Тут во мне проснулось прежнее раздражение к Герману. Встревоженный! Не захотел верить и не верил, просто меня отталкивал! Я решила закрыть тему:
— Это, мам, сложный персонаж. Если бы ты сама его видела, то поняла бы.
Мама погрустнела. Она и так все отлично поняла. В воцарившемся на кухне молчании я уловила, что мы с ней чувствуем одно и то же. Значит, я все же — человеческая женщина.
Молчание прервалось появлением Марины. Она выглядела не такой мрачной, как пятнадцать минут назад, будто за это время успела рассмотреть ситуацию с моим появлением под другим углом.
— Спит? — спросила мама.
— Угу, — вяло кивнула она и пристроилась с угла стола.
Ее присутствие не располагало к откровенности, и, чтобы не молчать, а завести разговор на нейтральную тему, я чуть не поинтересовалась, давно ли дома были братья, но вовремя спохватилась. Проблему тишины решила Марина. Прищурясь, словно защищая глаза от ветра, она сказала:
— Ваня говорил про тебя, что ты, вроде, экстрасенс…
То есть он это так называет, да? Я кивнула, не вдаваясь в подробности. Не рассказывать же ей, в самом деле, что мне с десяток раз выносили приговор «Ведьма», и я на полном серьезе таковой себя считала, а бегство с эшафота стало моим любимым видом спорта.
— Ты мне поможешь с Митюшей? — продолжила Марина. Быстро глянула на меня, вновь отвела взгляд и объяснила: — Я постоянно за него боюсь. У меня, понимаешь, была тяжелая беременность: угроза выкидыша и все такое. В общем, я не могу избавиться от мысли, что с ним может что-нибудь случиться. Синдром внезапной смерти, например. Ты ведь можешь с этим справиться?
Я снова кивнула.
— Он нормальный ребенок. Если бы у него была какая-то опасная патология, я бы заметила. Оставь его в моей комнате и больше ни о чем не волнуйся.
Она слабо улыбнулась, ненадолго испытав облегчение.
— Что это за кольцо у тебя? — вдруг заметила мама.
Ой, и правда. Надо будет замаскировать вживленный мне в кожу Черным Командором камень под перстень, а то он выглядит странно. Я, оказывается, уже успела привыкнуть к нему и совсем его не чувствую. Хотя, Черный добился своего: всякий раз, натыкаясь на камень взглядом, я вспоминаю о Старшем брате с деспотическими наклонностями и непредсказуемым нравом.
— Красивое, да? — чтобы не придумывать обстоятельства приобретения камня, спросила я.
Мама снисходительно улыбнулась. Такие большие украшения не в ее вкусе.
Пусть считает, что это просто безделушка, при помощи которой я, как всякая нормальная девчонка-подросток, пытаюсь продемонстрировать свою исключительную индивидуальность. Кстати, придется еще немного поиграть в подростка, на сей раз благодаря Белому Старшему:
— Мам, я из всего выросла…
Снисходительная улыбка стала озабоченной.
— Да! Сегодня же купим тебе новую одежду. Я тут такой костюм видела…
Из моей комнаты донесся заливистый вопль, и Марина мгновенно исчезла.
II
Не зря мне не хотелось идти в магазин. Это вполне могло подождать, тем более что долго пребывать в нынешних кошмарных габаритах я не собиралась, и одежду все равно выбрала на два размера больше, стало быть, могла бы подождать недельку. Тогда бы не встретилась с Ириной Вячеславовной, мамой Дениса.
Она вместе с Леной вошла в отдел, когда мама уже расплачивалась за наши покупки, и спрятаться я не успела. А она узнала меня сразу, несмотря на худобу и непривычный рост.
— Ты здесь?! — дрожащим голосом, будто возмущаясь, сказала она.
Я растерялась. Она не должна быть такой обеспокоенной. Куда делось хладнокровие, с которым нас всегда ждали наши матери? Ирина Вячеславовна исхудала почти до моего состояния, и даже под глазами у нее появились странные нервные пятна. Чего она от меня хочет, было ясно без слов.
— Разве Денис вам еще не звонил? — быстро спросила я.
Лена, изображая облегчение, закатила глаза, а Ирина Вячеславовна будто не поняла смысла того, что я сказала.
— Нет, — после паузы недоверчиво ответила она. — А где он?
Черт, он не позвонил. Ему нынешнему не было никакого дела до переживаний его матери. Конечно, он мог не позвонить по другой причине — например, считая ее все еще замороченной, но искать оправдания было бесполезно. Он не позвонил, потому что просто о ней не подумал. Как же мне теперь говорить про Владивосток?
— В реабилитационном центре, — осторожно сказала я.
— Что с ним?! — крикнула она.
Девушка-продавец замерла и посмотрела на нас с интересом. Консультанты других отделов обернулись в нашу сторону.
— Приходите к нам сегодня, — торопливо предложила мама. — Ася все тебе расскажет.
— Он в порядке, не волнуйтесь, — как можно убедительнее пробормотала я, выходя из отдела.
— Что-то с ней не то в последнее время, — беззаботно сказала мне мама, явно считая, что для такого состояния подруги повода нет.
Вот ведь… Правду, значит, говорят про материнское сердце, которое чувствует беду. Беда случилась. По моей вине.
Надо как-то облегчить ее страдания.
Дома я сделала единственное, что могла: нашла в Сети номер телефона отделения Даниила Егоровича и набрала его, как только раздался звонок в дверь.
Он был на месте, словно этого ждал. Может быть, и ждал — неосознанно, под воздействием моего сильного желания, чтобы в нужное время выйти на связь. Неразвитая, в зачаточном состоянии, способность направлять события у меня явно есть. На нее я и надеялась.
Я спросила, появился ли в больнице Денис. Даниил Егорович ответил «да» таким голосом, что все его медицинские эмоции по этому поводу стали ясны. Догадываюсь, в какие условия Денис его поставил: ни анализов, ни записей, и личное наблюдение заведующего.
— Ты ведь его видела? — осторожно спросил он.
— Дистрофия, — подтвердила я непроизнесенный вердикт.
— И еще…
Даниил Егорович сделал паузу. Ему хотелось обсудить состояние Дениса со мной, но он стремился соблюсти при этом врачебную этику.
— Крутой депресняк, — в психиатрических терминах я никогда не разбиралась.
Сам Денис назвал это «бездушие».
«Мы — люди! — крикнул он мне в лицо. — Чтобы мы жили, недостаточно „запустить“ наши тела! Когда мы умираем, их покидают души! Что вы натворили?!» Вспышка отчаянного гнева, несвойственная прежнему Денису, продолжалась недолго. Тут же он впал в какую-то подавленную рассеянность, уставился невидящими глазами вдаль и потрясенно прошептал: «Понимаешь, там ничего нет… Совсем ничего…» Больше он мне не сказал ни слова. Я лишь ловила обрывки его мыслей, беспомощных и беззащитных, повергших в крутой депресняк и меня саму.
Люди привыкли верить в загробную жизнь. Даже те, кто не верит в бога и смеется над заповедями. Даже те, кому безразлично собственное посмертное существование — они, теряя любимых, в надежде на встречу в загробном мире легче переживают утрату. Денис никогда не был религиозным, он лишь увлекался мифами, а все, что связано с традиционной церковью, просто высмеивал. И, тем не менее, верил… В ответ на мое предположение, что, возможно, ему всего-навсего не запомнилось путешествие души от смерти до воскрешения, он только презрительно фыркнул.
Чего-то важного, какой-то человеческой основы он и вправду лишился. Он уже не был ни сильным, ни свободным. Ему было очень плохо, и я, чувствуя это, ничем помочь не могла. Я не могла лечить тоску — а именно она была его проблемой. И он бы не принял от меня помощи.
Денис теперь меня ненавидел.
За что — сам не знал, но объяснял себе, что из-за меня он потерял душу: «Она хочет сказать, что я малодушно впал в истерику от своего вида… Это не мало-душие, а без-душие!», — думал он, исходя коричневым эфиром.
Первое, что я почувствовала — обида. Такая резкая и болезная, что даже ожгла лицо, словно пощечина. Ведь он сам! Он сам забрал половину проклятия — поэтому умер; и он сам говорил, что не собирается умирать — поэтому его воскресили! Он пытается переложить на меня ответственность за свои решения! Будто я могла знать, что он так изменится и пожалеет об этом.
Но обида исчезла, уступив место душеразъедающей вине. Я виновата. Я не использовала возможность забрать проклятие обратно, и этим обрекла его на смерть. Не нужно было уважать его волю, не нужно было легкомысленно думать, что простой смертный в силах противостоять богу. Я могла — я должна была. Любое чужое решение умереть — неправильное. Больше никогда размышлять не буду.
Но от этого обещания самой себе легче не стало. Немного облегчало мою жгучую боль осознание того, что это все же — Денис, что он жив, а что он уже не мой — так что теперь?
Командор незаметно подпитывал его своей энергией, и через какое-то время Денис стал хотя бы спокойным. Но не прежним. Далеко не прежним.
— Ася, что с ним случилось? Он не говорит, но мне нужно знать. И он не дает провести обследование.
Я звонила из своей комнаты. После этого вопроса Даниила Егоровича я непроизвольно встала с подоконника и сделала два нервных шага. Митя сквозь деревянную решетку кроватки проследил за мной глазами. Все хорошо.
— Он перенес клиническую смерть. А обследование вам ничего не даст, потому что…
Может быть, я не права, выдавая его тайны, но это уже и не важно — все равно Денис меня ненавидит.
— …ему заменили кровь на искусственную, и нормальным человеческим показателям она не соответствует. У него вообще мало что соответствует.
Как и следовало ожидать, телефонная трубка ответила продолжительным молчанием. Даниил Егорович знаком со мной и Командором, поэтому он поверит. Еще немного — и поверит.
— Понятно, — донеслось, наконец, из Владивостока. — Ребята в курсе?
— Нет, — я действительно так думала. Командор умеет хранить тайны, когда считает нужным. — Он далеко? Его мама здесь, она очень волнуется.
— Недалеко, — рассеянно ответил Даниил Егорович. — Сейчас я спущусь к нему на этаж и передам трубку.
Я Мите сунула погремушку и вышла из комнаты — пока отец Тима шел к Денису, я шла к Ирине Вячеславовне. Его глухое раздраженное «Да?» я услышала уже в двух шагах от нее и сразу отдала ей телефон. Мне с ним не о чем говорить, а она… может быть, ее тревога и любовь хоть чуть-чуть ему помогут?
Я не слушала их разговор и, чтобы ее, такую страшную от горя, не видеть, ушла на кухню, где мама с Мариной готовили ужин.
— Спит? — дежурно спросила Марина.
— Проснулся, — дежурно ответила я.
Мама поймала ее за рукав.
— Не кричит же! Сиди спокойно.
Напряженная до дрожи, Марина села на краешек стула. В ту же минуту из моей комнаты донесся вопль.
Как Марина разминулась в дверях с Ириной Вячеславовной, я не поняла. По всему видать, она прошла сквозь нее, но обе этого даже не заметили.
— Сказал, что все в порядке, — Ирина Вячеславовна вертела в руках молчавшую трубку. — Но приедет домой не раньше, чем через месяц.
Она села на скамью у плиты, подперла кулаком щеку и замерла.
Вот свинья, и ей нахамил.
Вошла Лена, остановилась в проеме. Она переводила глаза с меня на свою маму, старательно, хотя и немного фальшиво, изображая драматичный интерес. На самом деле она уже поняла главное — Денис жив — и лицедействовала только из сочувствия к матери. Я рассматривала ее с нарастающей тоской: она изменилась за год. Повзрослела. Неужели так же сильно изменились все, и никого, как прежде, знакомого, у меня не осталось?
Ирине Вячеславовне с каждой секундой становилось лучше. Это было даже видно и ощутимо по окружавшим ее эмоциям. Наконец, она обратилась ко мне:
— А почему он… такой?
Я пожала плечами.
— Не привык, что вы за него беспокоитесь, вот и не звонил.
Она, подумав, кивнула, а потом спросила снова:
— Нет, он какой-то… расстроенный.
Пришлось встать и повернуться кругом, чтобы она заметила.
— Он выглядит так же, как я. Его это очень злит. Мы оба перенесли тяжелую болезнь.
Она опять кивнула, и ее глаза потемнели.
— Я чувствовала, что ему плохо.
— Ты выглядишь супер! — не удержавшись, с завистью прошептала Лена.
— Да ну! — возмущенно воскликнула мама.
А в Ирине Владиславовне уже проснулся животный инстинкт матери, защищающей потомство, очень хорошо мне знакомый:
— Как же за вами недоглядели?! А правильно ли вас лечили?! Почему родителей не известили?
Кроме прочего, у нее есть серьезный недостаток — она юрист. Слишком хорошо знает, кто и что ей должен. Пришлось выкручиваться, стараясь не слишком погрешить против истины.
— Мы сами виноваты — полезли, куда не надо, нарушили все инструкции. Лечили — не знаю, но мы живы и осложнений у нас теперь нет. Известить сначала возможности не было, а потом одни думали, что известили другие и наоборот.
Договорив, я испугалась, что она потребует адрес нашего так называемого «спортивного лагеря», дабы высказать его «руководству» все, что думается, но зря. Наведенная Командором заморочка все еще работала, и выяснять такие подробности ей в голову не пришло.
На всякий случай я выскользнула из кухни в большую комнату. Лена, немного погодя, вышла за мной. Она-то знала истинное положение вещей и жаждала жареных фактов.
— Где вы были? — шепотом спросила она, и ее глаза при этом нескромно блеснули.
Черта с два ей действительно важно, где мы провели столько времени. Она не сомневается, что в каком-нибудь наколдованном мирке, а эта сфера ей принципиально неинтересна: путешествия Дениса и других парней она считает забавной причудой типа охоты, рыбалки или парашютного спорта, а мои приключения — просто дурью инфантильной девицы, не развившейся до нормальной девушки. Поэтому я ничего не ответила, давая понять, что жду следующего вопроса. Он последовал практически мгновенно:
— У вас что-то было?
— Не-а, — сразу отозвалась я.
Лена с недоверчивой ухмылкой изучала мое лицо. Признаки лжи, при должной проницательности, она смогла бы на нем обнаружить — ведь у нас с Денисом много чего «было», но она спрашивала не о том… И тут моя совесть чиста.
— А-а-а, — наконец, разочарованно протянула она и даже слегка рассердилась.
Неужели так сильно хотела? Или ждала, что я начну оправдываться?
— Когда собираешься на Остров?
Теперь не было смысла темнить.
— Когда позовут. Когда придет «Мистификатор».
Лена понимающе кивнула и отвернулась, о чем-то раздумывая.
— А как у вас с Лешкой? — спросила я, чтобы не показаться невежливой.
Она, разумеется, напустила на себя таинственный вид, и, ритмично передернув плечами, провела пальцем по крышке старого бабушкиного пианино.
— Думаю, мы расстанемся…
Не удивила. Если Алешка не решил порвать с Островом, что вряд ли, то у них нет ничего общего. Подождав от меня вопросов и восклицаний, Лена продолжила уже в виде размышления:
— Все ведь расстаются… Всё меняется.
Это были не просто слова — это был укол. Я должна была забеспокоиться.
И я забеспокоилась:
— О чем ты?
Она особенно загадочно, с оттенком сочувствия, улыбнулась и туманно ответила:
— Приедешь на Остров — увидишь.
Выспрашивать дальше я посчитала ниже своего достоинства, но тут же поняла, что укол оказался ядовитым: противное беспокойство больше меня не покидало. И когда Лена с Ириной Вячеславовной ушли, я тоскливо пыталась подготовить себя к тому, что увижу на Острове, оставшемся без Капитана-Командора.
Но до этого было еще далеко — месяц или два, пока мое тело не примет менее жуткий объем.
III
И мы зажили вместе, три женщины и младенец, деля общие заботы и наслаждаясь относительным покоем. Раз в два-три дня я звонила Даниилу Егоровичу, и однажды по его тону поняла, что Денис не выдержал и все ему рассказал. Ну, ладно, может быть, так лучше. Лишь бы Даниил Егорович не рассказал все сыну — так не хочется, чтобы островитяне изменили ко мне отношение.
На третью ночь моего пребывания дома Марина перестала лунатить и наведываться ко мне в комнату по причине «подозрительной тишины» в ней, когда я продемонстрировала, что даже во сне могу контролировать состояние Мити.