Четыре ряда пальм, в середине каждого зеркальный купол, увитый сетью лиан. Гнездо саламандры устроено в гуще зарослей, недалеко от источников. Если провести линии от верхнего купола к нижнему, от левого к правому, гнездо окажется точно на пересечении. Охотник на саламандр нашёл кладку, и, вооружившись коломётом, уничтожает яйца, расплёскивает голубое содержимое.
- Остановись, человек! - шипит появившаяся из зарослей саламандра, - оставь хоть одно, и я одарю!
- Одаришь? - с сомнением спрашивает охотник. Чёрные глаза его непроницаемы, на правой щеке шрам в форме звёздочки.
- Да...
Облик саламандра меняет мгновенно: змеиная кожа сходит, будто кольчуга, вместо хвоста - стройные ноги, вместо змеиного капюшона - пламя огненно-рыжих волос. Кладка исчезает тоже - там теперь застеленное тенётой ложе, плетёный столик, на столике иглоукалыватель, заряженный двумя иглами.
- Позволь, я тебя ужалю... - шелестит преобразившаяся в молодую женщину саламандра, отобрав и отбросив в сторону коломёт, горячо поцеловав в губы.
- Попробуй... - от одежды он избавляется быстро, словно бы тоже сбросил кожу, присаживается на край постели, подставляет плечо.
Снадобье, заправленное в иглоукалыватель, называется "луч" - ещё одна общая деталь проксимариев, употребление обязательно. Мужчину Лада знает хорошо: магнат по имени Золтан, больше известный как Шрам, завсегдатай. Обмениваются уколами, обмениваются поцелуями, затем "луч" начинает действовать. На миг Ладе представляется, будто оказалась в центре паутины, протянутой от верхнего купола к нижнему, от левого к правому, и по тонким нитям уже спешат пауки - голодные, очень голодные... Однако, "луч" действует и действует Шрам, хочется отдавать, отдавать, отдавать, и она отдаёт - всю себя, без остатка.
[3]
В проксимариях нет "мамочек" и тому подобных должностей, здесь за подопечными приглядывают кураторы. Они разъясняют правила, через них контракт заключается и расторгается. Лада доставлена в строгий кабинет, на красный ковёр, плачет:
- Только не выгоняйте, госпожа Роксолана, только не выгоняйте...
Костюм на хозяйке строгого кабинета тоже строгий, как и взгляд, и тон.
- Контракт будет расторгнут незамедлительно, - голос пустой, механический, - в силу найденного несоответствия.
Жизнь была сказочная: кукольный домик на троих, и сами словно бы куклы. Для Лады сказка закончилась после того, как обнаружила на подушке чешуйку. Подумала, от обличья саламандры, но нет, то была её кожа.
- Ледяной покров... - прошептала она, впав словно бы в забытьё, - Примула...
Перед глазами встала женщина с кожей, как у змеи - чёрной, зернистой, от вида её Лада вскрикнула.
- Тише вы, - пролепетала сквозь сон Нуми, - спать хочу!..
Лада не могла не кричать, ведь, потеряв частицу кожи, вернула частицу памяти - а так нельзя, так неправильно. Захотелось забыть, затолкать обратно, вот только как? Роксолане решила не говорить, но госпожа куратор и без неё узнала, отправила на проверку. Сфера контроля долго вращалась, вынесла приговор, который проксима знала и так.
- Я не смогу одна, - упав на колени, Лада протягивает руки, - я погибну...
- Регламент знаешь, - цедит Роксолана, - из города будешь удалена. Вернуться даже не пробуй - найдём сразу же, изгоним снова.
В кабинет влетают два небольших голема-шара, слева и справа по раструбу, со звуком плевка из них вылетают тонкие сети.
- Нет! - визжит Лада, - лучше убейте!..
- Уберите её уже, - тонкие губы госпожи куратора кривятся, - противно.
Раструбы по краям шаров сменяются клешнями, големы подхватывают кокон, несут, бывшая проксима трепыхается пойманной в сети русалкой. Кокон помещают в капсулу, капсула мчится вниз. От потрясения одно воспоминание вспыхивает за другим, складываются в картину, как кусочки мозаики. Фестиваль циркового искусства в Кипеларе, неистовое совокупление с Таем после красной "радуги", маленький зеркальный купол на окраине, яркий белый свет. Потом была такая же капсула, а за ней сфера, как бы разъявшая на части, собравшая из них уже не человека - проксиму.
"Может, всё ещё обойдётся? - думает Лада. - Вылечат и поместят в другой проксимарий? На любую болезнь у цвергов должно быть лекарство, на то они и цверги. Или дело в другом, в возвращающейся памяти? Почему бы тогда не стереть ещё раз? Мне она ни к чему, эта память, с корнем бы вырвала, если бы знала, как..."
Капсула останавливается, открывается, кокон занимает место на плоской спине голема, похожего на стол с механическими ногами. "Жаль, не дали попрощаться с Морпессой и Нуми, - думает Лада, несколько успокоившись, - хотя, может, и к лучшему. Вдруг, это заразно, и от близости со мной у любой проксимы покров на памяти может начать отслаиваться чешуйка за чешуйкой?" От такого предположения страх возвращается, сковывает по рукам и ногам не хуже кокона. Нет, глупости, была бы она настолько опасной, избавились бы сразу, церемониться не стали. А может, хотят изучить? Что угодно, только бы не прогнали...
Голем-стол останавливается у жёлоба скользящего шара - миг, другой, вот и сам шар. Откуда-то сверху спускается уже знакомый голем в виде шара, снизу его некое подобие ножниц - режет кокон, освобождает. Не успевает Лада размять затёкшие члены, как появляются ещё два шара, снабжённые механическими руками, а в шаре скользящем открывается круглый проход. её помещают внутрь, закрепляют, и шар скользит, пока не достигает поверхности, где Ладу извлекают и оставляют, свернувшуюся в позе зародыша, на платформе. Придя в чувство, поднимается, видит на изрядном отдалении мегаполис, протянувшийся от горизонта до горизонта.
- Я не смогу одна, - выкрикивает она сквозь слёзы, - я погибну...
В плаче, будто в родовых корчах, рождается имя, её настоящее имя: Рута. Вооружившись им, как шипастой ледяной булавой, направляется к городу.
[
Год
двадцать восьмой
]
Третий квадрат
Играгуд, город Калаут (очистной комплекс)
[1]
Сбившись в кучу, спицехвосты верещали, не могли что-то поделить. Пока не попала на очистной комплекс, или чистилку, как называли его запросто, Рута и представить не могла, что могут быть настолько отвратительные птицы. А отвратительно в спицехвостах было всё: и бусины горящих злобой глазок, и грязно-серое оперение, и невероятно прочные хвостовые перья, которые эти твари могли метать, как дротики, и голос, похожий на скрежет металла о металл. Уж на что гарпии - мерзость, да только и они приятней будут!
- Нарыли что-то птички, - Рюк осторожно тронул свежую язву на щеке, - надо бы проверить...
Вид он имел отвратный, на лицо лучше не смотреть. Впрочем, Рута и сама немногим лучше выглядела - ну, роба чуточку почище, ну, красота ещё не вся осыпалась-отшелушилась, а в остальном всё то же, вонь и грязь.
- Если надо, давай проверим, - пожала плечами. - Хотя много их, конечно.
- Чем больше птиц, тем ценнее должен быть самозародок, - Рюк ковырнул другую язвочку, по щеке побежала струйка гноя. - Ты, главное, их со своими мохнатыми отвлеки, об остальном позабочусь я.
Пушистики тут же подкатились, словно поняли, о чём речь, и звать не пришлось. Три лохматых кома, если на вид, лапки крохотные, числом четыре. С какой стороны голова и не понять бы, если бы не большие фасетчатые глаза да широкие, с игольчатыми зубками, пасти. У Волчка единственного шёрстка серая, Грязнуля с Чистюлей - беленькие, хотя белым Грязнулю назвать сложно, скорее уж грязно-белый, а порой и грязно-грязный.
- Пойдём, ребята, - Рута порылась в ближайшей куче, вытянула прямоугольную металлическую панель, - покажем этой плесени пернатой, кто здесь хозяин!
Волчок ворвался в птичий балаган первым, волчком и завертелся, разбрасывая во все стороны грязно-серые тельца. Чистюля с Грязнулей подхватили, стая поднялась, закружилась серым смерчем, со свистом полетели спицы. Гвалт стоял неимоверный, но Рута смогла перекричать:
- Отходим! Прячьтесь за меня!
Спицы-перья так и сыпали, Рута, прикрываясь панелью, как щитом, пятилась к искорёженной големодробилке, одна из платформ которой нависала козырьком. Если б не густая шерсть, пушистики давно обратились бы ежами, а так успели до хозяйки докатиться, юркнули за спину.
- Ещё чуточку, ребята, - сплюнула попавшую в рот чешуйку кожи, - и в безопасности.
Забились под навес, как жуки под камень, Рута и панель приладила, чтоб уж наверняка ничего не залетело. Спицехвосты орали ором, бесновались, облепили големодробилку, как пчёлы - улей. Самые настырные протискивались в укрытие, да тут и оставались, разорванные пушистиками на части. Уж на что ржавокрысы - мерзость, да только и они приятней спицехвостов будут!
- Вылезай, сладенькая, - времени прошло изрядно, прежде чем Рюк постучал по панели, - улетела стая.
По довольному голосу Рута поняла: самозародок взял.
- Так что там было? - спросила, выбравшись из-под навеса, - какой цвет?
На мелочи цверги не разменивались: чуть какая волшебная вещь начинала чудить - сразу в мусор, потому на чистилку попадало много интересного. Ещё интереснее было, когда порченые артефакты друг с другом взаимодействовали - так и получались самозародки, или самозародившиеся артефакты, что ценились особенно высоко.
- Не поверишь, - Рюк ощерил в улыбке пеньки зубов, - синий!
Пододвинув ногой утыканную спицами панель, поставил на неё переносной ящичек, поводил меткой. Представляла та собой прозрачный кристаллический диск - небольшой, размером с блюдце, с прорезями для пальцев. Так просто метка, понятное дело, не давалась, нужно было заслужить; тех, у кого метка имелась, называли искателями, стояли они на ступеньку выше простых жителей чистилки. Ещё ступенькой выше сборщики, а на самом верху человек от Теневой Плеяды - смотрящий. Всего смотрящих было три, по числу квадратов, на которые делилась чистилка.
- И правда, слушай... - Рута завороженно смотрела на метку, обретшую тёмно-синий цвет, - это же сколько можно выручить, а?
- Много, сладенькая, много!
- А взглянуть можно? - в тусклых глазах Руты блеснули искорки интереса, - никогда ещё такого не видела...
- Да там обычная каша, - заупрямился Рюк, - к тому же вонища - жуть!
- Ну, пожалуйста! А за мной не заржавеет...
- Заманчивое предложение, - искатель поскрёб жидкую бородёнку. - Как насчёт моего любимого?
- Обещаю!
- Хакраш с тобой, договорились...
Щёлкнул замками, откинул крышку, из ящичка ударила вонь, да такая сильная, как если бы кулаком в нос! Пушистики дружно принялись чихать, откатились, затявкали. Рута, наоборот, придвинулась, заглянула внутрь: действительно, комок слизи, как обычно и бывало с самозародками, с одной стороны торчит костяная рукоятка, с другой - часть обода, возможно и длинноговорителя. Стоило придвинуться ещё ближе, как в голове зашелестели голоса, даже начала что-то разбирать, но Рюк отпихнул в сторону, поспешно захлопнул крышку.
- Надышалась, сладенькая? - участливо спросил.
- Вроде того...
- Я и сам как пьяный, - искатель прицепил к ящичку ремень, перекинул через плечо, - в голове шумит, ноги еле держат.
- Не лучше ли тогда отправиться к сборщику вместе? - озабоченно спросила Рута. - А то мало ли, где завалишься...
- Какая заботливая, - Рюк усмехнулся, - не бойся, не завалюсь. Хотя нет, вру, у нас же сегодня красная "радуга"! Придется кое на кого и завалиться, и помять, и покусать...
- Да ну тебя!
Рута отмахнулась, а Рюк залился сиплым смехом.
[2]
"Левиафаны" на их квадрат приходят каждый третий день декады, сегодня такой и есть. "Левиафаны" - это огромные мусоровозы, плавными очертаниями и правда похожие на морских исполинов. Площадок, где происходит выгрузка, четыре, о том, какая будет задействована сегодня, сообщают приближённые смотрящего. "Левиафаны" редко появляются раньше полудня, но люди начинают стягиваться ещё с утра, пока не собираются все жители квадрата, вплоть до новичков из карантина. Атмосфера царит праздничная, какой бы скверной ни была погода, все в предвкушении, все ждут, и вот раздаётся возглас, катится штормовым валом по толпе:
- Едут!..
Твердь содрогается от движения тяжелых машин, "левиафаны" будто бы плывут по мусорному морю. Вот первый навис над краем площадки, распахнул широкую пасть, натужился, изрыгнул отходы. За ним второй, третий - горы хлама все выше. Руте вспоминается Горячая, вспоминаются баржи, вспоминается их "кулак". Память вернулась полностью, грызёт не хуже ледяного покрова, который здесь, в Играгуде, называют ледяным саваном. Средств от этой болезни, как выяснилось, нет и у цвергов, а если и есть, то не для простых смертных. Как нет лекарства и от металлика, которым больна старуха в замызганном балахоне, стоящая рядом; кожу её покрывает похожая на ртуть плёнка, волосы жёсткие, словно проволока, движения резкие, рваные, как у голема. Зовут старуху Урсулой, Рута прибилась к ней после того, как Рюк пропал. То ли погубил его синий самозародок, то ли наоборот, появилась возможность с чистилки убраться, чем искатель не преминул воспользоваться. Ведь ничего смертельного у Рюка не было - подумаешь, горгон обжег своим ядовитым дыханием.
- Я из бестиария "Когти и зубы", - похвалился однажды, после любви, похожей на тот же бестиарий, - слыхала о таком?
Память у Руты не только восстановилась, ещё и улучшилась - без труда могла теперь вспомнить любую мелочь, и, как бы это сказать, рассмотреть с разных сторон.
- Что-то такое припоминаю... - прижала палец к губам. - Тот, где охота на живца, так?
- Я же говорю, - Рюк кивнул с довольным видом, - известное место! Кто-нибудь что-нибудь, да слышал.
- То есть ты этим самым, живцом? И как только не страшно! В бестиариях же, как слышала, чудовища исключительно лютые, из самой Дыры...
- Страшно, сладенькая, а как же, да только оплата до того страшно высокая, что на всё остальное закрываешь глаза. Безобразие у меня на лице от кого, думаешь? Горгон, стервец, дыхнул, прежде чем укокошили. Да только не в нём дело, а в том засранце-охотнике, который, чтобы неустойку не выплачивать, обставил всё так, будто я помер. Золтаном его звать-величать, Золтаном... Сучий магнат! Но ничего, я ещё вернусь, я им всем покажу...
"Левиафаны" медленно разворачиваются, уходят, за дело принимаются щелкуны, катятся со всех сторон к нагромождениям мусора. Тел, как таковых, у них нет, только одна огромная пасть с кольями кристальных зубов. Люди сторонятся, отходят от огороженной невысоким барьером площадки подальше, потому что щелкунам всё равно, что перемалывать. Кожа у них в пупырышках, как у жаб, и раздуваются так же. Раздувшиеся до предела не уступают размерами тем воздушным шарам, на которых летают, откатываются, тяжело переваливаясь, на отстойник. Там со временем лопаются, а инферны сжигают то, что осталось. Говорят, щелкуны поглощают только опасные амулеты и артефакты, но никто не знает, сколько в том правды. Больше похоже на то, что им всё равно, что поглощать...
- Теперь наша очередь, - говорит смотрящий, благодаря голосовому артефакту слышат его все прекрасно. - Но не ссорьтесь, братья и сёстры, ваши ссоры делают меня печальным.
- Пошли, - скрипит Урсула, толкая Руту в бок, - полакомимся объедками. Голос у неё грубый, мужской, как и черты лица, легче принять за старика, чем за старуху.
- Мне на этой четвертинке редко везёт, - вздохнув, Рута достаёт метку, - но пойдём, конечно, посмотрим.
Металлик - вещь страшная, однако благодаря ему Урсула чувствует артефакты всем телом, никакая метка ей не нужна. Находит и превосходную ловушку для ржавокрыс, и обогреватель, исполненный в виде куба, и артефакт-кухню, из которой, правда, постоянно лезет каша... Руту предчувствие не обмануло - только пару пищалок и нашла, для отпугивания спицехвостов и прочей подобной нечисти. Чтобы совсем уж не позориться, добавляет к ним цветных трубок - для украшения жилища самое оно.