Пока в квартиру набивались прибывающие гости за азартом и выпивкой, я решил притвориться усталым и вздремнуть на обещанной кровати. Желания знакомиться и встречаться с обилием чужих людей не возникало. Хотя благодарность за атмосферу жгла чувством вины сердце. Не гуляй под боком до рассвета сброд товарищей Славы, мысли об отсутствии у меня личности, как и у всего человечества, подняли бы бессонницей усталое тело и направили порождать очередную городскую небыль.
Проделав со старой и прекрасной люстрой ритуал тысячи свечей, недавно завершённый в городе, секунда умерла во мраке. В память о себе подобной героической, внутри которой взорвалось солнце, передав пламя фонарям и рекламным щитам, последующие единицы отчёта шептали: «Усни, твой покой охраняют те, кто ни в чём не сомневается». Мой двойник, с самого пробуждения своего в библиотеке заменявший присутствие Павла Леденеева, наконец выцвел за ненадобностью. Выключился, будто голем, из которого вытащили волшебную пластину с заклятьем.
Моё истинное «я» вызвало призрак украденного в библиотеке сна. Но и он скорее напоминал кого-то вторичного? Тени настроения за день отяжелели, изменились. Двойники множились, но не было естества, особой уникальной природы, ни у кого — лишь зеркало. Незнакомец смотрелся в него, как в воды ледяных морей, рек, болот, почвы. Город тянулся миллиардами ему подобных, вставшими на подмостки небоскрёбов, в бездну, и загорались звёзды. Где-то в настоящем мире, в зазеркалье, там, где не живут духи, вроде меня.
Над мегаполисом начинался снегопад. От холода пустели улицы, а фрагменты истины, белые мозаики неба, наделённые переливами гаснущих пентаграмм, хрустели под ногами незнакомца. Стонали сугробы и ненавидели шествие образца человечества. Всеми желанный и обласканный демон ступал на порог жилищ, умирал на войнах, сгорал и замерзал, и каждый звал его, но он не откликался.
Неизвестный попадает в кафе, освещённое ярко, но белые саваны зимы подчёркивают бисер отчаянья близ входа. Чьи-то поминки. За столом множество. Среди пришедших — родители Дениса и мои, старый друг школьных лет — Володя Щавелёв из университета. Очень ясно и с болью возникает образ недавно встреченной со Славой плачущей часовщицы. Вокруг многие говорят о брате, пропавшем без вести и тут нашедшемся. Незнакомец, ни с кем не заговаривая, будто его не видят, хамовато подсаживается к такому же мне неясному парню.
— Подобно тому, как в параллельной вселенной всё могло случиться иначе, я снова захожу в то же кафе и в тот же час. По-прежнему ты на своём месте, но где доказательство, что будь вокруг нас совсем другая бесконечность мира, не произошло бы иного?
— Таковы законы мироздания. Реальности — только материал символов, из которых конструируется зеркало, вроде тебя, только такое зеркало отражает уникальности, а встречник — ограниченность. Фантом мышления, неспособного увидеть запредельное. Мир, где существуют наши души. Мы же лишь их символы. Нечто сходное передалось, но с возможностью потрогать овеществлённые мечты, в сон Павла из университета.
— Или Дениса…
— Ты советуешь погубить его?
— Того, кого сегодня хоронят? Или другого?
Неуловимый уточняющий жест и слова: «Да, безусловно».
Незнакомец покинул кафе, откуда-то достав цветы и поднеся их к портрету с чёрной каймой, но одну гвоздику оставил себе.
Ветра и вьюги моего сердца рвали поганое и ненавистное порождение убийцы. Двигался призрак по улицам, бульварам, перекрёсткам. На одном ему попались Вика, Света и Маша. При свете фонаря дух наслаждался цветом алого цветка, массивная шляпа не позволяла разглядеть лица. Девушки обступили незнакомца.
Сон, больше похожий на бред и смешение моих мыслей вслух, страхов и галлюцинаций, прерывался и начинался почти сначала. Открывалось будущее медленно и натужно, как заржавевшая щеколда на давно сломанной двери, разбитого жестокой войной дома. Незнакомец, роясь в руинах, обнаружил пистолеты и перчатки.
— Зачем ты взорвал наш дом! — вопила девочка.
— Молчи, — ответил случайный прохожий. И выстрел раздался в безмолвии осени, снова ожидающей снега. Испорченной плёнкой, прокручивая одни и те же фрагменты, сон продвинул незнакомца вплотную к дверям неизвестной квартиры.
Слышалось, как за картами в ней курят, пьют и смеются.
Наконец я заснул крепко. Снова виделась Анна, алый шёлк, но в этот раз никакой крови, и пустота. Атмосфера грёз из библиотеки возвратилась, и некто шепчущий и посторонний произнёс: «Всё сохранено, ничто не утеряно, но этому своё время». У Анны были руки Часовщицы. На снегу карта дьявола.
Когда я почти открыл глаза, незнакомец удалялся по ночным улицам, провожаемый опавшими листьями и вздыбленными серыми кошками.
Среди множества не сливающихся с единой тьмой трафаретов зданий чёрный куб смотрел зловеще и зло в затаившуюся и замаскированную мраком комнату. Воспоминания стали его опорой, не получалось спокойно сказать себе: «Все дома теперь такие же!» Одна постройка таила секреты не проходящего мрака. И слишком вызывающе и тяжело довлела эта примитивистская сила над нами.
Подобно раненым зубами вампира, мои мысли то и дело возвращались к оконному проёму. Неизвестность высасывала из меня энергию. Ущипнув себя за палец, я удостоверился, что полностью проснулся.
Спонтанное и эксцентричное желание затеплилось в голове, тогда ещё неосознанно, но уже явственно мечталось покинуть убежище. Выйдя в коридор, жмурясь от жестоких лучей мёртвых ламп, я слышал радостные возгласы из-за угла, но гости не встречались.
Оглядываясь, привыкая к яркому освещению, мой взгляд переходил с предмета на предмет, лаская ботинки, редкие зонтики боязливых гостей и рамки, предназначенные для каких-то неведомых полотен. Взоры осязали повседневность, пока не появилось смутное беспокойство, начинающаяся с лёгкой дрожи в пальцах. «Что тебя гложет? Проснулся не с той ноги? — Нет, ещё раньше, с самых первых минут, как я пришёл в этот ночной приют, что-то со мной было не так. Слишком сильная тоска, желание спрятаться, агрессия на окружающее, недоброжелательность. Не в своей тарелке, сам не свой ложился и спал, толком не вспомнив тайное откровения из сна библиотеки — мой разум, чем-то расстроен или сердце в печали…» Наконец смятенье, казалось, иссякло.
Блуждающий взгляд успокоился, а спина подпёрла стену. Шумно выдохнув и ещё раз освободив ресницы от сновидческих крупиц усталости, я совершенно отчётливо осознал причину тревог и грусти. Анна пропала. И сам виноват — толком адрес дома не узнал, пусть сотовый не выяснил, но уж номер дома и магазина! А девушке грозила опасность, если только она не солгала. Пока её не найду, не стану думать о плохом. Впрочем, если её враг — Денис, уверен, ничего страшного красавице не угрожает. Изначально я не осознал, как сильно мне понравилась цветочница, и равнодушно подошёл к делу её местонахождения, может, и с азартом, как игрок, но самонадеянно. И негде её искать. Неужели в бреду бессонницы видение призрака посетило аспиранта? Почему же он так реален? Когда путь на Лесную, 23 от часовщика и его жены подходил к концу, Оранжерея встретила меня отчуждённо. Чужое место, никаких следов моей незнакомки. За прилавком смурная пожилая дама, на расспросы не смогла толком ответить, только усилила тревогу. Слава говорил, что улица, где я сейчас нахожусь, большая, простирается почти до района Дальней, но уверял, что до самого кладбища близ моего района — нет иных цветочных ларьков. Неужели вчерашняя ночь привиделась мимолётным беспамятством, мороком? Если мы расстались навеки, моя задача и дело остатка жизни — искать картины неизвестного, но гениального художника, копии этих картин, на которых изображена Анна. Лиризм и спокойствие, разлитые в её взгляде, хоть иногда, но будут успокаивать поддельной свежестью…
Голоса с кухни раздавались всё неуместней и настойчивей. Нечеловеческий гогот и визг сквозь матюги и перешёптывания, разделённые смешками… Какой-то панк выходил в коридор, не обращая на меня ни малейшего внимания. Проскользнула в уборную какая-то девица с неприятными омертвелыми глазами, где таился наркотик.
Вежливость перед благими намерениями Славы рассеивалась в спёртом, пахнущем кожей и потом воздухе. Захотелось тихо распрощаться и уйти.
Никто на кухне не удивился появлению постороннего. Протиснувшись в битком набитое пространство и пытаясь найти аспиранта, я возбудил слабый интерес собравшихся. Один барыга со сладкой улыбкой и замасленными глазами пытался предложить какую-то дрянь. У на вид относительно приличной девицы, которая не сразу поняла, о чём идёт речь, я выяснил, что Слава играет дальше по коридору, в другой комнате.
Просторы обители, где убивал тёмные часы мой товарищ, отличались пуританской сдержанностью по сравнению с местом, откуда еле удалось вытолкнуться.
Тут также кричали и ругались, но основным занятием всё же пока являлась игра.
Слава пригласительными жестами, разнеженной улыбкой и возгласами принял меня и ввёл в круг своей компании. Окружающие слабо понимали, что со мной делать. То пытались угостить кальяном, то научить картам, то узнать подробности недавних мистических приключений.
Грубоватый друг уже успел многое им рассказать, находясь в нынешнем не совсем адекватном состоянии.
— Так ты видел привидение?
— Ты ночевал с демоном?
Не знаю, разболтал ли товарищ Вячеслав все обстоятельства моей госпитализации, но вопросы об этом не произносились вслух. Возможно, впрочем, что мистическая история затмила в захмелевших умах прочие нестандартные подробности из жизни их нового знакомого. Однако напряжение от неясности данного нюанса тяготило. За каждой улыбкой поневоле искалось отвратительное сочувствие и нездоровое любопытство, а оттого вскоре смотреть по сторонам и вглядываться в лица стало невыносимо.
Когда красноречие и остатки воспитания, позволявшие хоть как-то вести скучную и нервную беседу о гипнозе и сатанизме, угасли во мне, группа дружно представила местную достопримечательность — Владимира Муравейкина, считавшегося бывшим главой какой-то полулегальной оппозиции, а ныне успешным дельцом политического толка, о чьей истинной работе и не догадаешься. О нём ходили слухи, по крайней мере в среде этой компании, будто в политике он своего рода серый кардинал и знатный провокатор, за что подвергся страшным гонениям и репрессиям. Отчего столь значимую фигуру занесло сюда, представить было трудно, но мне она не казалось такой уж значимой, потому я не сомневался на тему, не шарлатан ли передо мной. Впоследствии, выяснились многие подробности причин появления на Лесной, 23 этого загадочного господина. По словам восторженной молодёжи, теперь организуя какие-то тёмные предприятия и порой спонсируя подобия сект, куда в своё время попал Денис, скользкий тип отдыхал от непонятно каких трудов, вызывая у меня жуткую неприязнь, быть может, несколько неадекватную. В худощавой фигуре мужчины неопределённого возраста и красивом лице сквозило жреческое начало. Но мощный нос, живые подвижные глаза, чёрные в цвет одежды, и меланхолия в интонациях оттенялись пакостным духом упадка, царившим рядом с нами.
— Вот, Павел, скажите, какие силы правят людским сознанием, из духовного источника, как говорится. Вы очень напоминаете одного парня, добившегося больших успехов на революционном поприще.
— Сейчас буддизм владеет умами.
— А вот и нет, хотя вы близки к истине, он правил умами, по вашему выражению, около десяти лет, но и то исключительно в кругах безыдейной интеллигенции.
Христианство и ислам давно лишены манны. Энергии, питающей и завлекающей толпу. Традиция по-прежнему руководит миллионами, но делать ставку на монотеистические религии — большая ошибка. И дальнейший ход исторических событий подтвердит это. Не я, так кто-то другой приведёт идею язычества на трон.
— Если честно, — спорил отрешённый и скучающий мог голос, — кроме небольшого числа родноверов и музыкантов блэк-металла, на мой взгляд, ему не на что опереться.
— Как это небольшого числа, — Муравейкин засмеялся вместе с компанией и без того всем довольных приятелей, — хотя разумное зерно в ваших словах есть. Пока о язычестве вслух не говорят, зато оно повсеместно практикуется.
Вспомните, например, какие передачи сейчас популярны по телевизору, копии каких обильнее размножаются? СМИ систематически демонстрирует основу дохристианского мировосприятия. Зритель смотрит шоу, где знаменитости попадают в те ли иные обстоятельства и осваивают новое ремесло, меняя привычный взгляд на свою биографию. Отождествляясь с известным человеком, обыватель забывает себя и растворяется в подражании кому-либо.
Подобная практика, как и компьютерные игры, противником коих я всегда являлся, но в которых ощущал знамение скорого возврата к доисторической эпохе, отвратительна и способна завлечь в игру переодевания исключительно тех людей, чьи умственные способности расслаблены усердной работой или возрастом, да зачастую и образом жизни. Но язычество скрыто за культом поклонения кумиру. Опошленное, униженное и растоптанное. Даже тот, кто вообще не смотрит ТВ, не играет в игры, а значит, не заражён стремлением соответствовать какому-либо шаблону поведения, удаляется в творчество. А искусство — не есть ли создание красоты из образов коллективного бессознательного? Если вы разумный человек, Павел, то однажды присоединитесь к нам и поможете сделать антирелигию будущего прекрасным и совершенным плодом цивилизации.
Мне изрядно надоела атмосфера хаоса и напыщенная самоуверенность Муравейкина. Словно он всё на свете понимает. Да и нападки на искусство и развлечения звучали необоснованно. Сославшись на духоту, я снова направился в коридор, и вождь язычников, неизвестно чем движимый, встал и попросил дружески пожать руки.
Не заметив, чтобы мы с ним спорили, дабы мириться, мимо протянутой руки прошёл наглый начинающий преподаватель, будто бы видевший привидение.
В прихожей Слава начал упрекать меня за бестактность и откровенно ругать. Однако отравленные гашишем его речи теряли эмоциональную окраску. Сила грубой солнечной энергии, так свойственной мужчине, раскисла и обмякла, смешавшись с банальной общечеловеческой добротой.
Общаться было тяжело, стена инаковости отделила меня ото всего в проклятой квартире. Даже разговоры о духовном скатывались в грязь. Мистика превращалась в сказочки, вопросы развития общества — в кухонную болтовню.
Чёрный куб высасывал условную кровь из обречённых жильцов.
Заверив Славу в собственном спокойствии и в том, что время мной проводится с пользой и счастьем, я с усилием сумел вернуть его одурманенное зельями тело назад в компанию язычников и дохристиан.
Попеременно суетящиеся неформалы в коридоре, окончательно поняв, что у меня нет ни сигарет, ни мелочи, потеряли интерес к незнакомому парню. Вскоре мельтешение стихло, оставив одного постороннего, на что-то решившегося.
Нельзя здесь оставаться. Теперь сущность моей «недоброжелательности» таилась вовсе не в том, что вчерашняя встреча с девушкой меня обманула. Просто отчаяние подступило к горлу. Тоска по моей Анне не должна существовать рядом с примитивным невежеством и грубостью! Всё твёрдо воплощённое и осязаемое бесило и раздражало. В скорби открывалось священного едва ли не больше, чем в возможности самой встречи с загадочной цветочницей. А между тем, пока проносились такие мысли, сладострастное желание бередить рану рвало душу «красным шёлком», и что-то фундаментальное для меня звало в бездне страдания. Надежда поискать девушку завтра в той же Оранжерее виделась изменницей чему-то основному и родному. Кружили голову только смелые и роковые решения.
За стеной шумели игроки, приближая мир грёз и фантазий, а я садился за другой, расположенный в абсолютной пустоте стол, где ставкой была моя судьба и возможность существовать в ней. Мечта выиграть недостижимое овевала жертвенностью, переводя всё существо протеста в иную плоскость бытия. Никакому социальному перевороту не подвластна лирика. Ещё недавно брошенные слова в этом же коридоре, на том же месте у кухни, о смирении и участи человека, собирающего картины в память о тайне, единожды коснувшейся души, показались кощунственными. Как можно существовать там, где попираются откровения и приветствуются полумеры?