Ведь… ведь он казался таким разбитым. Таким потерянным. И запутанным.
А она сама за этот год не раз чувствовала себя забитой и никому не нужной.
– Спасибо.
Он облизал пересохшие губы.
Настройся, Ленни. Это последний шанс доказать ей, что все это время это был не ты.
— Я долгое время не понимал, что происходит. И мне было больно от того, что ты избегаешь меня.
— Какая тебе была разница? – вылетает у нее быстрее, чем она вообще останавливает себя.
Смешок.
И отчаянные слова:
— Потому что я люблю тебя.
Тишина повисает в зале. Такая звонкая, что в ушах трещит.
Любит.
Господи, как же это не вовремя. Как же это ненужно.
Почему все эти годы никому не было дела до нее, а в этом, как гром средь ясного неба, всем вдруг припекло бегать за ней? Почему, когда у нее столько проблем, еще и проблемы чужих наваливаются? Почему, черт возьми, она постоянно чувствует себя виноватой?
Кто вообще построил ей такую судьбу? За что, блин?
— Я понимаю, — горько продолжил он, — тебе это ни к чему, — на его лице исказилась гримаса боли. – Ты любишь Малфоя, но…
— С чего ты взял? – она резко перебивает его.
— Это видно, — улыбка появляется в его глазах. — Это видно мне, потому что я все время смотрю на тебя, Герм.
Она отрицательно покачала головой. Встала.
— Извини, но я лучше пойду. Я слишком устала, чтобы слушать признания. Прости, но я…
— Нет, постой! – он в ужасе поднимается следом. – Я, я перейду к делу. Только не уходи!
И эта печаль в его прекрасных глазах.
И она возвращается на место, проклиная все на свете.
– Я лишь добавлю, что полюбил тебя с первого взгляда, поэтому…
— Ленни… — она протянула его имя.
— Поэтому никогда не смог бы причинить тебе боль. Дело все в том, что есть такая болезнь.
Он замер. Запнулся.
И моментально стух. Будто слово “болезнь” вдруг стало для него чем-то вроде смерти. Чем-то страшным и опасным.
И он не мог собраться. Потому что пелена слез стояла перед глазами. Потому что его било током.
Его предали, вся семья. Никто ему и не намекнул на эту ситуацию, а Мария… Господи, она же знала, как он любит Гермиону, но молчала.
Она молчала каждый раз, когда он недоумевал, почему Гермиона обижается. Она молчала каждый гребаный день, как чертова рыба!
Он был сам. В целом мире, будто покинутый. И ничто не могло вернуть его в прежнее русло.
— Какая болезнь, Ленни?
Теплая рука ложится на его спину и делает несколько медленных успокаивающих движений. Он кивает головой и тяжело выдыхает.
— Держи, — он протягивает раскрытую книгу. – Там все подробно описано.
Ее глаза опускается на строчки, которые будто начинают расплываться, когда она читает первые два слова: “Болезнь Арихстеля”.
Болезнь Арихстеля, как она много о ней слышала. Давно, лет сто назад, жил ученый-самоучка Арихстель Маркель, который был сумасшедшим. Всю свою жизнь он покупал детей у бедных людей, которые не могли прокормить семью. А затем ставил опыты на сиротах, пробуя на них различные выведенные вирусы и заболевания.
И болезнь Арихстеля – одна из них, причем сильнейшая в списке. Она образовывается в человеке, когда плод не достаточно созревает для родов и преждевременно рождается. В 0,1% болезнь функционирует и заражает ребенка.
Она может появиться через год после рождения, а может – через пятьдесят лет. Человек становится неуправляемым. И главное – он не контролирует сам себя. Клетки мозга полностью поддаются вирусу, который заполняет их. Человек превращается в монстра, который совершает ужасные поступки. И, что самое страшное, через пару часов он и понятие не имеет, что сделал.
Такие люди не живут больше пяти лет после старта болезни.
Она сглатывает застрявший ком в горле. И тихо закрывает книгу.
Она не будет читать – и так все знает.
Лекарств нет. Спасения нет.
Таких людей запирают в клинике, потому что они могут стать убийцами. Потому что они смертельно опасны.
— Меня отправили в эту школу, и я ничего не знал о заболевании. Мама надеялась, что болезнь проявится, когда я уже состарюсь, как это обычно бывает. В 80% так и случается, — он горько усмехнулся. – Но я попал в те 20%, когда организм не способен бороться уже в раннем возрасте.
Он смотрел прямо перед собой, положив руки на колени. Маленькая снежинка качнулась и выпустила струю мелкого снега. Он летел, подскакивал и, так и не долетев, разбивался о порыв воздуха.
Так и он разбивался, не дождавшись старости. Так и он должен был умереть.
У него больше ничего не будет. Он ничего не получит от жизни.
По словам Марии, которая и рассказала ему обо всем, болезнь начала свое действие год назад. Значит, ему осталось жить каких-то четыре жалких года.
Оказывается, мама пыталась его вылечить. Магазин зелий, который она открыла, был создан специально для него, чтобы найти противоядие. И она с его рождения навсегда закрылась в маленькой коморке, пытаясь отыскать лекарство.
Но все было без толку. Лучшие лекари мира не могли создать то, что победило бы такую страшную болезнь.
— Ленни… — ее пальцы сильно сжимаются на плече. – Ленни…
И маленькие слезы скатываются по щекам.
А он почти слышит, как звери разрывают его грудную клетку, и громкие рыдания вырываются наружу.
Он умрет. И перед этим сойдет с ума.
***
Метка жгла. Нет, она горела, чуть ли не срывая кожу с мясом. Даже холодный воздух не помогал.
И эта боль была слишком сильной, чтобы выдержать.
Он бежал по заснеженной улице. Вообще неизвестно, как он мог это делать, считая с тем, что его обе ноги хромали.
Но он продолжал путь, спотыкаясь о сугробы снега. Периодически падая на холодные тропинки, зарываясь лицом.
Темнота поглощала его, она манила. И всем своим видом показывала, что уйти невозможно. Что спасительной дороги нет.
Вообще ничего нет. Кроме этой маленькой тропки, что вела в Хогсмид. Кроме того, чтобы занести руку над Меткой и перенестись в его родной дом.
Впервые он не хотел оказаться там. Впервые теплые объятия Мэнора не должны были раскрыться перед ним.
Он свернул в сторону, пытаясь ориентироваться без света палочки. Лишнее внимание было не к чему. Особенно если учесть, что сейчас перевалило за полночь.
Он мягко ступил на снежную тропку и понесся вперед. Капюшон ударялся о спину, отлетая назад. И через секунду вновь касался спины.
Один рукав он подкатил, чтобы Метка обдувалась зимним ветром. Однако это ни на мгновение не остудило ее, а еще, казалось, сильнее разогревало изнутри.
И ему эта боль уже приелась. Она была родной, с каждым днем все чаще приходящей.
Она была везде: в теле, в голове, в душе. Казалось, что это было, своего рода, проклятием – вечно испытывать ее.
И он не мог избавиться от чувства, что это только начало. Что все плохое еще впереди.
И главное было действительно впереди – Рождество уже через семь дней.
Гермиона ведь не знала, что именно в тот день он будет вынужден доставить ее в Мэнор и сделать то, что ему приказали. Она ведь думала, что это будет где-то там, в неизвестности.
А это должно было произойти через жалкую неделю, пока все эти ученики будут отмечать Рождество. А он должен будет убивать ее.
Черт возьми.
Как же он ненавидел эту Грейнджер. Этот ее взгляд, этот смех.
Чтобы она подавилась им.
Почему именно он? За что? Разве он в жизни так согрешил?
Почему ему суждено убить в этом возрасте? И не кого-то, а Гермиону. Человека, которого он так…
Он так?..
Он и сам не знал, чем было выражено это “он так…”. Но это “он так” не давало ему сил смириться с тем, что он возьмет такой грех на душу. Не давало сил рассказать все Гермионе. Не давало сил вообще ни на что.
Порой, он хотел побежать к Дамблдору и рассказать все о Волан-де-Морте. Рассказать, что он должен будет убить гриффиндорку в Рождественскую ночь. И старик бы помог ему и решил, что делать.
Вся Англия бы узнала о том, что страшный волшебник жив. Что он еще сзывает своих слуг и заставляет их убивать невинных людей.
И, каждый раз, когда Драко уже собирался подняться по ступенькам к кабинету профессора, он разворачивался, чтобы уйти. Потому что смелости обо всем поведать не хватало. Потому что там, в тусклой комнате Мэнора, лежала его больная мать. Потому что ее и отца могли убить за одну только строчку, которую он донес: “Темный лорд жив”.
И приговором в голову.
Он подошел к маленькому магазинчику, где линия кончалась. Где он мог телепортировать, если бы умел. А все, что он мог сделать сейчас, — занести руку над Меткой.
Если он сделает это, то, может быть, каким-то образом спасет себе жизнь. Потому что придет туда, куда сказал Повелитель. Потому что не ослушается его.
И ничего страшного в этом нет.
Только сердце почти вырывается из груди, а пальцы трясутся. И спина наклоняется, а колени сгибаются.
Как немощный старик. Он не мог шевелиться. Будто что-то захватило его тело, и мысли – это все, что у него осталось.
Он не мог сдвинуться с мертвой точки, стоя около витрины. Тупо глядя в темное окно, будто в нем видел спасение. Будто от этого что-то решалось.
Давай, Драко, наставь руку.
Ну же. Не дури.
И он поднимает запястье на пять сантиметров, еще выше.
Давай! Нет времени ждать.
И через мгновение Метка чуть ли не разрывается, а его тело пропадает в страшном вихре.
Темная мгла говорит: “Привет”. И тусклая гостиная уже двадцать минут отзывается ей слабым писком. А все люди – стоном.
Их было немного: он, мать, отец, тетка и Темный лорд. Они сидели по кругу за большим столом, тупя взгляды. Скрещивая пальцы, чтобы не было видно, как они дрожат. Смыкая зубы, чтобы их стук не разносился по всему залу.
И да, он еле держался, чтобы не упасть в обморок прямо здесь, грохнув со стула.
Он был один. В этом помещении, чувствуя мурашки по рукам.
Его мать была не с ним. Его отец был далеко. А тетя…
Тетя была отдана Волан-де-Морту навсегда. И племянник – это не то, что волновало ее.
И он сидел, опустив подбородок, боясь поднять голову и заглянуть в пустые глаза Темного лорда. А тот спокойно ходил вокруг стола, будто выжидая что-то. Изредка кивая головой.
Он приносил страх, беду. Одним своим видом он заставлял человека терять разум. И сейчас Драко нужно было сидеть в трех шагах от темной фигуры, которая маячила туда-сюда, сюда-туда. Словно специально, растягивая время.
И жуткая змея, будто длинная лента Смерти, волочилась за ним. Периодически раскрывала пасть, показывая двойной язык. И его шипение было подобно голосу Смерти.
Все здесь было, как в доме Смерти.
— Драко, — ледяной голос раздался, как эхо. Отскочил ото стен и забрался в голову к маленькому мальчику, ужаснувшемуся от своего имя. – Я рад, что ты сегодня вместе с нами. Нарцисса давно желала увидеть тебя.
Волан-де-Морт перевел взгляд на худую женщину, которая еле сидела на твердом стуле. Длинные рукава скрывали худобу рук, а кофта смыкалась на тонкой шее. Серьги из алмазов были крупнее, чем голова Нарциссы. Казалось, что она периодически покачивалась из стороны в сторону, будто ей было тяжело удержаться прямо.
Она едва заметно кивнула, на мгновение прикрыв уставшие веки.
Драко сидел рядом, ощущая ее тяжелое дыхание. Мать была не здесь, а где-то в другом мире.
Статуя, изваяние. Но не его родная мама, любимая.
И ему было страшно. Потому что болезнь ухудшалась, и это можно было понять не вооруженным глазом.
— Благодарим за проявленное понимание, Милорд, — подала голос Беллатриса, учтиво качнув головой.
Волан-де-Морт спокойно посмотрел на нее, а затем снова обратил свои бусинки на белое лицо мальчика.
Он сжимался под одним взглядом. Потому что не нужно было слов – Темный лорд и так все понимал, без предупреждения залезая в голову. Он читал все мысли, он видел все поступки. Как будто проникая туда своей страшной рукой и вырывая все наружу.
И Драко почти истекал кровью от этого невероятно долгого времени, которое тянулось так медленно, что перед глазами пролетали годы жизни.
И у него скручивалось все внутри в тугой узел боли. У него сочился воздух между легких, и они переставали работать так, как нужно было.
— Драко, я созвал вас сюда, чтобы узнать у тебя кое-что, — его тонкие пальцы обхватили палочку и повертели ее.
Ему кажется, что голова сейчас отлетит на пол. Потому что древко, которое проносилось по воздуху, словно специально останавливалось на нем. А затем вновь – куда-то пропадало.
И, черт возьми, у него сжималось сердце каждый раз, когда Темный лорд касался его глазами, а палочка словно оставляла поцелуй.
Он сейчас умрет без Авады. Сдохнет на месте.
И ни что ему, блядь, не поможет.
И лучше бы так и произошло. Потому что каждая минута нахождения здесь приравнивается к одному кругу Ада.
— Ты же расскажешь мне, как там девчонка? – холодный голос красной лентой сомкнулся на его шее, подвешивая тело.
Девчонка.
И, показалось, что он умер на несколько мгновений.
Перед глазами стало так густо-темно, что ресницы задрожали, пытаясь найти свет. А нос судорожно вдыхал воздух.
Он был, как ослепший. Как человек, который одной рукой искал выход, пока веки оставались закрытыми.
И не одной чертовой мысли. Что он вообще спрашивал?
— Драко, — потусторонний голос будто вырывает из тусклой тьмы, которая сгущалась вокруг него.
Тонкие пальцы сжимаются вокруг его запястья, и он вздрагивает. Опускает глаза.
Худая рука матери сильнее стискивает его. И Нарцисса еле заметно кивает.
Успокойся, Драко. Мать знает, что происходит.
Просто доверься.
А он не мог и рта раскрыть. Такое чувство, что нитями зашили его губы, которые пересохли. Которые дрожали.
И ему никогда не было так страшно. Разве что, в день Обряда.
Черт возьми, скажи хоть слово!
Его глаза впиваются в деревянный стол. И из уст вырывается:
— Да, мой лорд.
Кашель. Чуть ли не приступ. Так, что слезы проступают на глазах.
Он не имел понятия, как будет говорить длинную речь, если после трех слов у него такая засуха во рту.
Пальцы, обвешанные дорогими кольцами, погладили его. И рука исчезла.
Умереть и не встать, как ему было страшно. Пусть это скорее закончится, пусть все это пойдет к черту.
Все, что угодно, но только не то. Заберите все деньги, заберите все. Но еще одной минуты он не переживет.
Страх съест его изнутри, подобно этой жуткой змеи. И уже никогда не вернет прежнего: беззаботного пафосного мальчишку, у которого деньги и связи решали все.
Решали. Пока не пришло задание убить живого человека.
Убить ее.
— Надеюсь, с ней все нормально?
Драко сдавлено кивнул.
Конечно, нормально. Все и было бы нормально, если бы ему блядь-не-надо-было-убить-ее.
И вообще – лучше бы она умерла сама, вдруг. Резко бы остановилось сердце, и все.
А не приложи-палочку-и-скажи-проклятие-Драко.
Скажи его.
И он представлял это. Как стоял бы, прижав древко к ее виску, и смотрел в умоляющие глаза. Смотрел, как по лицу бегут слезы, струятся. А затем – глянув в бледное лицо матери, произнес самые страшные слова в мире. И ее маленькое тело рухнуло бы перед его ногами.
И так будет. И он ничего не изменит.
Он не перехитрит Лорда.
А даже если каким-то образом спасет Гермиону, то подпишет приговор и себе, и матери, и отцу. К тому же, ее все равно затем убьют.
— Тогда это просто прекрасно, — звонкий смех отразился от стен, вновь.
И стало страшно холодно от него. Даже камин позади не помогал, трескаясь на дровах.
Он мог бы превратиться в глыбу льда, слушая голос Лорда несколько часов. И не удивительно.
Отец рядом шелохнулся, подняв голову. Он быстро посмотрел на Беллатрису, которая сидела, уперев глаза в пол. И сразу же вернулся в исходное положение.