Во внешнюю сторону стены что-то влетело, разбиваясь с гулким грохотом, но я не сдвинулась с места, лишь плотнее притянув к груди колени и сильнее сжав их тонкими израненными пальцами. В угол, куда я спряталась, едва донеслись первые крики умирающих людей, почти не проникал струящийся через узкие окна под потолком дневной свет, и нависающий надо мной тяжелый сумрак крошечной комнатки ледяным дыханием потустороннего мира проникал под кожу, промозглым и липким ужасом схватывая кровь. Снаружи раздался новый полный отчаяния вопль, почти мгновенно утонувший в хлюпающем чавканье и надтреснутом свисте. В другом углу из-под стола раздался протяжный всхлип забившихся детей. Ногти мои впились в кожу, но эта тоненькая боль не способна заглушить тисками сжимающего меня страха, горло окаменело, и выдох застрял где-то на половине. Шаркающая поступь направилась в сторону хижины, где мы прятались, громоподобно обрушаясь на хлипкую дверь.
Я знаю, что это они.
Четыре с половиной года назад, едва мне исполнилось десять, впервые появились эти существа. Мы ничего о них не знали и никогда раньше не видели. Телосложением они были похожи на нас, людей, но на этом все сходство заканчивалось. Высокие и мускулистые, их ярко-малиновая кожа покрыта вместо шерсти очень прочными чешуйками, которые способны резать камень и даже сталь. Их овальные головы изборождены рытвинами, среди узлов которых полыхают потусторонним пламенем огромные глаза; ниточками кожи сросшийся рот внутри полон тонких щупалец-язычков, что вырываясь через разрезы между кожей широких губ, хватают и разрывают жертву на части, после всасывая внутрь. Раковинообразные вытянутые уши почти не слышат, но слух этим существам заменяет тонкое обоняние.
Их назвали сальфарады. Они прятались в лесах и нападали на лесников, случайно забредших травников или же заплутавших на глухих извилистых тропах одиноких путников. Некоторые особи сбивались в стаи по трое или пятеро. Эти были наглее. Они нападали на деревни, но по-прежнему были пугливы, они как будто бы испытывали предел своих возможностей, своих сил. Пробовали, что могут сделать с нами и на что способны. Мы быстро поняли, что сальфарады лишены хоть какой-то толики разума, поглощенные единственно желанием уничтожать, им не нужны причины, чтобы убить другое существо, а излюбленными их жертвами и лакомством являемся мы – беззащитные перед ними люди.
Тогда был создан орден ловцов, к которому примкнул и мой дедушка, после того, как мою маму – его дочь, поглотил один из пробравшихся под тенью холодной ночи сальфарад. Ловцы были обязаны защищать жителей деревень и городов от нападающих на них злобных монстров, что давалось им с невыносимым трудом: чешуйчатую шкуру было почти невозможно повредить. Мечи и топоры оказались перед ними практически бессильны, и самая сложная задача ставилась перед лучниками, что были должны попасть отравленной стрелой в единственное незащищенное естественной броней место на их телах – тонкую полоску по бокам живота. Сражаться с ними было тяжело. Но все же ловцы справлялись, только вот …
Настоящее бедствие началось семь месяцев назад. С востока нагрянули целые орды этих существ. Они были крупнее предыдущих и намного сильнее, они ничего не боялись и проносились через деревни подобно урагану, яростному, безудержному и вечно голодному. Сальфарады никого не били. Они не были похожи на обычных разбойников. Не разрушали наши дома, не крали женщин… ничего не крали. Они не мучали и не пытали. Убивали быстро, только вот смерть от их сжигающего поцелуя была не менее ужасна. Многие люди убивали себя сами, матери перерезали горло своим детям, лишь бы их не коснулись смертоносные языки жутких тварей, что мгновенно покрывали все тело своей жертвы, кислотой обращая плоть жидкой кашицей.
Я видела, как кожа схваченного ими мальчика пузырилась и плавилась, а он истошно орал, пока рот его не исчез в бесформенной красно-розовой жиже, которую тут же втянул в себя сальфарад. Дети были для них самым желанным лакомством. У сальфарадов не было вожака, они действовали подобно бесконтрольной буре, сжирая все живое на своем пути. За сладкие тела и кровь девственных детей они дрались, разрывая их крошечные тела, еще вздрагивающие, живые. Кричащие. Залитые кровью сальфарады полыхали алым огнем отражающими солнечные лучи чешуйками и казались нам выбравшимися из мрака детьми самого дьявола. Мы не различали их, они все для нас выглядели одинаково, но их лик ни на мгновение не исчезал из памяти.
Их лик был для нас ликом смерти.
Сальфарады не обладали речью, их звуки напоминали шипение…
Когда-то еще очень давно, словно бы целую жизнь назад, к нам во двор заползла змея. Она была длинной и черной-черной, а на спине сверкал ярко-оранжевый рисунок. С таким же шипением она ползла ко мне сквозь скошенную траву, а я оказалась не в силах пошевелиться, зачарованная игрой подобного россыпи драгоценных камней узора на ее теле. Она изогнулась и придвинула ко мне узкую голову с глубокими золотыми глазами, готовясь к броску, когда дедушка вонзил в нее ребро лопаты; голова змеи с чавканьем откатилась в траву, залитую густой слизью.
Воспоминания взорвались и осыпались разноцветными пятнами, болью вернувшими меня в настоящее. Нет, я не хочу, пожалуйста. Дверь слетела, прогрохотав к противоположной стене и врезавшись в стол, где прятались брат с сестрой, жившие в этом приюте вместе со мной и другими детьми, так же лишившимися родителей. Глиняный кувшин рухнул на пол, разлетаясь по комнатке кривыми осколками, один из которых впился в ногу девочке, и та закричала от боли.
Я слышала тихие рыдания в подвале, куда убежали остальные дети, краем глаза видела, как в зияющем ослепительным уличным светом проеме двери появилась массивная фигура, но я не могла отвести взгляда от яркой-яркой струйки крови стекающей по молочно-белой коже девочки. Как же ее имя? Я никак не могу вспомнить ее имя, разрываемая бьющимся в груди желанием исчезнуть, оказаться как можно дальше от клокочущего чудовища, хрипло принюхивающегося и фыркающего. А ведь оно такое простое. Как же ее зовут? Я ощутила, насколько дрожат мои руки, обхватывающие мертвенно-ледяные колени. Сейчас мне стало казаться безгранично важным вспомнить это легкое, подобное танцу летнего ветерка, имя, словно бы оно могло развеять нависший над всеми нами кошмар, изгнав сальфарадов в глубины мрака, откуда они явились, безжалостно забирая у нас единственно ценное – жизнь.
Мои глаза начали слезиться, то ли от пронизывающего ужаса, то ли от того, что я не мигая следила за растекающейся под девочкой лужицей крови. Сальфарад издал клокочущий рык и метнулся в ее сторону. Я подняла голову, и мой взгляд встретился с испуганным взглядом широко распахнутых голубых глаз девочки. Гибкие языки схватили ее, вырывая из рук рыдающего брата. Мгновение для меня остановилось. Казалось, мир сжался, а я стала видеть не только глазами, но и каждой крошечной частицей своего тела. Воздух раскалился, я ощутила собственное тяжелое дыхание, опаляющее меня изнутри. Кисло-сладкий запах гнили окутывал, проникал внутрь, пожирая остатки еще трепещущего разума. Залитый белым светом островок спокойствия в глубинах души сжался, пульсируя, и в следующую секунду потух. Элис. Я вспомнила. Ее зовут Элис. Щупальца сомкнулись на хрупком теле, с протяжным шипением сжигаемой кожи погружаясь в него. Элис дернулась. Ее крик затопил меня.
И я бросилась прочь.
Солнечный свет ослепил, но я не остановилась, разрываемая истошным криком, в последней надежде взывающим мольбами о спасении, которого никто не сможет дать. Вдалеке передвигались высокие фигуры других сальфарадов. Их кудахтающий смех заполнил все вокруг, проникая под кожу и заставляя леденеть кровь. Нога зацепилась за что-то, и я кубарем улетела на землю, поднимая ворох пыли, точно иголочками защипавшей мои глаза. Сквозь пелену слез я почти не видела улицы и отползла к стене, судорожно забившись под полуразбитую бочку, еще влажную от наполнявшей ее утром речной воды. Ладонью я вытерла глаза, почти не чувствуя собственного тела, ставшего совсем чужим, слабым, холодным.
Раздался крик. Дыхание перехватило. Из дома неподалеку выскочила женщина – я знаю ее, она работает в таверне и печет очень вкусные пирожки с яблоками, которыми часто угощала меня, взъерошивая теплой ладонью мне волосы – с гримасой ужаса побежала в мою сторону по улице, что стало ее последней ошибкой. Налетевший сверху монстр длинными пальцами широкой лапы схватил ее за голову, с размаху ударив о толстый ствол дерева, ломая ей позвоночник, следом отшвырнув ее, еще живую, на несколько метров; по инерции тело прочертило на земле глубокую дорожку, остановившись в пыли. Тварь издала утробный клокот, в котором угадывался смех. Я зажала ладонями рот, сдерживая рвущийся болезненный вой.
Мы ведь живые.
Нам так больно. Почему они делают это? Ведь мы тоже умеем чувствовать!
Сальфарад повернулся в мою сторону, со свистом втягивая воздух острыми щелочками ноздрей. Его кожа казалась мутной от засыхающей крови и забившимися между чешуйками клочьями человеческой плоти и волос. Я прикрыла глаза, шепча про себя слова колыбельной, которую в детстве пела мне мама, расчесывая своим гребнем мои вечно спутанные длинные волосы. Эта песенка оказалось единственным, что я смогла вспомнить сейчас, накрываемая беспроглядными волнами немого отчаяния и чувства касающейся лица невесомыми пальцами близкой смерти.
Не выдержав, я всхлипнула и широко распахнула глаза.
Из-за поворота улицы выскочил мужчина, на обнаженном плече которого отчетливо вырисовывалась фиолетово-черная татуировка вписанного в квадрат с выступающими линиями углов круга с точкой в центре и окружающими его узорами. Знак ловца. Помедлив секунду, он с воплем кинулся на шипящего сальфарада. Тварь склонила голову набок, легко перехватив за руки напавшего на нее человека. На мгновение мы встретились с ней взглядом, и вновь я услышала этот булькающий смех, существо развело длинные лапы в стороны, точно лоскут ткани, разорвав крепкого мужчину, чьи склизкие внутренности ошметками вывались на землю, подняв пыль.
Следовавший за ним напарник, издав боевой клич, бросился на сальфарада, но тот оказался быстрее и, оторвав мужчине руку, отшвырнул ту, а его вопящего и истекающего кровью оплел своими языками, тут же выделившими кислоту, с шипением прожегшую кожу человека, и почти мгновенно всосав образовавшуюся кашицу из плоти через полости и сосочки на щупальцах. Я как завороженная смотрела на пульсирующий свет в глазах твари, лениво приближающейся ко мне, ее чешуйчатая кожа была забрызгана свежей кровью, отливающей в ярком пламени солнца алым огнем смерти. Дрожь сковала мое тело, но я не смела и пошевелиться, полностью растворяясь в запредельном сиянии круглых глаз.
– Лика, осторожнее!
Вопль знакомого до ноющей боли голоса заставил меня вздрогнуть, вырывая из лап магического транса, а возникший из-за соседних домов дедушка метнулся к пригнувшейся твари, вогнав в открытый бок острие длинного меча. Зашатавшись, сальфарад дернулся и рухнул с протяжным воплем, а земля вокруг него окрасилась грязно-зеленой слизью, вытекающей из глубокой раны чудовища. Силы оставили меня, и только сейчас я осознала, что последние минуты сжалась, затаив дыхание, отчего теперь легкие горели жгучей болью. На секунду прикрыв глаза, я сделала медленный вдох, чувствуя, как крупная дрожь сотрясает все мое тело. Но когда я попыталась встать, мир вокруг свернулся тугой спиралью и провалился в густую тьму.
Сознание возвращалось медленно и нехотя, толчками выталкивая меня из мягкой и безопасной черноты, развеявшей все мои кошмары и растворившей страх, обратившийся невесомой дымкой. Поморщившись, я с трудом подняла веки. Содранную при падении кожу рук саднило, а в глаза, казалось, насыпали песка, так они горели и чесались, точно как и кожа лица, стянутая высохшими дорожками слез. Надо мной простиралось подернутое сетчатой дымкой облаков ясное небо, в глубокой высоте которого с едва долетающими до меня пронзительными криками кружили птицы, выглядевшие отсюда крошечными сияющими белоснежным светом точками.
Мне хочется присоединиться к ним.
Расправить крылья и взмыть в белоснежную даль, ощущая на своем лице прохладные порывы дарующего чувство безграничной свободы ветра. Лететь, куда пожелает душа, ведь воздух – недостижимая грань для растаптывающих наши жизни чудовищ; их предел – вся суша, весь наш мир, но только не ласкающая синева безграничных небес. Там можно прикрыть глаза и глубоко вдохнуть одурманивающий запах спокойствия и полной защиты, окунуться в безопасность, навсегда позабыв о пережитой боли, вытравив ставший частью меня самой не стихающий страх.
И навеки стереть из воспоминаний полный мольбы взгляд голубых глаз…
Ощущая жжение на содранных ладонях, я поднялась со скамьи, на которой лежала и, не обращая внимания на пронзившую ногу колючую боль, соскользнула на землю, бессмысленно блуждая взглядом по разрушенным в попытках сальфарад добраться до еды крышам домов. Мне не горько. Я уже давно ничего не чувствую и не думаю ни о чем. Надежда неминуемо гаснет в моем сердце, все больше затопляемом мраком, а страх обернулся единственно желанием свернуться в клубок и исчезнуть. Закрыть глаза, и чтобы этот мир навсегда растворился в пустоте, забирая с собой не умолкающие вопли умирающих людей, что я слышу не только во сне, но и наяву, словно бы весь их хор выстроился кругом, раскаленными иглами своего многоголосого воя проникая мне под кожу в стремлении лишить меня разума.
А быть может, это им уже и удалось?
Порою мне кажется, что я давно умерла, оказавшись в нелепой истории, сочиненной одним из сумасшедших сказителей, кои раньше проходили через город, в котором мы жили с семьей. Кажется, что мне исполнилась сотня лет, а не четырнадцать. Я чувствую себя разрушенной, лишенной даже внутри себя тихого островка безопасности. Потому что безопасности больше нет нигде. И эти полтора года обратились для меня вечностью, выжигая из души желания, детские мечты и неутомимую веру, что все – непременно – будет хорошо. Ничего не будет. Мне пришлось повзрослеть. И навсегда расстаться с наивными грезами о бесконечно прекрасном счастье, что ждет меня впереди. Теперь я понимаю… кроме мрака, там ничего не ждет.
Как можно одолеть сотни и тысячи существ, плоть которых почти ни на одном кусочке их отвратительных тел не подвластна оружию? Способен ли хрупкий человек, ломкий человек, мягкий человек противостоять точно рожденному из самого крепкого железа монстру, которому даже приближаться к своей жертве не нужно, высуни только языки и… и… Нет, я не хочу вспоминать! Я зажмурилась, но стекающая с костей кожа по-прежнему стояла у меня перед глазами, а в уши прокрадывалось отрывистое шипение и пронизывающий до глубин души клокочущий смех.
Ребенок же тем более не может надеяться на спасение от этих чудовищ.
Но все же…
Если у меня есть хоть крошечная возможность…
Я бы хотела попытаться выжить.
Полыхая последними каплями уже остывающего жара, солнце скатилось за далекие хребты гор, точно подмигнув на прощание ослепительной вспышкой. Сегодня очень красивый закат. Я таких не видела очень давно. Будто бы нерадивый художник опрокинул чашу с испачканной краской водой, в которой смешались множество ярких цветов от нежно-фиолетового до огненно-оранжевого. Клубящиеся облака за скалами выглядели так, будто огромная волна поднималась, готовая обрушиться на заостренные кривые вершины. Последние лучи уже невидимого солнца безуспешно, точно из последних сил, пытались дотянуться выси тонкими длинными пальцами. Безупречная, нетленная, полная жизни красота… Бесполезная красота.
Она выглядит точно насмешка над погибшими сегодня людьми.
– Лика! – с другой стороны улицы ко мне спешил дедушка, единственный оставшийся у меня родной человек. Хотя… когда теперь у нас – людей – появились враги иного рода, существа чужой расы, то не делает это нас одной семьей? – Как я рад, что ты цела. Я ходил за лекарем, но, к сожалению, – он замялся, подбирая слова.
– Она умерла, – равнодушно закончила за него я.