На большак из придорожных зарослей бесшумно вышли четверо всадников.
— Конным спешиться, путешествующим в повозках — выйти. Приказываю властью Ордена и Замка. — Традиционная формула была хорошо знакома несчастному лону.
«Да неужели же старые порядки так быстро вернулись? — промелькнула мысль в черноволосой голове раба месм. — Или гадюкино гнездо уцелело? Вроде, сам видел — рухнула Обитель…» — лихорадкой опалила догадка.
— Кого везешь, волоп (1)? Слазь сам, и всех выводи…
— Синей, отставить! — Красивый глубокий баритон показался Атаксе знакомым — да это же…
— Геризог-о-о! — вырвалось стоном. — Слава Астарлингам, счастье-то какое! Просыпайтесь, просыпайтесь! — как ужаленный уже орал бывший наложник. Откуда только смелости взялось — месмами, госпожами — командовать:
— Быстро, сони, сэйр Брай это!
В карете засуетились, заохали, завозились. И выглянула заспанная Рутка, приоткрыв задвижку на оконце:
— Что, что… Где? (От скуки дорожной повадились путешественницы после сытного полдника почивать-полеживать, на духоту и жару ссылаясь. А так, честно если, то от лени попросту…)
— Бр-а-ай?! — Без оглядки (а надо бы — вдруг обман или засада вражеская кака?) из странной, похожей на домовину (2) великана повозки выскочила простоволосая Дарнейла. — Брай! — И остановилась как вкопанная. — Брай.
Тот наклонился, суженую свою милую одной рукой поднял и в седло к себе взял. Тут уж они ничего не замечали — друг на друга глядели… А кругом ведь шум стоял — радовались эфетам беглецы несказанно, будто все их тревоги позади; даже те встречу праздновали, кому в кводах родных не было.
Чуть попритихло веселье, сначала смешавшиеся воины и месмы разбились по группкам — кто с друзьями сидел, кто с родичами.
Ужин накрыли прямо на поляне, народу получилось много, но все друг дружку хорошо знали.
— Где Гийом, наш Иржик как? — опомнилась Дарнейла, встрепенувшись в объятиях Брая (они под кусточком сидели, ото всех в тишке). — Ой я и ма-ать!
— Не волнуйся, любая моя, в обозе он с Зулом. Благополучен сынок наш. А вот Имнейка прям барышня, на голову братца-то переросла! Дивно, не замечал я, что месмы быстрей нас росли... Или кажется? — глуповато отвечал расслабленный от бурной встречи Тинери.
— Да где же Фаркатка? Что сам не идет? — Дарнейла улыбнулась любимому.
— Вот и богатырь ваш, сохранил я дитё, глядите, госпожа! — Нарушая уединение, в их "тайное укрытие" просунулась голова Аркая.
— Где Фаркат? — тихо повторила Килла, принимая спящего Иржика на руки от оруженосца-няньки.
— Так пропал, сгинул... Можно сказать, конец! — не подумав, брякнул Зул...
— Пойдем, не пялься, не про нас благость та! — Хмурый Дакий потянул из гомонящей толпы разулыбавшегося друга. — Думаешь, Рыжик, нас с тобой теперь воины презирать перестанут или за стол вместе с месмами посадят? Глаза в пол, наше место известное... Всё, кончился праздничек!
— Ты никак бежать задумал? — охнул Инэ и, вздрогнув, обернулся.
— Эй, отроки. — Перед ними стоял сам знаменитый Лон Иммер Рейдент. — Архонт зовет, — и рукой парней поманил...
(1) — презрительная кличка, ею молодые Сыны Месм, которых отбирали в воинство из отпрысков мужеска пола знатных, сильных колдуний, дразнили лонов, чьи матери умирали, или не просто отказались от сыновей, а передавали тех в постельные рабы. Таких было видно по выбритым вискам и татуировке на губе.
(1) — гроб, сделанный их цельного ствола дерева.
Глава опубликов
========== Восход Тьмы ==========
А в сотне фарронах на восток бледная ночь, подгоняемая штормом, таяла над свинцовыми скалами, кольцом окружающими мрачную каменистую равнину Дувайн-Голла.
В первую вылазку отряд разделился, пошли только двое — даже без отдыха, сразу с дороги, что не была легкой, а последние два коло — ещё и голодной; запасы и вода кончились, охоты в голых безжизненных скалах с недавней поры не случалось… Эта, последняя ночь канкерова (1) сезона, выдалась особо неспокойной, но откладывать дальше не моглось…
— Откуда столько кровищи? — шепотом удивился идущий впереди воин. — И всё по стенам сочится — прям как водопад! Сколько уже плутаем — а тут еще эта гадость… Да не может же быть, не так пахнет. Я такую вонь кровавую всегда чую, хоть на поле брани не был ни разу.
— Всё верно, такими объемами «красненькую» еще не разливают, не кислая жамка, чтобы в канаву выплескивать-ать-ать… — отозвался Бон, шедший следом по осклизлым краям заполненной алым бурлящим жижевом ронды. Жидкость, будто живая, двигалась и время от времени рождала на нехорошо блестящей поверхности огромные пузыри. — Да вообще как в зале озеро получилось, может, военная хитрость какая? — Он пожал плечами и чуть не потерял равновесие.
— Ш-ш-ш! — Кейо остановился, прислушиваясь. Даже их тихие голоса отдавались резким эхом в совсем невысоком помещении. И эхо это странное будто само выбирало, какие слова повторять:
— Какая-какая-кая-я-я.
— Морок?— спросил, не поворачиваясь, Кейо.
— Морок-морок-морок-морок-срок-срок-рок-рок,— гукнула пустота, и Рейденский лон, поставив ногу чуть влево от намеченного на карте, однако вдруг показавшегося ему шатающимся и неверным камня, — исчез!
Фаркат закричать не смог, но понял, что пропадает. Впереди была только бездна, пол отступил от закачавшихся стен, и те начали падать внутрь башни…
Мерейю… Да кто бы сейчас узнал в этом искренне встревоженном, потрепанном, грязном бродяге избалованного отцовской любовью, заносчивого и подловатого красавца Хедике!
Он склонился к умирающему, осторожно поднял почти невесомое тело на руки.
— Тихо-тихо, все сладится, это только вторая попытка. Ты же наш вождь, куда мы без тебя — вот и думай, что не так пошло, а не помирай… Проклятая корона! — Мерейю перенес обессилевшего Бона подальше от полуразрушенного входа в замок Ольхормер и, уложив на свернутые дорожные сумы, укрыл своим плащом:
— Поспи.
— Некогда отдыхать. Что там зрачки — правду говори! — Фаркат задышал чуть спокойнее. — Надо успеть до рассвета.
— Да все с глазами у тебя, Величество, ладно, не багуй. Жалко Кейо, ну так теперь с тобой я пойду, погоди только, полежи маленько. Морена еще высоко. Выпей вот, — Хедике вытащил зубами из бурдюка с водой деревянный чоп. — Немного осталось! — О чем он говорил, о воде или об этой страшной ночи, в которую решалась не только судьба разрозненных земель, всех фьефов и баронства, будущее Северного королевства и их собственная, давно ставшая общей, участь, было непонятно.
Фаркат, лежа, потянулся, вздрогнул всем телом, сел:
— Не, ты пойдешь Лангина выручать. Может, разведчику нашему безбашенному там надобно по-большому сходить, да зад подтереть, а куда ему с распятыми-то руками? Вот не будет с баба… башнями обниматься! — Бон, видно, стал в себя приходить, раз по-прежнему забалагурил. — А что, поёт-то хорошо, только вот ни голосу, ни слуху — солдафон, что возьмешь! И карту мне подай.
Хедике, не соглашаясь, замотал головой:
— Сэйро, что ему сделается — привычный, ну смерзнет немного. Я с тобой.
Кейо Лангин, самый молодой следопыт и шпион войска архонта Тинери, в первый их с принцем Фаркатом штурм заколдованного глайморами замка поторопился и, наступив на неправильный камень, сошел с показанной на карте дороги, оказавшись пойманным хитрой ловушкой. Вот уже вторую тень он стоял на крохотном уступе на внешней стене смотровой башни; задом к бушующему морю, но крепко держась раскинутыми в нелепом объятии руками за крутые бока твердыни. Слава Астарлингам, хоть ее округлые плиты были выточены из гранита — века и ветра не пощадили их цельности, и Кейо смог уцепиться, намертво приклеившись ловкими пальцами к краям образовавшихся трещин…
— Моё это дело — мой риск, хватит уже, не потащу больше никого из вас, не позволю. И не спорь! — Усевшись на восточный манер, Фаркат потирал одной рукой поврежденное колено и тощим длинным пальцем другой — водил по разложенной на земле карте:
— Вот сейчас пойму, где напортачил. Я же в детстве тут кругом бегал, надо просто вспомнить!
— Как это?! — Мерейю аж чуть остатки воды на себя не пролил. — Уже почитай шестьсот полных коло как мирэ последнего не стало. И Ольхормер разрушен, народ вот баял — до основания, до камня последнего весь город сметён был. — Он оглянулся на стоящий за спиной огромный королевский замок. — Опять врешь?
— А? Ты сам не завирайся — помни, с кем говоришь! — Бон поднял глаза от пергамента.
— С кем? Я-то думал, что просто сказки сказываешь, шуткуешь. — Хедике выглядел растерянным, даже сметенным. — Правда, ты — Ингебрандта Великого сын?! Быть не может! Как? Тебе же зим не боле шестнадцати будет…
— Ты мне мешае… Что ты сказал? — Фаркат сдвинул брови и что-то беззвучно повторил про себя. И тут его прорвало, он даже вскочил:
— Прокля'тая корона?! Да? И есть что-то захотелось… Нет, нет, нет! Прокля'тая… Про'клятая!.. Вот же! Не замок заколдован, сама штука нас внутрь не пускает, по лабиринтам водит, ловушки ставит! Вот я олух!
— Сэйро, что с тобой? — Хедике метнулся следом.
— Так. — Бон начал бегать по поляне, спотыкаясь о камни и бранясь прескверно. Будто и не он в недавнем времени не мог шевельнуть рукой от ран, ссадин и усталости. — Слушай. Ох, придется тебе все рассказать, но быстренько, хотя… Ладно, так шибче ночь пройдет. — Он мельком взглянул на бледное светило. — Я понял, все менять надо, утром пойдем.
— Почему? Ты же говорил — до зари, — Мерейю не поспевал, не понимая, что с его чудным хозяином творится. А Бон заулыбался, губы по-лягушачьи растянул и на мешки назад улегся, укутался в Хедиков плащ, и Рейдентов — из его котомки на себя потянул:
— Ну, слушай! Родился я тут. Моего отца звали, правильно говоришь, Ингебрандт Великий. В браке между прочим! Так что зря меня ублюдком ведьмы звали… Вот они-то все и наколдовали, и войну бесконечную, и раздор среди мирэ, и страшный мор. А когда на нашу сторону стала победа склоняться, предали месмы короля, своего благодетеля; и меня, наследника восьмилетнего, выдали создательницам и учителям своим, глайморам.
— Ой, да будто! — У Хедике Мерейю аж голова по-настоящему, да не от голода, закружилась — столь дивен был рассказ Бона.
(1) — месяц созвездия Рака.
========== Грешник ==========
Некоторое время — недолго — было тихо, только завывала сытым зверем утихающая над морем буря да в вышине неслись уже различимые в предрассветных сумерках разорванные ею тучи.
— А что потом, ну, дальше сталось? — спросил Хедике, но Фаркат почему-то молчал. Хедике подполз поближе — увы, неугомонный рассказчик и балагур крепко спал. Тогда он сел рядом, чтобы так хоть немного заслонить своего товарища… — нет! своего вождя, путеводителя, патрона и хозяина — от пронизывающего ветра:
— Выдержишь ли ты, мирэ? Как тебе помочь-то завтра?
Мерейю знал, что, веря безгранично, сам обязательно, непременно, пойдет с ним… за ним, куда бы тот ни шел. За этим чудным и чу’дным нечеловеком; да кем бы Фаркат Бон ни был, он останется для Хедике Мерейю — бывшего купеческого сынка, бабника и негодяя… убийцы! — Единственным. И недостижимым как звезда. Любимым. Это только про себя, тайно, даже под пыткой не вымолвить! Любимый… Хоть блудливой бабенкой Катой (эх, Ката Бона, Вимника мужняя жена — зазноба, как ножом вострым разрезала сердце на кусочки; впервые так зажгла, а потом уж и все равно стало…), хоть мужеска пола — тощим болтливым бедокуром, хоть могучим королем Севера, лойдом, князем князей; да небысь и котом (если, конечно, про эту свою ипостась не соврал) полюбил Хедике Фарката!
— Пропади ты пропадом, сгинь, — прошептал он, глядя в лицо своей спящей муке. И тут же, без паузы: — Храни тебя Модена и все Астарлинги — за боль, за сладость, за отсутствие надежды!
Нет теперь жизни, и покою не будет! Хедике Мерейю верил ему и в него. И знал, что пойдет, куда бы Фаркат Бон ни вел. Невзирая ни на что, на смерть…
— Я всё спросить хотел, да было недосуг… Апчхи! — предмет его дум вдруг подал голос, будто и не спал ни чуточки.
— А, что? — Мерейю отвел взгляд.
— Да вот про рабское твое кольцо — Луткина работа? Недооценил я жадность трактирщиц, всегда знал, хуже ростовщиков становится народ, живя на перепутье, не?
— Ну, ей-то невыгодно моей женой остаться было. Я и лечь с ней… не смог. И они с Мирзой смекнули, что отец отойдет, остынет… Отошел бы. Ну, любил он меня сильно и из рода всяко не прогнал. Значит, и наследство после него моей безутешной честной вдове отойдет. Сговорились с проезжими нечестивцами… Да скучно это.
— Не скажи. — Бон сел, поеживаясь, но даже носа из обматывающих его тряпок не высунул, еще и ноги подогнул. — Я сам, почитай, шесть сотен коло так скучал — в заложниках. Знаю, не сахар. Хотя мой отец быстро умер, и смысла держать меня совсем уж не было — вся власть над землями постепенно к глайморам перешла. Да не только наше королевство сгинуло, дуктеров, мирэ всех так же погубили — это я потом узнал, конечно, когда сбежал.
Хедике казалось, что его боль прирастает болью Фарката, но все же спросил:
— А мать как же?
— Маму толпа добрых людей затоптала, — тот говорил неспешно, будто с неохотой. — Ведьмой ее объявили, за недород, что ли, трехлетний. Она тогда странствовала — лечила этих… жмыров!
— У нас считали, что последняя королева, оплакивая мужа, в звезду превратилась. Зеленую… А вот про сына их, то есть, так получается, тебя, — ни словечка, ни разу. Ну в песнях только про звезду пели. А глайморы, дескать, добрые волшебницы были. И с кем тогда король воевал — неясно… Сказки бабьи, вообще-то, — Мирейю самому казалось, что он глупость сболтнул.
— И что еще сказывают, мне любопытно? — Фаркатов нос показался наружу, серые его глаза блестели, как хрусталь отразив первый вырвавшийся из-за горизонта луч.
Вместо ответа Хедике быстро отвернулся, но тут же, сглотнув, совладал с собой и протянул руку своему государю:
— Идем, мирэ, заря.
Откуда-то налетела пыль, мелкая, словно пудра, и такая же липкая. Воздух, обычно прозрачный и чистый на рассвете, сделался вязок и смраден. Похолодало. Фаркат протянутую руку принял и легко, рывком, поднялся со своего каменистого ложа:
— Топать к этой норище ведьмовской неохота, вот же шельмы, из дома моего родного и дохлых не выкуришь! Эх, сейчас бы веник Киллин пригодился, — он сладко потянулся, разминая затекшее тело, — да она его с собой, верно знаю, в Оломей потащила, дурёха.
При этих словах Бона Мерейю показалось, что почва уходит из-под ног, и он, шатнувшись неестественно, будто его в грудь дышлом на ходу толкнуло, так на землю и осел:
— Так она ж покойница! Убил я её…
— Ну так и было. — Фаркат скривился, ухо о плечо потер, отворачиваясь. — Ты убил, да я воскресил… Пойдем, что расселся? — Он сделал вид, что не со сна сболтнул, а так и надобно было по задумке. А потом вдруг рассердился. — Но тебе ее более не видать! Если сегодня целы от проклятья останемся и корону мне добудем, то… — Он помолчал, собою досадуя. — То ты в моей вотчине навсегда пребудешь. Служить слово давал? Так помни об этом!
Хедике встал, ладонями лицо потер, будто умываясь:
— Приказывай, мой король.
— Король, король… — Фаркат бешено на того зыркнул. — Теперь, того и гляди, нож мне в спину воткнешь.
— Да я за тебя… — начал Мерейю, но осекся.
— Да. Ты! — Бон пнул пыль носком сапога. — Идем уж, всю злость на тебя извел, тьфу! Мешки не бери.
В пролом, что они выбрали заместо центрального портала, войти удалось не без помехи: кот-то тощий был, а вот высокий и широкоплечий Мерейю почти намертво застрял, за что был Боном, который, пыхтя, того в узкий лаз за собой втягивал, без особой нужды в спину битым, да ногами отпинатым. Толкал, якобы… Ну такой вот характер имел мирэ наш!.. Но дальше дело пошло ладней, то ли действительно замок наследника принимал, то ли правильным путем на этот раз прошли.