, оставляя множество порталов, в которые, бывает, попадают люди, оставаясь для современников пропавшими без вести.
Сам принцип существования духов, образ их действий я не поняла. Мы общались недолго, и единственной целью этого общения было научиться пробивать ходы в другие пространство-времена. Лучше них этому никто бы не смог научить: дух-наставник с легкостью вызвал те же самые ощущения, которые сопровождали мои прежние удачные пробои (испытывать только чувства, без связанных с ними зрительных или слуховых образов, без мыслей оказалось забавно), и сделал их доступными в любой момент по желанию — такими же легковоспроизводимыми, как мимика или жесты.
Первое, чего я захотела, освоив этот прием — оказаться на своей планете, Ледяной или Каменной, но ничего не вышло. Дух объяснил, что перемещаться в этом же пространство-времени, то есть преодолевать только пространство — совсем другое искусство, и мне его осваивать пока рано. Я задумалась, почему бы не сделать переход двойным: сначала с Земли попасть в другое пространство-время («наколдованный мирок»), а затем из него — на сестру-планету? Дух ответил сомнением, и это исследование пришлось отложить на потом.
Боги совмещают преимущества людей и духов, тем самым оставляя далеко позади и тех, и других. Как люди, они могут пользоваться благами твердого мира и перерабатывать в энергию эти блага: пищу, воду, прочее… Как духи, они не считаются с расстояниями и условностями вроде неизменной формы или веса. Волей, силой мысли они влияют на природные явления, начиная от погоды и заканчивая ландшафтом; манипулируют эмоциями людей и животных, наводя то безотчетный страх, то безмятежный покой, заставляя тем самым действовать или бездействовать в своих интересах или, хотя бы, допускать и обрабатывать нужные богам мысли. Их воля ослабевает, лишь сталкиваясь с чужой волей. В конфликте интересов выигрывает тот, кто сильнее.
Сила — это сила и есть, она в энергии. Сильным оказывается тот, кто умеет ее собирать, накапливать и с наибольшим эффектом расходовать. Теоретически это может быть и человек, и дух, и другой бог, но люди как серьезные конкуренты богами не рассматриваются, поскольку в большинстве своем ничего этого не умеют; духи, за редким исключением, тоже.
Редкое исключение — Королева Сидони. По слухам, она когда-то была богом, но в твердом теле погибла. Слухи требовали осмысления…
Что нужно богам? Энергия и нужна. Чем больше людей с их мыслями и чувствами находится под контролем, тем сильнее бог, которому они молятся. За сферы влияния, то есть за наиболее эмоциональных и упрямых, иногда приходится бороться, причем даже с другими богами, а человеческие лидеры, не только излучающие энергию, но и зажигающие других — вообще ценный приз, ради которого можно пойти на что угодно.
Быть богом увлекательно и приятно.
Стать богом почти невозможно.
Через это «почти» просачивается очень мало людей, и лишь единицы — самостоятельно. Чаще боги сами подбирают и готовят себе компаньонов: изменяют их мысли, а потом тела, клеточку за клеточкой, делая прочными, чувствительными ко всем видам энергии и способными на метаморфозы. Полного изменения никогда не дожидаются, а неизменившиеся клетки просто убивают. Все в один миг. Эта смерть человека становится началом рождения бога. Как-то так.
Дарху не повезло. Всё, что нужно, не успело в нем измениться к моменту гибели ненужного, и он остался неспособен к кое-каким важным божественным фокусам. Он не мог брать энергию отовсюду, как нормальные боги, и это составляло его главную проблему.
Второй проблемой была невозможность влиять на события — «строить вероятности», как это называет Капитан-Командор. Иначе меня давно обложили бы несчастья.
II
Он не ответил. В его положении у него оставалось только это — гордость. Испуг отступил, и теперь синие глаза приняли обычное для меня выражение ненависти.
Я села на пол, скрестив ноги, и огляделась. Оглядеться, безусловно, следовало раньше: место, как обязательно сказал бы Тим, было очень странным.
Большие гладкие куски белого мрамора, которые я сначала приняла за обломки, торчали из покрытой невысокой травкой земли, обрывающейся в никуда. Горизонт тут был слишком близко, метрах в десяти вокруг каменного, заваленного подушками ложа Дарха. А дальше — лишь солнечное сияние да редкие пушистые облачка.
Дарх возлежал на вершине горы, окруженной только небесами. Неужели Олимп? С богов станется. А я без приглашения… Наскребу еще врагов на свою…
Но ни людей, ни богов здесь не было. Периферическим зрением я уловила хаотичное движение воздуха и поняла, что здесь, где его мало, наконец-то смогу увидеть духов! Надо, наверное, как-то по-особому настроить глаза! Сощуриться и смотреть сквозь… на Дарха, к примеру. Или на дальнее облако. Ой, а ведь действительно что-то различается! Так, запомню состояние глаз, а потом, на Острове, потренируюсь.
Уголки губ Дарха, понявшего, чем я занята, презрительно дернулись. Он-то духов видит.
— В прошлый раз у нас с тобой беседы не получилось, — как можно спокойнее начала я.
Его лицо застыло. Попробую продолжить.
— Я понимаю, что ты чувствуешь. Давай, ты поймешь, что чувствую я?
Разговор не в русле божественной логики, уж точно. Дарх не выдержал.
— Лучше убей, — чуть напрягая горло, но ясно и четко произнес он.
Это сейчас проще простого. Это даже оправдано обстоятельствами, и никто, пожалуй, не осудил бы такое убийство, ведь Дарх мне угрожает. Но.
— Ты, конечно, знаешь, что я не могу. Я не желаю ничьей смерти.
— Почему? — вызывающим шепотом спросил он.
Обсуждать с богом жизненные принципы — наверное, не самое умное занятие. Прозвучавший в его вопросе скепсис указывал, что все объяснения уйдут в пустоту. И все же дать их придется — только потому, что он об этом спросил, кинув единственную ниточку, которая могла бы нас связать чем-то получше ненависти и страха.
— Я не хочу приумножать боль.
Говорить Дарх уже не мог, хотя очень желал. Я попыталась направить на него все свое внимание, чтобы ему было легче кидаться мыслями, и тут же получила: «Тогда убей безболезненно».
Это просто игра словами. Дарх не может не понимать, о чем на самом деле я говорю. Он просто использует возможность подраться со мной хоть на словах. Что ж, ненависть есть ненависть, и раз другого не дано, придется добиваться цели ее средствами.
— Будет больно тем, кто тебя любит.
«Таких не осталось».
Не может же он в действительности ждать, что я сей момент сверну ему шею!
Стоп. Он хитрый. Он ждет не этого. Он ждет, что я заведу душеспасительную беседу, раскроюсь и расскажу о тех, кого люблю сама. И правда: порыв покопаться в памяти, с чего вдруг ценность человеческой жизни взвилась в абсолют, у меня возник, и даже вспомнились мамины сумасшедшие от тревоги глаза в те дни, когда Алешку срочно готовили к внеплановой операции, и настоящее, физическое, действительно невыносимо болезненное ощущение этой ее тревоги, тогда впервые передавшееся мне и оставшееся навсегда… А что, если Дарх прав, и тех, кого никто не любит, можно убивать?..
— Не может быть, — совершенно искренне, неконтролируемо, вырвалось у меня.
Эта уверенность, кажется, сильнее разума, который под ее давлением отказался допустить такую вероятность.
Дарх посмотрел с интересом, что-то ища в моем лице, а потом, после недолгого раздумья, стал один за другим посылать образы из своей памяти. До того, как воспринять их, я успела подумать, что или его ментальные способности уже восстановились, или на них вообще не отразилось энергетическое истощение. А еще о том, что я не люблю воспринимать чужие умозрительные воспоминания. Неприятно это, как заноза в теле, как кусок уже кем-то прожеванной пищи. Даже воспоминания Капитана-Командора, которого я считала частью себя самой, вызвали сначала порыв отторжения, и лишь потом, переработанные собственным сознанием, они стали мне дороги.
Побороть брезгливость к воспоминаниям Дарха оказалось еще труднее. Он вырос в обществе с традициями, далекими от привычных мне, и разобраться по зрительно-эмоциональным картинкам, кто и насколько был ему близок, сходу не получилось. Я отключила свои чувства, чтобы понять.
Конечно, он любил. Конечно, его предали. Без таких переживаний не встать на путь к совершенству, это постулат. Только критически сильные эмоции способны возмутить и увеличить душу так, чтобы она вышла за человеческий предел, а этот выход — единственное, чему невозможно научить. Эта странная истина ужалила мои мысли, но, для Дарха обыденная, она сразу унеслась прочь с потоком событий его жизни.
Кажется, удар нанесла мать. Или какое-то другое существо женского пола, без которого маленький мальчик жизни не мыслил, которого ждал с надеждой, превратившейся в жестокого палача, в те жуткие месяцы, пока срастались кости в сломанных железным колесом ноге и руке. Она так и не пришла за ним, и он понял потом, вспоминая ее ускользающий в даль взгляд — она не собиралась приходить. Та, кого он любил, гораздо больше, чем любят мать, для кого он мог стать крепчайшей опорой в жизни, ответила ему ледяным холодом. Его боль — он не мог ей простить оставленной надежды-палача. Ему казалось, что без мучительного ожидания он легче перенес бы разлуку, но она даже не простилась, выбросив его, как сломанную вещь… Словно не только он сам, покалеченный ребенок, не имел больше значения, но и эта жаркая, огромная и прекрасная любовь — тоже. Я нырнула в мальчишечьи переживания поглубже, задержав поток образов, и ощутила горячий стыд, будто была той женщиной, будто сама совершила нереальную подлость… Дарх видел во мне ту женщину. Пропуская через себя другие события, я продолжала ощущать унизительное жжение, и даже убежденность в собственной безгрешности от него не избавляла. Один лишь факт того, что я тоже женщина, сделал меня причастной к греху, и это даже не показалось странным.
Он вырос в казарме — там, куда его кинули мягкие нежные руки, о которых он долго еще грезил. Собиравшийся в поход командир, очарованный красотой на миг заскочившей незнакомки, приказал лекарю позаботиться о мальчике. Может быть, тоже понадеялся, что она вернется? Но ему достался только мальчик-калека.
Жизнь с полудикими вояками, воспитанными на ближайшей помойке, и действовавшими скорее инстинктивно, чем разумно, могла бы закончиться очень быстро, но много раз попадавший под шальную руку (да и не только руку), Дарх постоянно возвращался от порога смерти. Заболев в возрасте девяти лет сразу тучей принесенных ими из последнего похода инфекций, в предсмертном забытьи он увидел мир духов, чем-то вызвал их интерес, и был спасен. Потом появился бог-покровитель, показательно расправившийся со всеми обидчиками, и с тех пор уже никто и ничем не смел задеть богоизбранного.