Понятно, отчего старик со старухою осерчали: у них же тоже есть эстетическое чувство. Для них ценна сама красота Золотого Космического Яйца, а внутренность по большому счету одна и та же: элементарные частицы. Большой Взрыв, катастрофа космического масштаба для старых людей -- всего лишь расстройство. Они, может, и не знают, что в результате инцидента родилась наша Вселенная, и, как следствие, мы.
Мораль же сей сказки такова. Некоторые из нас, кто раз или два снес золотое яйцо -- в фигуральном, конечно, смысле, например, написал прекрасную книгу, чарующую песню, потрясное живописное полотно -- думают, что теперь он будет нести сплошь золотые яйца. Так склонны думать и яйцепоклонники. Сложившееся окружение будет искренне заблуждаться, думая, что твое новое яйцо -- тоже шедевр. Люди слепы, они склонны верить в то, что им говорят (вначале же было слово, а вовсе не беспристрастный взгляд). Им скажешь, что черный квадрат -- это Космос, они и верят. Только младенцы знают, что Космос - это не квадрат, не треугольник и даже не круг. Космос - это твоя мама, а так же все вокруг, впитываемое с материнским молоком. Только с приходом опыта жизни истину мы забываем.
Каждый художник подобен курочке, несущей яйца, в которых спит потенциальная Вселенная. Надобна только мышь, которая породит Большой Взрыв. И еще не факт, что в новой Вселенной родится Разум.
БОТАН
В одном царстве-государстве жил человек. Длиннющий-худющий что оглобля, чуть ветер подует -- он и качается. А штоб поменьше падать, любил на корячках ползать, отчего пригляделся к былинкам земным, а еще увлекся мирмекологией, то есть жизнью муравьев. Умел человек всякое обстоятельства в пользу ума своего применять; но не всегда созерцание пользительно для общественной надобы.
В народе мужичонку прозвали сообразно: Ботаном. Хотя и сторонились -- так, просто от греха. Фольклоное мышление -- оно такое: все непонятные типы -- потенциальные тихие омуты. Зато мальчишки потешаются: "Бо-тан, Бо-тан, ты пошей себе кафтан! Богомолом ползешь -- и соплю най-дешь!" А он не обижается, все долговязые - добродеи. Это потому, наверное, что нервные импульсы пока до мозгового центра зла дойдут, уже и потеряют ударную силу.
Разумел Ботан по-своему: у былинок есть неброская лепота, у муравьев -- миропорядок, а у людей покамест далеко не все совершенно. Отсюда вывод: человечеству есть, куда двигаться, а идеалы под ногами толкутся. Разве только мы засматриваемся совсем не на то, что содержит Истину.
Случился раз у Ботана момент слабости: измучившись никчемностью, пошел он топиться. Едва допыркался до воды, все лягушки-то в болотину попрыгали. Нет, думает Ботан, коли меня эти создания Божии боятся, значит, я не самый последний на этой планете! Вот взять муравьев или былинки: те молча свое дело делают, ни от кого не шарахаясь. Значит, стоит ихние обычаи перенять и человечеству мудрость великую передать.
Долговязый судил так: мы, то есть, гомо сапиенс, потеряли страсть к миропорядку, это и есть наша трагедия. Надо у всякой твари земной учиться чему-то доброму, а не воображать себя царем-батюшкой матушки-природы. И вообразил себя Ботан героем мира человеческого, борющимся со всякой вылазкой недобрых сил. Для чего начитался советской фантастики, где правильные герои мочили героев неправильных, утверждая светлые коммунистические идеалы, на еще насмотрелся блокбастеров голливудских, в которых суперчеловекопауки творят всякое добро во благо суперчеловекопаучьей справедливости и ценностей демократических.
От миросозерцания долгого, бывает, что и мозга за мозгу заходит. А, впрочем, это как правило. Рано или поздно такие как Ботан вскакивают с колен -- нужны только соответствующие медицинские показания -- и начинаются какие-нибудь безобразия. Вот и с Ботаном такое случилось. То есть пограничное состояние переросло в клинический случай. И однажды Ботан, сконокрадствовав доходяжного колхозного мерина Роспердяя, отправился в священный поход. Егойная фантазия -- я конечно имею в виду не мерина (хотя и его в каком-то смысле тоже), а человека-оглоблю -- заключалась в том, что де миссия Ботана -- пострадать за человечество. Ну, наша цивилизация такое уже проходила -- я имею в виду Данко. С одной стороны, имело место преступление: кража колхозного имущества. С другой -- поступок настоящего героя и в определенном смысле рыцаря.
Так и со всеми революционерами, религиозными фанатиками и святыми: они ратуют за добро, но заканчивается завсегда экспроприацией, а затем -- и большой кровью. Виноваты в сущности и не личности даже, а серая масса, которая про былинок и насекомых не понимает, но хорошо знает, что такое дыба, плаха, эшафот и гильиотина. Народу больно нравится казнить, и даже неважно, во имя чего -- вон, в той же Гишпании аутодафе обставлялись так, что даже карнавал бразильский позавидует. Ну, а что демонов и прочих драконов Эдема только выпусти -- они и сами себе сечу найдут... а без этого дела не существовало бы мировой культуры.
Вот едет себе Ботан на Распердяе степью холмистой -- и видит: трое одного бьют. Побиваемый катается по траве будто мячик -- потому что он маленький и кругленький -- бивцы же приговаривают: "Должок платежом красен, задОлжил деньгами -- отдаешь звездюлями!"
Спешился Ботан и вопрошает:
- Пошто человека забижаете?
- Иди уж себе, верста коломенская! Не лезь не в свое дело.
- Остановитесь. - Заявляет Ботан. - Нет такого закона -- человека по земле ногами катать.
- Дак мы и тебе докажем, что законы естественные вернее писаных.
- Нет. Не докажете. Даже у муравьев...
- Все. Достал, зануда. Щас как...
И что-то нашло на Ботана, какая-то, что ли, энергия героико-эпическая обуяла. Взял Ботан булыжник дорожный -- и киданул. Оказалось, рука длинная что праща работает: камень попал в одного из троицы. Кровь у мужика потекла из темечка, упал человек как бы замертво. Двое оставшихся поперли на Ботана, приготовясь отвесить изрядную меру. Наш же герой, повинуясь инстинкту самосохранения, второй камень взял, размахнул -- и второго пришиб. Третий не стал свирепствовать, просто убег восвояси, и это поступок разумный.
- Что ж ты делаешь, глупый человек? - Вопрошает, от пыли отряхиваясь, толстяк. - Умчишься ты на коне своем лихом, а они оклемаются -- и вдесятеро тумаков по мою пропащую душу надают.
При слове "лихой" мерин воспарял. На самом деле Распердяй на колхозном дворе заживо гнил, а в степь широкую-просторную выгнась, почуяла животина стезю. Час от часу на воздухе вольном и травах сочных Распердяй силы набирался.
- Правду утвердил. - Ответил Ботан.
- Ну, задолжал я средств денежных тем мужикам. Побили бы -- и простили. А теперячи не простят, вот и вся правда твоя.
- И хорошо. Коль ты ломоть оторванный, пошли вместе всякие подвиги творить. Как звать-то тебя?
- Обзывают меня Прыща. Да я привык.
- И что?
- Пусть обзывают.
- Я про подвиги.
- О, Господи...
Рассудил Прыща: до времени покантуется в компании этого долговязого дуралея, авось те трое и остынут. И согласился. Сперли Ботан с Прыщей на одной ферме ослика глупомозглого. И, кстати, снова оглобля не сообразил, что воровством добра не плодишь -- я ж говорю: мозгу свинтило. Вот и получилась веселая бригада: оглобля на мерине да колобок на осле, которого толстяк обозвал Тараном.
Едет странная, но забавная парочка степью ковыльной, да и спорит, что дороже: свобода или колбаса. У каждого свои доводы и аргументы, меж тем обоим невдомек, что два понятия несоизмеримы. За свободу не колбасой плотят, а жизнями. За колбасу же расплачиваются деньгами -- ежели конечно не воры. А вот настоящая свобода -- та, которая воля вольная -- добывается разве что в борьбе. Но люди чаще воюют все же за колбасу.
А у мерина с ослом своя дискуссия, на языке копытном. Таран иакает:
- Што воля, што неволя... все одно.
- О-о-о, не-е-ет! - Отрицает Распердяй. - Надо только ощутить сам момент. Воля -- настоящий пир духа. Ради этого и жить-то стоит.
- И, конешно, еще и под уздцы...
- А мне просто интересно, что этот мой чудак на букву эм учудит. Интрига, так сказать.
- А ежели он тебя на колбасу?
- В колхозе вероятность повыше будет.
- Ну, коли работать исправно, еще не факт. Ты, лошадиная твоя душа, не совсем видно понял: для нас, копытных, воли нет, а есть покой и счастье.
- Ты, ушастый, припомни своих предков, которые гуляли себе по степям и седоков не знали.
- А ты, выпуклоглазый, не забудь, что на воле этой твоей тебя кто-то подковывать должен...
В тот момент пролетал трактом богатый экипаж с вооруженной охраною. Сидит там девка крупная, дородная. Только одного зыра хватило Ботану, что в матрону влюбиться: очень уж важная персона напомнила оглобле матку муравьиную, а мир дружных насекомых Ботан за идеал держит.
- Вот моя Дульсинэя! - Воскликнул Ботан.
Меж тем девку звать не Дульсинэей, а похоже: Дуся. И она -- наилюбимейшая дочь правителя здешнего края. Давно ее папа выдать замуж хочет, да никто из принцев не зарится. Вид уж больно величественный.
Один из охранников, присвистнув, стегнул Распердяя -- да так, что тот в канаву повадился и Ботана уронил. И умчался эскорт в даль светлую.
- М-м-мда... - Раздумчиво произнес Прыща, наблюдая восстающего из грязи напарника. - Сон глупости рождает красавиц.
- Ничего. - Ответил Ботан, отряхаясь от грязи: - Главное ведь -- совесть на замарать.
По поводу совести. Что отжали лошадь с ослом -- ладно. Но вот все остальное -- совершенная нравственная деформация. Принялись Ботан с Прыщей по местным дорогам шерстить, ратуя за справедливость мироустройства, при этом не брезгуя насильственным отъемом разных материальностей. Отымали, конечно, у тех, кто по ихнему сугубому убеждению имеет шибко много -- то есть, у богатеньких и здоровых -- отдавали же нищим и убогим. Но не всё, далеко не всё, ибо кушать хочется ежедневно даже святым. Тем более -- кто проведет грань промеж зажиточных и убыточных? Здесь же не бухгалтерия. Но так у всех народных героев: они думают о высочайших штуках и явлениях, а вовсе не о критериях достатка, отчего и размножается несправедливость вкруг всех праведников.
Меж тем слава о Ботане-правдозаступнике и его сподвижнике впереди наших героев идет, да еще и сплетнями погоняет. Оказалось, и Прыща кой-что могёт, а именно кричать благим матом столь пронзительно, что сам Соловей-разбойник от завидок бы удавился. В каждом ведь человеке есть какой-то дар, вот только неизвестно, Божий ли. А народ у нас в чудеса привыкший верить: появилась банда заступников, значит, они богосданные. Такая же, кстати, история давным-давно случилась с одним молодым человекам из городка Назарет после того как он наткнулся на бригаду рыбаков. По счастью, Ботан покамест ни на кого не наткнулся кроме разве Прыщи, а то бы тоже закончилось... Варфоломеевской ночью.
Лишь поверхностно врубился Прыща в Ботаново мироучение -- ну, про муравиьшек там, былинки и цветочки (среди которых, к слову, тоже встречается хищники и паразиты) -- зато неплохо подогревал древнюю игру "дурак и резонер", слуги такое развлечение уважают. Да пусть себе детё великоростное тешится! Надо бы только выбрать момент, чтоб вовремя соскочить, но... как бы это и сказать-то... короче, пришлась по нутру Прыще такая жизнь. А вот его ослу -- не очень. В то время как Распердяй крепчал, Таран -- хирел. Ослу привычнее существовать с уверенностью в завтрашнем дне -- что завтра будет так же серово, как сегодня и вчера -- а тут каждый день на хвост приключение. Да еще при очередном добродеянии его седок увесистый столь истошно визжит, что аж уши загибаются. Задумал и Таран скорейший побег.
Дошло до местного правителя сведенье о двух благородных мелких разбойниках, имеющих магическую силу и авторитет в среде народонаселения; хочет он взять себе отчаянную парочку на службу. Дело в том, что в другом конце той земли завелась банда жестокая и коварная: вот те-то грабят без идей и филантропии. Атаман ее по имени Опта характерен жескотокстию неимоверной, хотя и ложкой меда в изрядной бочке дегтя является то, что много средств изувер жертвует церквам да монастырям, а одну пустынь даже основал: в ней подвизаются все злодеи, порешившие по выслуге лет оставить привычный промысел, грехи замолить и тем самым спастись. Неизвестно, спасутся ли, но уж просветятся -- это точно, да так, что будут всех еретиков в ямы бросать и к правильному богославию принуждать. Я к тому сие говорю, хотя это к нашему делу не относится, что это только в сказках бывают черные злодеи и белые праведники, черные монахи и белые попы; в реалиях все сложнее.
Оптину банду искоренить хотели многие: военные отряды пытались истребить, и народные ополчения хотели задавить, и бабские чары старались разложить. Ничего не получается: люди Опты что казаки вольные -- за кизячий дым и лихой задор способны маму родную не пожалеть.
Итак, выискали посланцы Ботана и его сподвижника Прыщу, предлагают: побеждает рыцарь незаконное вооруженное формирование -- получает должность при дворе: главнокомандующего внутренними войсками.
- Хорошо, - отвечает оглобля, - можно и попробовать. Я войска внутренние построю по принципу муравьев-воинов: будут они у меня благопристойный порядок блюсти. Но этого мало: хочу еще в местной гимназии кафедру -- чтоб курс вести согласно моейному учению.
Летит депеша правителю. Тот рассуждает: Ботан -- дурак стоеросовый, это согласно оперативным сведениям. Конечно Опта этих двух тупиц погубит, так что двумя смутьянами на моей земле меньше станет. А ежели случится чудо и победит Ботан, еще неизвестно, дам ли ему должность. И уж никаких лекций не будет -- это точно... не хватало еще мозги молодежи засирать. Так что надо итить на компромисс.
Приехав в город на аудиенцию к правителю, в первую руку Ботан увидал Дусю -- и конечно снова обомлел. И даже неважно, чья она дочь, тут дело во флюидах. Дуся, глянув на рыцаря печального образа, свое смекнула: "Урод, конечно... но замуж совсем невтерпеж. Это хорошо, хорошо, что он на меня восхищенно глядит. Я такого уж построю..."
Едва отправились в поход на край земли, Таран решил, что непременно сбежит в эту ночь, о чем даже Распердяю не заикнулся. Точно такая же идея возникла и в голове Прыщи; чуял толстяк недалекий предел авантюры.
Молва о рыцаре на белом коне (ах, забыл уточнить, что Распердяй -- белый) докатилась и до края земли. Известно, что такое испорченный телефон, так вот, сарафанное радио испорченней вчетверо. До Опты дошли сведения, что де Ботан-богатырь ростом с церетелевского Петра, конь егойный поболе бронтозавра будет, а слуга как заорет -- аж в Америке торнадо бесятся, а теннисистка Шарапова от завидок чернеет. Но не испужался Опта, а приказал своим степным волкам с тылу зайти и героя внезапом поразить.
И вот ночью, под светом разве звезд, ибо Луна коварно скрылась за окоем, сорвались, сконсолидировавшись, Прыща да Таран. Рванули беглецы что есть мочи (конечно, я говорю о мочи Тарана), а чтоб нервы успокоить, колобок криком своим истошным повизгивает. Всем известно, каковы глаза у страха, но вы даже представить себе не можете, что это может значить во тьме ночной степи. Услышав топот тараний да свист соловьеразбойничий, оптинские бойцы переполонились: "О, Господи, великанище план наш разгадал, щас всех нас спогубит!" И побежали прочь. В панике не приметили, что впереди обрыв, все в тартарары попадали и насмерть разбились. Как говорится, взяли противника на Тарана, сами того не осознав.
Прыща с Тараном тоже перепужались воплей по дурости погибающих оптинских разбойников взад вернулись, ибо дальше бежать было боязно. Поняв, что проиграл, Опта сам вышел в полон сдаваться. Поскольку наши герои дрыхли, пришлось их растолкать. Вот ведь, рассудил главарь, каковы изверги: дрыхучими прикинулись, хотят меня на арапа взять... Опта рассудил: если уж и дано с жизнью расстаться, уж лучше по-человечески, через казнь, а того ужаса, что Ботан-рыцарь сеет, стоит избежать.