Килла, сама не зная как, девочку одной рукой к себе притянув, прямо в ту стену сплошную летательное свое сорго (1) и направила. Еще и вираж заложила, чтоб сильнее разогнаться!
— А-а-а! А-а-а! — орали обе и… Зажмурившись от обрушившегося на них потока света, будто в самоё солнце золотое, Моденино, влетели.
Тут же руки Дарнейле отказали — победительницы глаймор кулем с потрепанного веника так и свалились. На пол… Кухни. Прямо под ноги заохавших, кинувшихся на помощь кухарок.
— Мы не померли, нет? — Рутта Монья, едва языком ворочая, вяло удивилась. — Живая я, вроде… А ты, родненькая?
Вокруг них суетились сестры, но, приученные к строгой дисциплине, разговаривали мало, только пострадавших девушек споро осмотрели, а потом по распоряжению Главной стряпухи, Голуньи Кады, снесли тех в сени, ни о чем не спрашивая.
Что ожидало потом и что произошло в Обители, из-за страшных дел в подземелье, которые сама же Гейсарнейская кудесница и наделала, она не знала, даже волноваться не надумала, потому что… спала.
— Имни… Иржи! — закричала она, просыпаясь. — Брай!
— Тихо, тихо, девонька! — Рядом с лежанкой оказалась Уклюта Мавей — хоть одно лицо знакомое.
Дарнейла снова рухнула на подушки:
— Долго я в забытьи была? И как Рутта? Жива она, скажи?
Уклюта отвечать не спешила, отошла, окно развесила, дескать, сама смотри — не госпожа! Видать же, что ночь-полночь...
"А какая ночь, та же или коло прошло? — мелькнуло в голове у Дарнейлы. — Что ж я вся болючая такая, будто били!"
— Мать-настоятельница тебе дожидается. Болеет она сильно, кровью истекает зловонной, видно, отходит, — как-то отстраненно проговорила Мавей. — Сломала ты порядок наш, жисть всю нарушила… Госпожа.
— Что ты говоришь?! — Килле бы испугаться, а она успокаивать пожилую месму стала. — Разве ж что плохое случилось? Ну новая будет Владычица, нешто никто не помирал на твоем веку? А то и сами управитесь, без всякоих глай...
— Вот вы… Ты… пока тут в бреду металась — сгинула половина обители! Как и не было — только кельи пустые, да одежа на полу! Ну госпожа Симмерай нам всё объяснила — ты, получается… Вы нас всех от Огня Астарлингового спасла. — Уклюта глаза прикрыла, сморщилась. — Не быть новым месмам, и мне не быть... Только целительницы остались. Да те, кто Посвящение не прошел, гмыженки теперь в праве. Ой, да страху-то было! Подполье провалилось, и как песком гора пошла! На равнине замок теперя стоит…
— Как пошла?! А дет… Дочка где моя? Цела, здорова?! — У бедной Дарнейлы голова закружилась — тож страшно ей стало (да о другой причине!). Как она закричит:
— Пусти! — И бежать наладилась, да ноги не держали. — А-а-а! Имнейя, девочка моя, я иду… все равно иду к тебе…
— Да куда ты, оглашенная! — Уклюта едва подхватить её успела. — Нельзя же.
— Оставь нас, сестра, — грянул, как набат, строгий голос. — Немедля. Я сама тут разберусь. — В дверях возникла высокая темная фигура. — Ну что, поговорим… сноха? — сказала гонта Астокля и поставила на край Дарнейленой кровати резной малахитовый ларец.
— Это… я же. — Килла завозилась в постели, матрас показался ей комковатым и жестким, как булыжники у козьего брода в родной деревне, рубашка с одного плеча сползла… И снова она себя девчонкой робкой почувствовала. — Добрый день, госпожа Симмерай.
— Добрый будет, когда старая змея сдохнет и Архонт целым вернется. И не госпожа я тебе… наедине. Про связь нашу никто прознать не должен. — Гонта села на нагретый быстро сбежавшей Уклютой табурет. — Поняла?
— Так… как же, мне Крозе… кто-то, — тут же поправилась Дарнейла, — сболтнул, что Командорами воинства только сыны Великой матери бывают!
— А, так умер младенчик-то настоятельницын. Глайморы — нежити, ну и куклы их давно уже мертвых родят, да сами не ведают, — будто что-то обыкновенное, очевидное отвечала Симмерай.
— Так вы… знали? — Килла вдруг почувствовала себя совсем дурочкой, даже обидно стало. Вот же как, она тут всё вызнавала, хитрила, вроде, а, оказывается, все насельницы обительские над ней…
— Надсмехались, небось? — вслух сказала, нахмурившись, даже руки на груди сложила.
— Да сохрани Моренница! Только краснела чуток, бои да игрища ваши ночные с дитём моим родным видючи! — Астокля, кажется, серьезно говорила, а когда Килла пятнами пунцовыми пошла, рассмеялась. — Сильна ж ты передом, невестушка, не отнять!
— Это вы, значит, мне отвод для мыслей подсказали, мат… матушка? — на пробу назвав суровую Восприемницу то ли монашеским титулом, то ли родственным званием, хоть и небрачные они с Браем Тинери были, Дарнейла замерла. — Про шкатулку я.
— Нет, ты сама призвала, я потом тебе расскажу — «ментальный оплот» зовется то колдовство, когда мысли свои и образы заветные от врага затаить надо, да так, что и под пыткой не выдашь. Само у тебя вышло, девочка. Но дело тут такое, недосуг — бежать нам надо. Сможешь?
— А что? Смогу, коли надо! Беда с Браем? Или с ратниками его? Там же Зул с Иржиком. Ой! — У Дарнейлы Киллы даже сил, вроде, прибавилось, хоть голова и гудела от открывшихся новостей и тайн. А еще не верилось до конца, что страшная гонта ее приняла. Дочерью, сыновней женою. Может, обман?
— Нет, не обмирай. Заберем Целатушку, богатство погрузим, которое я для сына, почитай, сто лет воровала да утаивала. И тишком уйдем в ночи, потом станем эфетов в Класте Павликане дожидаться.
— А можно мне послушницу Монью с собой взять? — спросила месмочка. — И почему бежим-то?
— Король возвращается… Хватит болтать, давай руку, пора!
(1) веники делают из него... Не знали?
========== Последний поход ==========
— Как же у тебя быстро ножка растет! — Дарнейла сдула с потного лба мешающий локон. — Да не вертись, забава, дай обуть тебя!
— Что? — спросила Симмерай, входя в опочивальню в сопровождении двух перепуганных служанок; те тащили тюки с одеждой и всякий нужный в дороге скарб. — Поспешать надобно, но суетиться нельзя: на нижних этажах неспокойно — не пойми что деется, обождать до ночи придется! Все бегут, а нам возок крепкий нужен, лошадей упряжка — путь-то неблизкий. В кладовые кухонные отправляйтесь, только по черным лестницам, — велела она молчаливым сестрам. И дверь на два засова заперла.
— Да вот, сапожок не лезет! — Новоявленная сноха улыбнулась нахмуренной гонте. — А управимся ли мы с повозкой, матушка? Только трое нас.
— С кем из насельниц ты сошлась, кому из туточных доверяешь? Я только сестру Мавей взяла бы — ворчунья, а душа преданная. Не зря я ее к тебе приставила, а то бы так Никтогия вас со служкой и порешила, как назад воротились. Хоть и при смерти уже глаймора проклятая была! Не выдала вас Уклютка. — Астокля со вздохом опустилась в резное кресло. — Давай мне Имнейю, я сама. Что, волшебством уж и обувку не растянешь, забыла?
— Ой, не пробовала я! Правда, только разок бабушкину душегрею, так и то — уменьшала по себе. — Дарнейла без боязни посадила дочку на колени к грозной гонте. — Я про девочку намедни просила — Рутту Монью, дозволяете?
— А, та безродная… На что она тебе, свои дети есть. Вон у нас какая маленькая месмочка растет. — Симмерай рассматривала внучку, вся ею увлеченная. А та улыбалась, плутовка, что-то мурлыкала и, склонившись белокурой головкой к расшитому серебром и каменьями оплечью, ловкими пальчиками отковыривала смарагды и лалы — так об пол и сыпались.
— Ты права, — сказала чуть рассеянно Симмерай. — Опасно здешних сестер брать, только гмыженок. Ну хоть мальчишек возьмем постельных — за лошадями ходить.
— Получилось! — Килла гордо показала ставшие больше на два пальца сапожки. — Неужто прямо месмы для… игр юношей держали?
— Кого посмазливей. А на что еще мужчины годны? Воевать только, да для забав. Так зачем тебе поломойка? — Астокля подняла взгляд и кивнула, одобряя Киллову работу. — Дай, сама обую.
Молодая мать опустилась на скамеечку у ног свекрови.
«Странно, — подумала она, — откуда такой тишине взяться, вроде как дремлю я, бессовестная. Вот же натворила, вся обитель кипит. И нам впереди — дорога в ночь… Опасная. Кто знает, сможем ли целыми из замка-то выбраться, а мне покойно, счастливо… Только Брая рядом бы… Сердце всё словно облако и всё к нему летит...».
И тут же кудри, как лен светлые, что до пояса по голой спине вились, когда в спальне, перед кроватью стоя, рубаху снимал, а она, бесстыдница, госпожа, в зеркале за ним, как тать, следила… жадная, жаркая… — ох! — и глаза его от страсти темныя, точно озеро в новолуние, привиделись ясно-ясно! Плечи, светом факелов озолоченные, руки сильные, да ладони такие твердые, будто из кожи дубленой сделаны, и странно нежные вместе с тем… А когда поутру туфельки на нее надевал, так каждый пальчик на ногах обцеловывал… И тут вдруг сердце как кольнет — словно живой перед глазами — Фаркат! На руках Иржика держит. Смеется, вроде, говорит что-то, а страшно, стра-а-ашно!..
— А?— вскрикнула Дарнейла.
— Послала я за нянькою, — Симмерай, оказывается, уже приказала покормить Имнею, и Крозенца дочку в соседний покой снесла. — А ты задремала никак?
— Я так реку — не будет Рутка сиротой! Я сама без родителей росла, — Дарнейла уже решила, морок рукой с глаз смахивая, что назвав единожды маленькую гмыженку сестрою, заберет в семью эту нелепую девчонку... неунывающую, вроде, бойкую, но жалкую и трогательную — этими своими коленками драными, улыбкой... лягушачьей, косицами тоненькими… А что Брай, он же добрый, против не будет, она знала…
— Ну один рот не объест, глядишь, и пригодится приблуда. — Симмерай неожиданно не возражала. В дверь постучали. — А, это, наверное, потаскушек глайморьих Уклюта привела, впусти. Я послушных, но кто с мозгами, выбирала.
— Атакса, госпожа.
— Дакий, госпожа.
— Инэ, госпожа. — Трое юношей, которых впустила Восприемница месм, склонились в низком поклоне.
Она как ножом по тем взглядом полоснула:
— Чьи?
Черноволосый красавчик тут же на колени упал:
— Закии Круды…
— Вставай, подойдешь. У стены постой, — голос Симмерай Астокли звучал сухо, высоко и властно.
Дарнейла ту никогда во всей силе не видала и поначалу аж сама припугнулась, но — вот куда противу натуры попрешь! — вступилась:
— Хватит, матушка, детей пужать, сойдут нам они. Тут кровь у тебя, Инэ, пойдем со мной, омоем. — И хвать за руку мальчишку рыжего, который со страху чуть по стенке сползать не начал, за собой в купальню едва не бегом потащила.
— Ты чей? — донеслось вслед, Симмерай продолжала допрос.
— Аннаны Крийи Массионской, госпож…
Оно, как сказать, может, и правильно — вопрос-то о спасении жизни стоял, но уж больно жалко молодчиков было. Они ж не виноваты, что у матерей негодными детьми случились! А всё глайморы злокозненные, законы их дикие! Ни во что мужескай пол низвели…
«Вот с Боном бы ты, свекровушка моя, встретилась! — думала Килла, второго бывшего наложника подале от Асклюты уводя и к делу приставляя, чтобы Рутке баулы укладывать помог. — Вот уж кто тебе душевно растолкует, как с котами… тьфу, с мужами разговаривать положено!» — И, представив себе рожу кота своего баламутного, улыбнулась.
— Посмотри мне в глаза, Мерейю, наклонись, не бойся, — прохрипел лежащий на стылой каменистой земле Фаркат. Он вздохнул, набираясь сил, отвернулся на мгновение, глядя, как бушуют волны, разбивающиеся о подошву скалы. — Может, служба твоя и наказание закончились. — Он с трудом приподнялся на одном локте. — Бери мой меч. Если там… зрачки красные, значит — добей!
Свадьба месмы: http://www.pichome.ru/x3H
========== Конец истории ==========
На девятую тень Дарнейле стало казаться, что не побег они опасный совершили, а просто едут припеваючи все вместе, честной компанией, в увеселительное да приятное путешествие… И места всё больше прекрасные попадаются, дорога отменная, по обочинам цветы красивые, что у нас только у лойдов в садах, сами по себе растут; лошадки резвые, еды всяческой хватает.
Уж больно быстро всё страшное по таким теплым погодам забываться стало… А было так:
Они и договорить не успели, как Обитель Дум жутко трясти начало; метнулась Килла с криком к дочери, а вот Астокля вроде как готова к такому была — успокоить всех сумела, распоряжаясь с толком и хладным умом. Кругом крик стоял и гомон: сестры, месмы и гмыженки, служанки, мужская челядь бежали, кто в чем был, без добра, а кто и без одежды вовсе. Эфеты выводить в поля насельников замковых помогали — строем у выходов многочисленных отлавливали обезумевших от страха людей. Знать, геризого хорошо своих солдат учил — никто в той беде не погиб!
Замок дышал, будто дед припадочный (Дарнейла видела такого, когда со своей старой наставницей в Воксхолл лечить ходила), и этажи с каждым таким разом оседали, рушились лестницы и переходы. Полы, складываясь, прямо как вафли хрустели под ногами, когда гонта влекла их тайными ходами, и всех — своих и тех, которые следом пристали, — тоже целехонькими во дворы дальние вывела. Вот так! А как бежали-то, как боялись, да, слава Модене, ночь темной была, иначе от ужаса ей-ей померли бы!
Набралось в их отряд двенадцать душ: сама, значит, Симмерай, Дарнейла с Имнеей Целатой на руках, ну, Рутка с Дарнейлиным веником, понятное дело, Крозенца и Уклюта — та все мешки тащила (прям ломовая лошадь, право слово!), трое мальчишек, тоже по самые глаза груженные скарбом, что гонта взять в последнюю минуту приказала. И была ею же карета приготовлена заранее — за пределами обители в лесу, под чарами охранными припрятана. Дарнейла как увидала этакую страхотень, так от смеха наземь и осела.
— Ой, да где ж такой-то сарай выискался?— запричитала она по-деревенски в голос, прижимая к груди безмятежно спящую Имнейю. — Либо что дом на колесах, да окошек маловато-о-о! Я такие только в хронике бабушки Оренны вида-а-ала. И нам надоть волов впрягать цугом штук двадцать, нет, сорок, сорок надобно, чтобы энту махину размалеванную с места сдвин-у-у-уть! — И… заплакала. А тут разом и Рутта рядом плюхнулась, за месмочку клещом схватилась и тоже заголосила — вот так страх-то пережитой из них выходил.
А тут как бухнет в последний раз! Будто кто бочку с перебродившей кахиурой в теплом чулане позабыл… И стало тихо.
По прошествии седьмицы догнала их карету легкая повозка.
— Эй, сестры, кто живой-способный? — закричали с облучка, не обращая внимания на правящих лошадьми постельных мальчишек (бывших, правда, а презрение-то осталось… за людей не числили).
Оказалось, это Голунья — повариха самая главная, с дочерью своей месмой Олостой Кадой, тоже заводной бабенкой. Поехали вместе, еще веселей стало! И покуда до внутренней границы не подъезжали, совсем в такой компании разбаловались — дни жаркие стояли и путешественницы в одних сорочках исподних ехали, оконца малеханькие позакрывав для прохлады, а Дарнейла с Руткой и новой товаркой Олой — так вообще на крыше кареты ночевали; всё песни на стоянках пели, вокруг костра бегали, да с возничими шутковали. Парнишки-то отходить от старых привычек начали, уже глаза долу не опускали, за одним столом с месмами сидели на ровнях. Ну какой там стол — на траве ведь трапезничали, когда беженцы устраивали привалы и лошадям отдых. Инэ хорошим охотником оказался, а уж какое лакомство госпожа Голунья из кролей и крапаток подстреленных готовила — и не рассказать — слюнёй зальешься!
Места в Класте уже несколько сот коло были безопасными, даже если в лесах лихие люди и случались, так Орден как раз в гемины рейдом по всем павликанским землям ходил, так что ехали покойно.
— Стой! — команда прозвучала так внезапно, что правящий в свой черед и слегка закемаривший в мягких объятиях наступающих сумерек Атакса чуть кубарем не сверзся с места возничего, прямо под ноги лошадям. — Ой, эфеты!