Командир, с которым жил Дарх, был капитаном подводной лодки, впечатлившим меня выдержкой и хладнокровием. Он умер на дне моря. А связывало их нечто большее, чем служба. Ой… Это я смотреть не хочу.
— Прости, — глупо сорвалось с языка.
Дарх окатил меня презрением. Да уж. С его позиции, я виновата во всем.
Но с моей…
— Что я должна была делать?! — сбрасывая остатки транса с обрывками видений, возмутилась я.
Ответ был предсказуем: «Просто умереть».
III
Удачно закончившаяся для нас история не оставила у меня вопросов. А должна была. Три года назад я была еще ребенком и принимала все события, как данность, не задумываясь о воле, по которой они происходили. Но ведь я так и не узнала, зачем меня похитили. Тим говорил, что это был ход некоего соперника Королевы, то есть борьба шла не против лично меня или царевича, а за обобщенные сферы влияния. Царевича убивали, чтобы разуверить саротановцев в ее могуществе и обратить к богу-покровителю, а я должна была умереть, потому что считалась «любимой игрушкой Сидони», которую, очевидно, следовало у нее отобрать, чтобы, наверное, расстроить. Вдобавок собирались похитить, судя по описанию, Капитана-Командора — фаворита, о котором, как и обо мне, знали очень мало.
Ясно. Похищение меня было вообще отсебятиной, с богом-покровителем не согласованной. Теперь мне во всех деталях вспомнилось, как уже на подводной лодке старший из похитителей оправдывался перед кем-то невидимым, и насколько трагичным было для него молчание вместо ответа… Бог-покровитель в тот момент понял, кто я такая, и чего от меня ждать. Он оставил своих верноподданных в моей власти. Бросил. Почему?
— Неужели он ничего не мог сделать?
Не настолько же я крута…
Но для Дарха было немыслимо сомневаться в поступках высшего существа. Он не думал об этом, он лишь вспоминал, как неотвратимо и обидно рушилась его жизнь и будущее. Он посылал мне эти воспоминания толчками, играя на только что обнаруженной способности сострадать.
«Так происходит всегда, — заключил он, отвлекаясь от картин памяти и мучительных ощущений. — Спасая одних, ты обрекаешь других. Боли не становится меньше».
— Так вышло только единственный раз! — запротестовала я, но Дарх осадил:
«Ой ли? А ты часто задерживаешься, чтобы увидеть последствия?»
Моя очередь вспоминать.
Бригантина! Где она сейчас? Решать ее дальнейшую судьбу я предоставила Герману и Капитану-Командору, но их миролюбие под вопросом… Что за ерунда в голову лезет? Они не стали бы причинять вред без необходимости защищаться — нерационально это в понимании Командора, стало быть, не нужно. Бригантина наверняка вернулась туда, откуда взялась. А что еще?
«Ты никогда не видела, как поступают с побежденными те, кому ты обеспечила победу? Оставляя беспомощным противника, никогда не оборачивалась?»
Я хотела тут же возразить, что в этом и необходимости не было, ведь я защищала слабых, но так и застыла, набрав в грудь тощий местный воздух. По спине пробежал холод от внезапной догадки, от уверенного понимания, что Дарх прав. Такое не просто могло быть — оно БЫЛО. Не всякий раз, за это я отвечаю, но не единожды.
От оцепенения меня спасла мысль о том, что не на пустом месте случились мои бои. Среди тех пострадавших не найти невиновных — все они знали, на что шли с оружием и воинственными гримасами.
— Вы первые начали, — выдохнула я.
«Думаешь, без причины?» — тут же парировал Дарх.
Он все же загнал меня в глухую оборону. Вопрос:
— И чем вам успел навредить маленький мальчик? — прозвучал, как попытка оправдаться.
«Из-за него страдали наши маленькие мальчики и девочки. Какая разница, желал он им зла, или нет?»
Подумав это, Дарх вновь окунул меня в образы прошлого.
Между Саротано и его страной существовала давняя вражда, они ненавидели друг друга традиционно, без конца захватывая и отвоевывая друг у друга территории. Родине Дарха, укрепившейся по обе стороны удобного морского пролива, не хватало острова, принадлежащего Саротано, пропускавшего торговые суда без пользы для ее казны, а также его железных гор. Сограждане Дарха были уверены, что жили бы гораздо богаче и лучше, если бы все это принадлежало их владыке. И они были правы. И их убежденность в собственной правоте основывалась не только на жадности, но и на истории, в дебрях которой все было наоборот.
Вершить историческую справедливость я бы не взялась.
— А еще раньше? — пришла спасительная мысль. — До того, как остров и горы были вашими? Чьими они были?
Дарх не ответил. Он не знал. И не хотел знать.
Какая разница, какие события остались в истории? Истории нет. Есть коллизии интересов. Есть аргументы в споре, звучащие убедительно и красиво. Есть силы и возможности.
Дарх смотрел на облака за моей спиной. Его лоб и губы напряженно сжались. Он больше ничего не хотел мне сказать и демонстрировал пренебрежение, таким образом прогоняя.
Ветер требовательно потрепал волосы у меня на затылке. Сначала я подумала, что это дружественный Дарху дух применяет силу в меру своих скромных способностей, но сейчас же в волосах зашептало:
— Идем. Тебя ждут.
Это подоспел вслед за мной кто-то из духов Королевы. Обучение, с ее точки зрения, еще не закончилось. Нужно подчиниться.
Я попыталась оценить состояние Дарха — сколько времени у меня есть, пока он слаб и не может метать молнии в моих друзей? Предпочтительнее все-таки не оставлять его без присмотра…
Дух затеребил волосы настойчивее.
Думаю, время еще есть. В крайнем случае, снова найду его по мыслеобразу.
— Продолжим потом, — вместо прощания пообещала я и прошла к сквозняку, видимому по искаженной в форме длинной вертикальной раны картинки.
Взгляд Дарха в миг, когда я проходила мимо, странно изменился. В нем, все еще обращенном на небо, появилось неподдельное, нескрываемое, выражение боли.
7. Вершина мира
I
Передо мной был бог.
Второй во плоти, за исключением неполноценного Дарха.
И он не проклинал меня — вот самое непривычное!
В первый миг, когда мы увидели друг друга — потенциальные враги — мы попытались в один вдох впитать всю возможную информацию. Его взгляд затуманился.
— Салдах, — шелестнул дух перед тем, как исчезнуть.
Мы с богом остались наедине в круглой синей комнате с люком в полу и готическим потолком.
Салдах выглядел старцем, но это был лишь искусный грим: седые волосы слишком густы, кожа в старательно наведенных под глазами морщинках — слишком гладка, а глаза — слишком чисты. Бог решил сыграть на моем возрасте и подчеркнуть разницу между нами. Понадеялся на прививаемый всем в детстве постулат «старше — значит умнее». Сколько ж я таких умников перевидала за всякими глупостями!.. Впрочем, этот бог не враг, гарантировано Королевой, так зачем выискивать в нем изъяны?..
Бог заговорил. Язык был незнакомым, и я привычно вслушалась, давая проснуться дару знания языков. Но он не проснулся — впервые в жизни. В льющемся из божественных уст потоке звуков я смогла распознать только предлоги и союзы. Язык богов мне недоступен? Ума маловато, опыта, или в теле отсутствует некий орган?
Поток слов все лился и лился, а голубые глаза внимательно смотрели на меня.
Черт, почему же я его не понимаю? Может, он говорит о том, чего я еще не знаю, и образы его языка не могут связаться с моими, потому что моих нет? Он говорит… как же это… научно… о! с высоким уровнем абстракции! Это, наверное, какая угодно ахинея, научная либо религиозная, что в данном случае одно и то же, ведь я и не говорила никогда никому, что все знаю…
Только зачем он так говорит? Не желает выполнять просьбу Королевы, а только делает вид, что общается со мной? Но ее этим не обмануть.
Следит за реакцией, хочет увидеть мою растерянность или обиду?
Ну что ж, разве следует отказывать богу в такой малости…
Интересно, а как этот стал богом? Тоже с помощью другого бога? Он тоже болел? Его тоже предавали, убивали, насиловали? Он тоже был нищ и убог? Если б те, кто убивает и унижает, знали, кого этим они создают! И где логика? Люди ущербные — ведь жестокий и эгоистичный ущербен? — создают совершенство…
Кто ж его? Мать? Отец? Любимая? О! Вот еще что важно: не сможет стать богом тот, кто никогда не любил, поскольку такой не сможет потерять самое важное и впасть в отчаянье, «выйти за человеческий предел»!
А что такое появляется в человеке при «выходе»? Жаль, на своей шкуре мне этого не испытать, ведь у меня и души-то нет, как показала история со смертью и воскрешением. Ой, что это я! Нет-нет-нет, не хочу я это испытывать!
— … А больше всего твои братья боятся, что ты научишься думать, — без всякого перехода, и даже не меняя интонации, вдруг сообщил Салдах.
Если он хотел меня огорошить, то это ему удалось.
— Какие братья?
Он ведь не может знать, что на уме у «детей звезд»! Кроме нас самих, никто не в силах проникнуть в наши мысли, если мы их прямо кому-то не адресуем, и в том числе из-за этой неподконтрольности один из богов начал войну с Капитаном-Командором.
Что же до братьев Тигор, то им-то чего бояться?
— Конечно, это всего лишь домыслы, — разрешил сомнения Салдах.
И улыбнулся.
Конечно, боги легко могут обмануть любые чувства и предчувствия, но улыбка Салдаха вызвала у меня ясное и чистое, без вариантов и червоточин, желание ему верить… Этой улыбкой он обещал дружбу и клялся в верности — он дарил мне уверенность в нем, в его помощи, внимании, участии и многом другом хорошем. Удивительно, но, принимая дар, я вдруг поняла, что никогда раньше полностью никому не доверяла. Даже маме. Даже Капитану-Командору. Их обоих я просто заранее прощала, допуская, что они могут действовать мне во вред…
— На самом деле только слабому придет в голову вас ненавидеть, — тут же объяснил Салдах. — А мне это было бы неприятно. Вот смотреть на вас и вас изучать — другое дело, доставляющее удовольствие.
— Боги могут быть добрыми или злыми? — быстро спросила я.
— Нет, — рассмеялся он. — Кая же ты еще маленькая…
— Почему?
— Потому что «добрый» или «злой» — это самый низкий, примитивный, человеческий уровень. А боги получаются из людей, достигших высшего.
М-да, он меня поймал. Конечно, я и сама давно знала, что самый противный злыдень, ненавидящий абсолютно всех людей, может быть исключительно добр и нежен со своей кошкой или ручной гадюкой, а значит, знаком с лучшими чувствами, но отделаться от черно-белых мерок не могла.
— Высший — это как?
— Это все многообразие возможных для человека переживаний. Абсолютная чувствительность ко всем эмоциям и способность их вызывать.
Совсем как Денис говорил: вызывать эмоции. Неужели они действительно живут в каком-то своем, отдельном, мире?
— И усиливать, да? — я вспомнила историю Дарха.
— Нет. Усилить — примитив. Эмоциям только дай подпитку, энергию, и они усилятся сами. Управлять. Не только вызывать, но и прогонять.
— Что-то не верится в божий самоконтроль. Те, кого я видела до вас, Салдах, им не отличались.
— Это такой парадокс: боги деградируют. Как ни странно, многие люди уравновешеннее богов.
— Все боги?
— Нет. Конечно, нет. Только те, кто останавливается, получив эту власть и эти возможности. В какой-то момент они кажутся достаточными и даже избыточными.
— А разве можно идти еще дальше?!
— Конечно! Но тех, кто ушел дальше, ты не увидишь. Им нет дела до этого мира.
— А где они?
— Не знаю. Туда никто не заглядывал, оттуда никто не возвращался.
— Может, просто умерли?
Салдах рассмеялся, и это был ответ. Он верил. Надо же. Боги тоже хотят верить в лучшее, пренебрегая отсутствием доказательств. Они — просто продолжение людей.
II
Салдах предложил погостить в его доме, и я согласилась. Здесь было спокойно. Бог словно нуждался в объекте для заботы и умиления, как в домашнем зверьке, которым я для него и стала. И мне нравилось ощущать себя кем-то вроде кошки: по правилам этой игры, я могла когда угодно прийти, посидеть на окне, поговорить с хозяином (не меня, а дома!), принять его ласковое внимание и уйти, когда заблагорассудится. В ту первую встречу это показалось мне заманчивым, забавным и нисколько не унизительным, ведь его превосходство не взывало сомнений. И я… пожалуй, нуждалась именно в таком отношении — в ком-то сильном и ни на что не претендующем, кому приятно просто смотреть на меня и греть улыбкой. Мысль о том, что я могу вернуться сюда без приглашения, всего лишь появившись на пороге и вопросительно мурлыкнув, вызвала у меня приступ радости.
Бог Салдах устроил себе жилище в вечной ночи, среди снежной пустыни, под огромным небом с яркими звездами и цветными сияниями. Там его круглая башня со шпилем казалась вершиной мира, и более уютное место, наверное, трудно вообразить. Просторные уровни каменной башни были наполнены чем-то кроме воздуха, чем-то еле заметным, чуть поблескивающим, колышущимся, едва различимо, но очень мелодично звенящим. Наверное, из этого, сгустив и уплотнив одним движением руки, хозяин создал мягкое кресло, самое удобное из возможных — мое.
Сколько в башне уровней — так и осталось загадкой, которую не хотелось разгадывать. Поднимаясь или спускаясь по лестницам из двадцати двух степеней, на каждом следующем я находила свое кресло и ото всюду могла позвать Салдаха, который появлялся сразу, если не был занят.
На каждом уровне были окна, одно или несколько. Без всяких стекол, конечно — богу не пристало опасаться холода или ветра, без штор и ставней. По привычке я села на широкий подоконник, желая всего-навсего разглядеть возникшее вдалеке полярное сияние.
— Не туда смотришь, — сказал Салдах. — Смотри вниз.
Внизу, у подножия башни, раскинулась снежная равнина.
— Иначе посмотри.
Я настроила глаза на «фильтрующее» зрение и резко почувствовала, что взгляд словно оторвался от сознания и заскользил вдоль поверхности земли. Стоило усилия смириться с этим странным состоянием отсутствия тела, но я быстро поняла, что люди именно так видят сны, и ничего страшного тут нет.
Скользя в толще мелькающих лиц и эмоций, как в тоннеле, взгляд вдруг зацепился за нечто особенное: длинная очередь из полуголых исхудавших людей, один за другим спокойно, обреченно, подходящих к краю пропасти и срывающихся в нее. Я моргнула, вздрогнув, но зрение не вернулось в реальность, и взгляд помчался дальше, снова сквозь обрывки чужих жизней. Я хотела вернуть его к той, завораживающей безысходностью сцене, рассмотреть подробнее, заглянуть в предысторию — понять смысл странной добровольной жертвы, но не могла найти дорогу обратно, будто не просто сбилась с пути, а попала в совсем другой мир или время.
Тем не менее, я искала что-то похожее и нашла: человечески фигуры, на миг замирающие перед прыжком… Однако совсем иначе. Сначала я почувствовала это — не обреченность и смерть, а страсть и жизнь в этом предполетном миге, миге каждого, а потом уже рассмотрела: подростки двенадцати-пятнадцати лет, темнокожие и длинноволосые, мчались на досках по набегающим на острые скалы волнам, и на гребнях волн вместе с досками взлетали в воздух.
Мне достался заряд их радости, и угнетающее впечатление от предыдущей сцены притупилось. Я поняла, что могу долго купаться в море энергии темнокожих туземцев, но в нем не было ничего особенного — счастье, как известно, везде одинаково — и устремила взгляд дальше. Так интересно, что можно увидеть с вершины мира…
Пробежав совсем немного, я оказалась над площадью, заполненной людьми с флагами и транспарантами, без радости, в раздражении кричащими что-то в лад. Другие наблюдали за этой толпой с тесных балконов домов, окружающих площадь, и неодобрительно ухмылялись.
Подчинившись команде, взгляд полетел дальше. Задержал движение в высоком молельном зале, пронесся над полем битвы… и вернулся ко мне. То есть в круглую башню с широкими окнами и добродушным богом.