И я подала им на ладони мой выигрыш.
Кантель посмотрела на ладонь:
- Тебе просто сменили лекарство! Вот и все! К тому же это пилюля твоя, и ты должна сама принять ее!
- А тогда давайте я загадаю для вас что-нибудь! - с радостью предложила я. - Чего бы вам хотелось?
- Чтоб тебя не было в нашей палате! - каркнула Кантель.
***
После завтрака я взяла розовую коробочку с оставшимся пирожным и направилась во двор. Первым делом я выбросила злосчастное пирожное в урну, чтобы больше не вспоминать о нем. Кантель имела полное право сердиться на меня, да и Адель тоже. В конце концов, это я угостила Адель, это я безрассудно понадеялась на ее старые и уже, увы, не такие крепкие руки. И вообще спальня - не место для принятия пищи. Судя по отношению ко мне моих соседок, они все еще были в обиде на меня.
Так, обвиняя себя, я незаметно дошла до арки. Как мне хотелось уйти отсюда, домой, к маме! Но куда способен податься тот, кто помнит лишь несколько дней своей и без того короткой жизни? Память - коварная дама. Иногда вы хотели бы забыть что-то навсегда. Но ваше желание лишь закрепляет эти воспоминания, делает их прочнее. Как порошковый обойный клей густеет тем быстрее, чем тщательнее вы его размешиваете.
Следом за мной во двор вышел старик. Маленькая засаленная шляпа чуть прикрывала его длинные седые волосы, на пальто не было ни одной пуговицы. Несмотря на свой странный вид, он уверенно шагал по дорожке, заложив за спину руки. Тополя наверху зашумели: "Добрый день! Добрый день, господин Йерс!" Господин Йерс присел на краешек скамейки под одним из деревьев. Идеально прямая спина его и высоко поднятый подбородок вселяли в меня какой-то почтительный трепет. Я стояла в отдалении, наивно полагая, что невидима для него. Я смотрела на диковинного старика, не в силах оторвать взгляд.
- Здравствуйте, барышня! - даже не повернув голову в мою сторону, неожиданно произнес он и приподнял шляпу. - Не желаете ли присесть?
Я вздрогнула и огляделась. Кроме меня во дворе не было ни души. И я сделала несколько шагов в его сторону. Колени мои дрожали.
- Это ничего, - сказал господин Йерс, усаживая меня рядом, - главное, чтобы ноги не замерзли. Добрый день, барышня.
- Добрый день, господин Йерс! - ответила я.
- Вы знаете мое имя? - удивился старик.
- Да, знаю.
- Здесь его знают только доктора. Остальные зовут меня просто... ну да ладно, таких слов вам знать не нужно. Так откуда вы узнали мое имя, малютка?
- Не знаю... мне кажется, я слышала - вас так звали деревья.
- Очень интересно... - пробормотал он. - Давно вы здесь?
- Нет, вчера утром меня привела сюда мама, и... - я запнулась. Господин Йерс сидел, сложив на груди руки, и ждал, когда же я справлюсь с волнением.
- Ну так что вы, барышня, собираетесь делать далее? - терпеливо спросил он.
- Я не знаю... - окончательно растерялась я.
Мы помолчали. И это молчание было простым и уютным, в него хотелось закутаться, как в теплый пуховый платок.
- Вы уже привыкли к местной жизни, малютка? - спросил он с такой заботой, что у меня защипало в глазах. Я попыталась ответить что-то, но губы задрожали и перестали слушаться меня.
- Видимо, не совсем еще привыкли, да? - господин Йерс погладил меня по щеке своей большой шершавой ладонью. Моя голова вдруг сама упала ему на грудь. Мне хотелось рассказать ему про маму, про пустоту, про Алиса, про Кантель, про секретную таблеточную лотерею. Но ничего не получалось: я только икала и глотала слезы вместе с запахом табака, который вплелся в его бороду. Мне казалось, что он каким-то непостижимым образом все давно знает обо мне.
Господин Йерс снял пальто и накинул его мне на плечи, а сам остался в дырявой вязаной безрукавке. Потом он обнял меня и шепнул на ухо:
- Мы потерпим. Ведь правда? Мы потерпим...
***
На следующий день, когда я только принялась за рисование, за мной явился длинный человек, и я безропотно пошла за ним, позабыв о красном карандаше, зажатом в руке. Мы поднялись на третий этаж и остановились у двери с табличкой "Доктор Перель". Он легонько толкнул дверь рукой, и я оказалась внутри.
За громадным столом, совершенно пустым, если не считать пепельницы, сидел мальчишка. Круглая голова на тонкой цыплячьей шее, коротко стриженные под машинку волосы и оттопыренные уши делали его лицо еще более детским и наивным.
Он нарядился в белый халат, и теперь важничал, изображая доктора. Я захихикала в предвкушении какой-то забавной игры.
- Доктор Перель, - представился он. - Твой лечащий врач.
И указал рукой на стул напротив себя, приглашая присесть. Приблизившись, я смутилась. Нет, это взрослый человек, только очень молодой. Он был небольшого роста и худеньким, отчего казалось, что этот кабинет, стол, халат и даже очки были велики ему размеров на десять. Я села на стул и огляделась. Кабинет был пуст, как и стол. Настолько пуст, что мне стало как-то не по себе, я даже застеснялась этой оголенности. Мне захотелось прикрыть чем-то стены. Развесить картины. Застелить ковром пол.
- Как тебя зовут? - прервал мои размышления голос доктора.
- Нора.
- А сколько тебе лет, Нора?
- Восемь.
Доктор помолчал. Его взгляд упал на карандаш в моей руке, и он оживился:
- О, ты рисуешь?
- Да, я очень люблю рисовать! И у меня неплохо получается, - начала хвалиться я, но тут же осеклась. - Некоторые так говорят...
Он широко улыбнулся, румянец заиграл на его щеках, и, ловко выхватив свой стул из-за стола, он присел рядом со мной.
- Я тоже рисую! Точнее, рисовал... В детстве. Я мечтал стать художником.
- И что же вас остановило, доктор?
- Наверное, желание поскорее стать взрослым. Понимаешь, все вокруг говорили, что рисование - это ерунда, детская забава, - он вздохнул. - Но я и сейчас рисую. Тайком. У меня на чердаке нечто вроде студии. А что ты любишь рисовать?
- Все, что есть вокруг, - деревья, траву, небо... Еще рисую лица разных людей... Вот маму рисовала сейчас...
В глазах защипало. Но я перевела дыхание и продолжила:
- Рисую лошадей, только без седел и уздечек, еще кошек и собак. Знаете, собаки очень умные: если собаке бросить палку, она обязательно принесет ее назад. Жаль, что здесь нет ни одной, - вздохнула я.
- Надо же! - просиял доктор. - Я тоже люблю собак. У моих сыновей есть маленькая дворняжка, ее зовут Ками. Она такая забавная. Я как-нибудь приведу ее сюда.
- Вы не шутите, доктор? - осторожно поинтересовалась я.
Перель помотал головой и спросил:
- А чем ты рисуешь - красками или карандашами?
- Карандашами. Их оставила мне мама. Больше у меня, к сожалению, ничего нет.
- Обращайся ко мне, Нора, если тебе что-нибудь понадобится - краски, кисточки, альбомы... Ты покажешь мне свои рисунки? - почему-то шепотом спросил доктор.
- О, конечно! Я буду рада показать их вам! - воскликнула я.
- Ну что ж, Нора! - вдруг заторопился Перель. - Вот мы и познакомились! Я еще приглашу тебя к себе разок-другой, если ты не возражаешь.
- Хорошо, доктор! Мне захватить с собой свои рисунки? - спросила я, пятясь к дверям.
Перель кивнул.
***
В этот же вечер за ужином коротышка с подносом подошел ко мне в первую очередь.
- Простите, барышня, вчера по нелепой ошибке, - он понизил голос, - не моей, конечно, а медицинской сестры, я выдал вам не ту таблетку. Я вижу вас сегодня в полном здравии, поэтому смею предположить, что вы, к счастью, не приняли ее. Она была желтого цвета. Прошу вас вернуть таблетку назад, - произнес он виновато, но твердо.
Я похлопала себя по карманам платья, заглянула под стол, но таблетки нигде не было.
- Простите меня, сударь, - проговорила я, - но я не знаю, куда она подевалась...
- Это не очень хорошо... - человечек потер подбородок. - Но все же если вы найдете ее, не принимайте ни в коем случае. А лучше - принесите ее мне!
- Непременно! Еще раз простите меня! - извинялась я, продолжая шарить у себя по карманам.
- А что не так с этой таблеткой? - спросила я, когда коротышка уже поворачивался ко мне спиной.
- Ну-у-у... - протянул он. - Если вы ее съедите, то, боюсь, уже никогда не проснетесь...
- А разве так бывает? - удивилась я.
- Ну-у-у... Может, конечно, и проснетесь, но уже совсем в другом месте.
***
...Наконец доктор вызвал меня к себе. Я расположилась на стуле в предвкушении приятного разговора. Перель стоял рядом со мной, его руки были прижаты к телу ровно по швам халата, словно приклеенные. Он молчал. От тишины звенело в ушах.
Я протянула ему листок бумаги. На нем я нарисовала доктора с широкой улыбкой, в окружении таких же улыбчивых больных.
Перель взглянул на рисунок, губы его дрогнули, и он, вздохнув, спросил:
- Скажи мне, Нора, что случилось с тобой до приезда сюда?
- А что именно вас интересует?
- Ну, например, болела ли ты когда-нибудь, и чем, какие лекарства принимала...
Я задумалась...
- Ты не можешь вспомнить, Нора? - осторожно спросил доктор, заглянув мне в глаза.
Он как будто ожидал этого, и мне стало не по себе. Я помотала головой, чувствуя, как глаза наполняются слезами.
- А если я спрошу тебя, где ты жила? Улицу, номер дома ты сможешь назвать? Или, быть может, ты помнишь, как зовут твоих родителей? Или кличку своей собаки, если она у тебя была, конечно? А, Нора?
- Нет, нет, нет... - мотала я головой...
Через несколько минут без шапочки и пальто, в легком больничном халатике я неслась по дворику вокруг здания. Мне было нечем дышать, мои колени дрожали, я чувствовала биение пульса в каждой клеточке своего тела. Внутри меня сквозил стеклянный холодок, как у леденца с мятной начинкой. Мне было страшно. Я забыла... все забыла... все... Я забежала на задний двор и остановилась. Вокруг было тихо. И я тоже притихла. Аккуратно прокравшись между кучками опавших листьев, я нашла укромный уголок и прилегла на землю. Лежа на спине, я смотрела на чистое осеннее небо, и мне хотелось взлететь и унестись отсюда прочь! Навсегда! Я бы взяла с собой доброго господина Йерса и мохнатого Алиса. Мы бы полетели к маме. Она бы так обрадовалась нам! А потом мама приготовила бы чай, и мы болтали бы до самого утра...
***
В изголовье моей постели висел акварельный портрет мамы. Мне казалось, что портрет этот был столь удачен, что отличить его от фотографии было практически невозможно. Сколько я ни старалась, я не смогла больше нарисовать такого же. Потому этот портрет был мне очень дорог.
Вечерами я садилась напротив него, скрестив ноги, и подолгу смотрела, пытаясь уловить хоть какое-нибудь движение на мамином лице. Я представляла, что однажды ресницы ее дрогнут, чуть шевельнутся губы, и она сойдет с портрета, такая же, как в тот день, когда она привела меня сюда. Когда за окном становилось темнее и на портрет падали густые тени, мама все больше и больше оживала: вот глаза ее заблестели, прядь волос на лбу едва заметно колыхнулась от сквозняка, вот приподнялись уголки ее рта... Каждую ночь я хотела дождаться момента, когда она оживет окончательно. Но всякий раз проклятый сон наваливался на меня, словно тяжелое ватное одеяло, и я засыпала, успев напоследок почувствовать лишь легкое прикосновение ее пальцев к своим волосам.
***
Доктор Перель выполнил свое обещание, и в одно необыкновенно солнечное утро явился в больницу с собакой. Ками, лохматый, черной масти озорной пес носился, опьяненный свободой, по больничному садику. Он лаял, взвизгивая от восторга, и подпрыгивал, приглашая нас поиграть. Господин Йерс раздобыл где-то старую резиновую грелку, и я бросала ее Ками, а неугомонный пес тут же прибегал с ней назад, нетерпеливо поглядывая на меня. Он тряс головой и возбужденно тявкал, если я нарочно мешкала, дразня его.
Наконец, утомившись, я повалилась на траву под деревом рядом с доктором Перелем и господином Йерсом. Они беседовали.
- Мне кажется, животные гораздо умнее нас, - улыбнулся господин Йерс, глядя на резвящуюся собаку.
- Умнее нас? - недоверчиво переспросил доктор. - Людей?
- Да. А что здесь такого? Они прекрасно понимают наш язык, а вот мы не можем похвастать тем же, - произнес старик. - Мы порой не знаем, о чем они просят, о чем говорят. А они всегда нас понимают. Даже когда мы молчим. Они как дети. Дети, особенно самые маленькие, чувствуют интуитивно, без слов. А потом мы ломаем их - учим мыслить. Учим делать так, как это принято делать. Учим понимать мир не сердцем, а умом.
- И что же? - заинтересованно спросил доктор.
- Мы используем наш мозг только на жалкие десять процентов. А как понять мир с помощью него? Как охватить его этими десятью процентами? И разве можно понять все, что окружает нас, только разумом - мозгом, который меньше всего мира в миллионы, триллионы раз?
Господин Йерс взглянул на меня. Доктор Перель кивнул.
***
Мои соседки-сестренки были неразлучны, как две подружки, хотя и ссорились по любому поводу, реальным он был или надуманным. Например, Кантели могло показаться, что Адель сделала глоток компота из ее стакана, или Адели могло почудиться, что Кантель негромко хихикнула, когда она поскользнулась на свежевымытом полу. Они всегда подозревали друг друга в каких-то гнусных действиях или подлых намерениях. Эти ссоры происходили настолько часто, что такого числа я еще не знаю, так как умею считать только до ста. Обычно их стычки заканчивались взаимным напряженным молчанием длиною в несколько дней. Одна такая ссора тоже имела нерадостный финал. Но нерадостный - для меня одной.
Мы собирались на прогулку. Адель в полном облачении, сидя на кровати, натягивала на ноги калоши, Кантель возилась у шкафа. Она заглядывала на каждую полку, вставала на стул и шарила руками по верху высокого шкафа. Она даже легла на пол и шваброй выгребла из-под него свалявшиеся комки пыли. Было очевидно, что Кантель что-то искала. Наконец она выпрямилась и, с возмущением уставившись на голову Адели, произнесла:
- Это мой платок! Отдай!
Адель с высокомерием оглядела подругу:
- Нет, он мой, Кантель! Твой - в голубую клетку, а этот - в синюю!
- Лгунья! - закричала Кантель. - Тот, что на тебе, и есть в синюю клетку!
- Раскрой глаза! Голубой от синего отличить не можешь? - Адель презрительно фыркнула.
- Ну, держись! - Кантель ловко подпрыгнула и сорвала платок с головы Адели. Та завизжала.
Кантель быстро повязала платок на голову и принялась надевать пальто.
- Он тебе так к лицу! - неожиданно сменила тон Адель. - Особенно он подходит к твоей бородавке на носу!
- Ах ты... - задохнулась Кантель. - Нет у меня никакой бородавки! А вот к твоей бородавке чудесно подойдет голубой цвет.
Грозно подперев бока костлявыми кулаками, Кантель все ближе и ближе придвигалась к Адели. И, в конце концов, оказалась ко мне спиной. И я увидела, что в капюшоне ее пальто, полыхая синим пламенем, застрял клетчатый платок. Я засмеялась. Я не могла остановиться, чтобы объяснить бедным старушкам, в чем дело. Кантель долго в упор смотрела на меня, а потом гневно спросила:
- А ты что смеешься?
Я упала на свою постель и, едва сдерживая себя, чтобы не хохотать, проговорила:
- Кантель, сударыня, то, что вы ищете, находится за вашей спиной!
Кантель покружилась на месте, пытаясь заглянуть себе за спину. Но ничего не обнаружив, рассердилась еще больше.
- Смейся-смейся! - зловеще проговорила она. - Недолго тебе еще смеяться!
***
Волшебный мамин портрет исчез. Вместо него на моей постели лежали жалкие цветные обрывки. Плача, бережно собирала я кусочки рисунка, бесчисленное множество раз складывала их. Но ничего не выходило - портрет не собирался, нескольких кусочков явно недоставало. Тогда я собрала все в кучку и положила в кармашек платья.
Глубокой ночью я неслышно поднялась с постели, полная решимости бежать. Я оделась, взяла Алиса, перелезла через подоконник и стала спускаться по пожарной лестнице во двор. Палата господина Йерса находилась на первом этаже. Спрыгнув на землю, я осторожно постучала в его окно. Неожиданно он сам вырос у меня за спиной. Почтительно приподняв свою измятую шляпу, он шепотом сказал: