-
Дарнейла на флете башни: http://www.pichome.ru/49q
(1) опахи — верхняя одежда, чаще всего из тонкой овчины
(2) ронда — верхняя жилая часть турнея
(3) окара — магическое «око» месм, представляет из себя ограненный эллипсоидом природный минерал.
(4) палин — 0,31 метра
========== Глазок ==========
Только солнышко прищурило золотой глазок и открыло серебряный (ночи-то, я уж говаривал, двусветные), набросав на снега синие тени от своих ресниц, как разгулялась ярмарка по-новой: зазвучали песни да цимбалы, стали народ на танцы зазывать.
Есть у нас музыкальная диковинка одна, «падоку» называется, из дерева гануль делают: сушат семь годков полые веточки, а потом крепят в… (простите, ежели которые тут особо брезгливые!), так крепят в воловий пузырь и сопло прилаживают из кости овечьей. Однако играет эта странная штуковина замечательно: то как ручей весело скачет, то весенней капелью бойко барабанит. Сказывали, зачарованное дерево тому причина, но полнозвучная инструментина получается — как целый оркестр, коли вы в этом понимаете чего.
Тёмный бесу повелел себе сыскать
Девку, бабу или парня, чтоб еб... ласкать.
Приведи, сказал, покраше, посторойней,
Да копыт своих корявых не жалей!
Бес обегал всю страну и не нашел;
Напоследок заглянуть решил в Воксхолл.
*
На девиц сперва уставился злодей:
Ножки толсты, мордаса, как у… блядей!
И, расстроившись ужасно, перебрался на забор,
Чтобы в бане раскаленной подглядеть парней позор.
"Во раздолбанные дырки! А друг друга не ебут! -
Бес промолвил. — Понимаю, сыто жрут и много срут".
*
Уморился бес на жердочке сидеть,
Во пусты глаза на жирных баб глядеть,
По две тыквы, что повыше, впереди
И такие же округлые зады!
Ясно то, что попа там, где полоса,
Правда, зенки — ничего, ну и коса.
*
Словно бочки разожрались мужики,
(что под пузом — не доступно для руки!)
Как запляшут, затрясутся телеса,
Жопы кренделем, но сальны волоса.
Сиськи, ляжки — называется мужик!
И кадык в жиру заплывший, и елдык.
*
Ребятня шарами катится к столу.
Что за люди — только лыбятся и жрут!
Пропади ж ты, обожравшийся Воксхолл!
Бес махнул мохнатой лапой и ушел.
Ну хоть песни-то у нас заводные… м… простые (это я для примлеры частушечку, что припомнилась, привел), но нравы строгие, не подумайте чего! Ни одна девка замуж брюхатой отродясь не шла, ни женки, ни мужичье из домов по ночам по срамным делам не шастали, про вдов не скажу — не ведаю.
Так вот, пока добрела Дарнейла до деревенской площади, уже смеркаться стало, и народ к украшенному лентами всякими настилу у корчмы «Зеленый дрок» потянулся — на танцы. А кругом девицы в пух и прах разодетые, а ей всё боязно, хорошо, что всё-таки решила для приличия в кузовок товару прихватить (вроде по делу в деревню идет) да еще пяток мешочков с травой-черемницей, коя от простуды помощница. Вздохнула так, выдохнула для смелости — и товар свой предлагать стала:
— А вот кому жамка янтарная! — голосок-то у девушки звонкий, певучий. — Крепкая, трехлетняя. По грошу ковшик предлагаю или на пряники меняю! Налетай!
Да никто внимания не обращает — мимо спешат. Кому надо, дома уже пригубил, а иные толкаются, да смеются:
— Что ж ты поздно торговать вышла, оболда? Пойдем лучше плясать! — Ну и прочие подначки да шуточки.
— А хороша ль у тебя самогонка? — вдруг услышала приятный голос прямо сзади. Чепец на ней старинный был, такой «гусочкой» поля вперед выдавались, как козырек над крылечком, в таком и голову не повернешь, и сбоку ничего не видно. От неожиданности месма аж подпрыгнула и юлой крутанулась.
— Да вот, сударь, попробуйте! — сказала, зардевшись.
— А вот и попробую! — ответствовал высокий черноглазый незнакомец… Хотя Дарнейла-то его сразу узнала, так от этого еще сильнее смутилась, глаза опустила. Но ковшик парню подала.
— Сколько за все бутыли хочешь? — спросил тот, а ведь даже не пригубил.
— Десять грошиков… если не шутите.
— Все беру. Какие уж шутки! Сам купец — в хорошем товаре разбираюсь. — Кивнул он и за кошелем напоясным попялся, при этом полу своей длинной дорогой опахи откинул. И так получилось, что взгляд Дарнейлы прямо на ширинку его светлого сукна штанов упал! Мда. Перепугалась, отпрянула бедная и, уронив свой кузовок, бежать наладилась… Да так быстро!
Мерейю сразу смекнул, разбросанный товар поднимать не стал, а только товарищу своему кивнул и вслед за «торговкой» неудалой кинулся. Догнал девушку в два шага — силы месма была невеликой, да еще, бежа в пышных юбках, с непривычки запуталась — спасибо, упала небольно.
— Стой! Стой, лапушка! Да чем же я тебя обидел? — Парень подскочил к ней и одним рывком из сугроба вытащил.
— Это… мне срочно домой надо! — Дарнейла его руку отвела, сама отряхиваться взялась, но всё глаз не подымала… — Спасибо вам, господин купец. Пойду я!
— Меня Хедике зовут, а тебя как? — Мерейю удерживать ее не стал, только в сторонку отошел и ухмыльнулся. — Я-то думал, что ты взрослая уже. А гляжу — так лет десять, ошибся я! Наверно, мамка не пускает на гулянье… Тогда уж пойду, пару себе для танцев поищу. Скажи только, куда тебе корзинку-то твою принести, а то, не ровен час, еще высекут тебя за то, что бутыли побила да за пропажу добра.
— Килла… я! — тихо сказала Дарнейла: так обидно ей вдруг стало, что красивый парень над ней надсмехается, и что кружева себе не наменяла, и жамку пролила, на танцы ей ходу теперь нет, а в турнее пусто-одиноко… Даже вон и кота безымянного, последнюю душу живую, что от наставницы наследством остался, сама же и прогнала.
— Килла. — Хедике подошел ближе, бережно поднял личико Дарнейлы за подбородок и слезинки пальцем стер. — Красивое имя. Обиделась? Пойдем, я тебя до дому провожу.
— Меня дома никто не ждет… одна живу, сирота. И мне уже шестнадцать зим с четвертью! — слова словно сами прыгнули ей, глупенькой, на губы…
— Любишь танцевать, красавица? — Весело улыбнулся заморский торговый гость. — Пойдешь со мной?
— Пойду! — смело ответила Дарнейла… А почему сама другое имя назвала да у нового знакомца его не расспросила — и не задумалась. А надо было бы! У нас в обычае полные имена ходили — многое о человеке понятно становилось: кто таков есть, да откуда, как род прозывается. Да не всё так просто: вот второе-то имя — тайное — говорить никому не надобно, а уж дочери Модены его раскрывать мирянам совсем не должны!
Хотя в этот вечер ничего худого с молодой ведуньей не случилось...
Проплясали молодые люди до второго рассвета (это в наших краях часа в два ночи начинается), угостившись пряниками с наливкой; и провожать нашу красотку чужестранец наладился. Шли, за руки держались. Хедике такой ласковый и веселый оказался… Всё байки сказывал, развлекал да смешил. А идти-то не близко.
— Вот и башня моя. — Вдруг погрустнела месмочка.
— Как же ты одна с хозяйством управляешься? И глушь кругом, страшно небось? — В губы ей хмельно и сладко выдохнул молодец, когда они к подножью твердыни месмы добрались.
— Не страшно! — Дарнейла раскраснелась, как у жаровни сидела, и мороз ей нипочем, и голова кругом от радости новой, непонятной шла. Уж думала, что вот-вот — и поцелует её… друг любезный! Да не стал тот целовать девушку!
— Тогда прощай до завтра, Килла. — Мерейю, вроде, и не глядел на мрачный и мощный турней. Будто ничего такого особого в том месте и не было, будто все крестьянки в укрепленных рестах рыцарских орденов (1) живут. — Придешь?
— Да… да, приду, Хедике! Но погоди… чуточку, — пролепетала бедняжка, уж больно ей расставаться не хотелось, а хотелось парня, что так… приятен был, подольше не отпускать, задержать. — То есть мне только вещицу одну подобрать надо. А одной несподручно.
И Мерейю, было уже повернувшийся, чтобы начать спускаться с горки, вдруг поменял решение — сам подошел близко-близко, за плечи Киллу обнял, в глаза посмотрел жарким взглядом:
— Помогу, милая. А ты мне поклянись, что придешь!
— Прибегу, Хедике! — выдохнула та.
— Тогда дай мне на память пуговку с твоей душегреи, чтоб я твои глаза всю ночь во сне видел…
— Да на! — Свободно так стало Дарнейле, и рассмеялась она от потаенного счастья! Рванула с груди зеленую безделку, чуть не прорезав палец ниткою.— Смешной ты экий!
А красавец молодец на мгновение вдруг припал к ее руке губами.
— Ой! — только и успела сказать.
— Так что надобно? — Хедике уже отступил и смотрел вдоль тропинки. — Как искать, ты скажи, на что пропажа твоя походит?
— На яйцо утиное. — Звонко рассмеялась влюбленная дурочка. — Светленькое такое да сплюснутое слегка. — И наследная хранительница Ронхи, Великая Гейсарнейская чародейка встала на колени и начала бойко разгребать голыми руками снег. — Поблескивает еще так разноцветно. Помогай! Ты сразу узнаешь.
Он опустился на корточки. Натянул рукавицы.
— Да, это-то точно узнаю! — через некоторое время тихо, почти неслышно произнес Мерейю, остолбенев при виде сияющей в лунном свете округлой верхушки окары.
(1) ресты — странноприимные покои, кои месмы выделяли своим защитникам — рыцарям, находящимся с ними в вассальном союзе по родству крови.
АРТ http://www.pichome.ru/4LX
========== Любовь ==========
Дарнейла проснулась счастливой и такой веселой, что просто начала мурлыкать, натягивая чулки… Во сне она гуляла с красивым Хедике по летнему лугу, и под утро в покрытом туманом озерке они вместе ловили рыбу — почему-то не местную жирную мсарму, а костистую белую аганту, что водилась в горных речках. Но настроения это влюбленной девушке не испортило — хотелось носиться вверх-вниз по лестницам и петь! Мотив сочинился сам, а слова прямо прыгали на язык — глупые, детские, из того давнего прошлого, когда еще жива была мама и от страшного пьяного отца не приходилось прятаться в старом овине. Кстати, именно там, в сырых снопах ржи, и нашла после пожара, по «наводке» гуменника (1), полузадохнувшуюся девочку Гейсарнейская колдунья.
А Дарнейла даже не нахмурилась на мелькнувшее некстати грустно-щемящее воспоминание, и побежала на кухню, негромко напевая:
Я сегодня чисто в доме уберу!
Все окошки и даже плошки перетру,
Пусть сияет чайник медным носом и бочком -
Мне любая работенка нипочем!
*
Заплету себе потуже я кос`у,
Напеку чудесных пышек — в лес снесу,
Зайцам беленьким и белочкам раздам,
Снегирям и толстопопым барсукам!
Даже буке — царапучему коту…
— Ой! — она осеклась. — А куда же это он делся? Ведь замерзнет, пропадет в чащобе без кормежки, или волки его съедят! Что ж я наделала, глупая, бабушкиного любимца прогнала! Злая, нехорошая… Месма называется! Ну что из меня за Защитница выйдет! — продолжала корить себя Дарнейла Килла, спешно обувая старые войлочные башмаки Орнеллы. — Вот разыщу его, замерз, поди, бедненький, и прощения попрошу!
Одевшись наспех, схватила стоящий у порога веник и, вспомнив наказ строгой наставницы, решила лететь низко — все же день белый, не ровен час кто из деревенских заметит!
Но искала она свою потерю напрасно, промерзшая до костей вернулась домой ни с чем. Даже следочка черного кота в лесу не было!
Вот же годы молодые: жизнь видится светлой, солнышко — ласковым, и всяка глупость — диковинка. Всё б смеяться да миру вокруг радоваться; и простая ягодка-калинка яхонтом прекрасным кажется, коли милым сердцу подарена… Эх, амур-амур, романт`ик, как образованные зануды городские говорят. Все мысли юной Дарнейлы день напролет о любви были — ясное дело, впервые девчонку такое чувство накрыло. А когда вообще-то о зазнобах да поцелуях думать, если не в неполных семнадцать?
Короче, еще смеркаться не начало, а наша красавица уже порог пятками прожигала — принаряжена-напомажена! (Ну это я, конечно, приврал, не было того в обычае: девки, даже если не особо на личико удались, отродясь ничем себе красоту не наводили, ни углем бровей не сурьмили, ни щек ружим корнем не натирали).
Оделась молоденькая месма, однако, по-новому: косы венцом уложила, сережки с белыми камушками из сундука вытащила да расшитый передник на юбку повязала. И побежала по тропинке вниз; тут и ворожба пригодилась: разметало перед ней снег, словно метелкой, — за минуту до низу домчалась. Дарнейла даже рассмеялась — так легко заклятия сегодня получались. Потом отдышалась немного от стремительного спуска, юбки подобрала и через ножку, как ребенок, поскакала по твердой наезженной дороге в деревню… И к самому веселью поспела — молодежь уже в круг выбиральный встала, потому что дальше танцевать по парам было положено.
К месме сразу четверо парней подошли, по обычаю левую руку за спиной держали, а правую с поясным поклоном избраннице предлагали. Посмотрела Дарнейла на первых сельских удальцов. Да во второй ряд отошла, очередь свою веснушчатой Зарейе уступив. По следующему заходу танцы пошли, потом по третьему, уже и кольца не осталось — девушек парни разобрали, а наша дурочка всё отступает и отступает, только с дурнушками-перестарками да с малолетками под музыку перетаптывается. А сама всё вокруг хоровода высматривает высокого черноокого Мерейю!
Так до короткого темна и промучилась… Нет того как нет! Совсем уже пригорюнилась, бедная, и уйти решилась. Но тут, пробиваясь сквозь толпу, будто струг, вспарывающий речной налой (2), подскочил к ней долгожданный сердечный друг.
— Что ж ты поцарапанный весь, одёжа порвана?! Что за беда с тобой случилась? — охнула, краснея от радости и страха, Килла.
— Да тут такое дело, — сказал Хедике тихо и опасливо оглянулся. — Напал на меня с компаньоном лихой человек… трое! С саблями. Едва живыми ушли, но весь товар потеряли. Как теперь домой возвратиться — не ведаю! Пойдем в тихое место, расскажу! — И увлек глупенькую девушку в лесок подале от круга, к потешной крепости у реки, где гулянья в этот час не бывало, да и днем только детишки с горок на пузах катались.
— Ах, как жалко тебя, милый мой! — причитала Дарнейла, пробиралась вслед за парнем, раздвигавшим на быстром шаге низкие колючие ветви. Как же ей хотелось раны на его красивом лице отереть и своей силой волшебной вылечить, да вспомнила наказ ведьминский, строгий — вне башни лечить никого не полагалось! — Дай хоть передником оботру, он у меня новый, чистый! — Всхлипывала. Но возлюбленный, не слушая, всё тащил ее за руку вглубь ельника…
Отойдя от Воксхолла подальше, так что ни собачьего бреха, ни пьяных песен не стало слышно, Хедике вдруг обернулся и замер, Килла со всего бегу в него так и уткнулась — выше нее на две головы был красавец-чужанин.
— Схорониться мне на время надо или уходить незамедлительно, пока лихие людишки не нашли. А коли любишь и женою моей стать согласна, то решайся! — как в запале зашептал Хедике прямо ей в губы. И, ответа не дожидаясь, принялся целовать, крепко к себе прижимая, да душегрею ей с плеч стягивая.
Голова у девушки пошла кругом, разум затуманился, а Мерейю на ней рубашку до подола разорвал и, зверем порыкивая, начал смуглыми руками груди белые мять… Прикрыла она глаза. Сомлела от незнаемой раньше грубой ласки, и будто загорелась вся… Упали полюбовники в сугроб… Но вдруг Дарнейла задохнулась от боли и тут же видеть и чувствовать перестала. Только на краю павшей на нее тьмы почудился умирающей месме быстрый промельк черного крыла…
(1) гуменник — мелкая нечисть, чином пониже домового, живущий на гумне, где сушили и обмолачивали снопы.
(2) лед, образующийся поверх другого слоя льда, когда вода выталкивалась наружу под тяжестью первого.
========== Метель ==========
— Ты очумел, Барат! — Мерейю скатился с остывающего трупа. — Как мы теперь в башню попадем?
— Да нам и тут добра хватит: глянь, какие диаманты у твоей потаскушки в ушах! Да на них не токмо что дом с мельницей купить можно, но еще на лошадок и коляску нуланскую с бахромой для выезда… — Крепыш Манью, улыбаясь, отбросил окровавленное полено и потер замерзшие руки. — Ух и заживем! А еще пуговички эти с душегреи сейчас срежу — вот и корчма; а то, если удачно нужному человечку пристроить, и свой торговый дом!