— Да, да, иронизируй, — поморщился Вик. — Как будто у тебя есть что-то другое наготове.
Сериал «Убойная сила» в действии. Мозги Лены совершили некий кульбит, переводя слова Станислава Ольгердтовича в нормальный формат, после чего она спросила:
— То есть вы просите меня прикрыть свои темные делишки?
Станислав Ольгердтович прямо посмотрел на Лену.
— Понимаете, Елена, нам с вами работать вместе. Может быть, очень долго. Поэтому мы должны научиться ладить друг с другом.
— Вот именно! — вмешался Вик. — Не говоря уже о том, что «темные делишки», как ты выразилась, появляются всегда, это их свойство, — он подмигнул Лене. — И могу тебе гарантировать, что ничего криминального… Просто, понимаешь, любые правила… А, вот мы и пришли.
Действительно, стадо теперь было совсем близко. И Лена поняла, что это не коровы.
— Голиаф! Голиаф, дуй сюда! — крикнул Вик что было легких и взмахнул рукой.
Громадный зверь вскинул клыкастую голову и легкими быстрыми прыжками понесся к ним через луг.
— О-ох! — Лена поняла, что ноги не держат ее, и упала на колени в траву.
Крылатый пес приземлился рядом с ними, обдав запахами собачьей шерсти и душистого луга. Он был раза в полтора больше лошади, не считая размаха крыльев, перья в которых, в цвет шерсти, отливали темной бронзой. А еще у него были умные равнодушные глаза, которыми он даже не смотрел на Лену, а обозревал ее с высоты своего положения.
Вик моментально залез ему на спину, и Лена сразу поняла: что-что, а так ловко у нее не выйдет. Если уж на лошадь (как она читала) садиться учились месяцами, то вот на такую образину… да еще не дай бог за шерсть дернешь, сразу же растерзает!
А перед тем как залезть, надо же еще подняться на ноги… а как это сделать, когда колени трясутся, и тело не держит…
— Ты чего? — Вик уже подавал ей руку. — Полезай! Это наш со Стасом симорг, Голиаф. Понимаешь, мы тут все как бы симарглы — ну, это сленг, — а эти зверюги — симорги, чтобы не перепутать. На самом деле терминологически никакой разницы, но надо же отличать людей от собак…
Голиаф презрительно оскалился, давая понять, что неизвестно, кого от кого следует отличать.
Яркое солнце слепило из-за плеч Вика, багровыми отблесками отражалось в карих глазах симорга, играло на рыжеватой собачьей шерсти. Протянутая рука Вика… протянутая рука Юрки… зеленая трава здесь и зеленая трава на берегу реки, где она лежала, глядя в небо…
«Я никуда не пойду, — подумала Лена со страхом неотвратимости. — Я ничего не буду делать… Зачем все? Я же умерла…»
— Ты не можешь сейчас отказаться! — воскликнул Вик. — Это судьба! Ты просто обречена нам помочь!
— А седло?! — с дрожью спросила Лена.
По лицу Вика на мгновение мелькнула тень прежнего аристократического высокомерия.
— Оседлать бога?.. — спросил он с саркастическим смешком.
Чьи-то сильные руки подхватили ее сзади и одним мощным толчком усадили на спину симорга, позади Вика. Чтобы не скатиться, Лене пришлось уцепиться за талию мальчишки.
Станислав Ольгердтович — а это был, конечно, он — уселся позади Лены, так что та оказалась зажатой между двумя телами.
— Корнет, не могу одобрить ваших методов! — крикнул он, так как симорг уже танцевал на месте, хлопая крыльями и нетерпеливо фыркая. — Девочка сама не своя, а ты ее тащишь.
— Да ладно тебе! — беззаботно улыбнулся Вик (Лена явственно чувствовала улыбку в голосе, хотя не видела ее). — Бой научит.
И симорг прыгнул вверх.
Совершенно точно помню дату, когда начался мой путь. Первое сентября восемьдесят седьмого года. Я иду в первый класс. Учительница, у которой в светлых волосах очень красивая, яркая заколка… что она нам сказала?
Она сказала:
— Дети, возьмите листочки и напишите, что для вас самое главное в жизни.
Сейчас я ответил бы на этот вопрос не задумываясь. Тогда это было сложно…
…Маленький Сергей берет маленькую картонную открытку. Открытка самодельная, на обложке — красный и желтый кленовые листья. За окнами дождь, из-за которого, между прочим, отменили поход в соседний ДК. Дождь не плачет, дождь равнодушно течет по серому стеклу, и тускло-желтые тополя мокнут в школьном палисаднике. Палисадник не очень широкий, огражден забором из металлических трубочек. Сергей знает, что у самого этого забора идет тропинка, на которой собачники всех окрестных домов выгуливают собак. Знает, потому что сам гулял там с Рексом. А сейчас приходится сидеть в ярко освещенном классном кабинете, и смотреть на скучные бледно-зеленые парты, и на белый тюль с золотой каймой, что качается в окне. «Целых десять лет…», — подумал мальчик, и разум спасовал перед таким невозможным сроком.
Он задумался. Писать ничего не хотелось.
— Почему ты не пишешь? — спросила учительница, Алла Андреевна. У нее были удивительные глаза. Она подвела их нежно-голубыми тенями, она спрятала их за дымчатыми стеклами очков… и все равно они цепляли, даже впивались. Мутно-зеленые, как бутылочное стекло, они и в самом деле казались стеклянными осколками. — Надо написать. Твоим родителям будет потом приятно прочесть то, что ты написал в твой первый день.
Ее фраза царапнула чем-то… Сергей не смог бы сказать сразу, чем. Но потом оно стало понятно.
«Родителям будет приятно… а мне самому?».
Сергей молчал.
— Что ты сейчас больше всего хочешь? — упорствовала учительница. Ей словно было важно выколотить что-то именно из него, как будто мало было других учеников в классе.
— Пойти домой и гулять с собакой, — буркнул Сергей. Он был честным ребенком.
— Замечательно, — удивительные глаза сощурились. — Значит, ты хочешь быть свободным.
— Свободным?
— Да. Это очень важно, — она выпрямилась и отчеканила на весь класс. — Наше советское государство сражается за свободу всех детей и вообще всех людей. Это одна из его главных задач.
…Потом я узнал: когда она говорила что-то мне — это было действительно то, что она хотела сказать. То, что она говорила громко, другим, перед всем классом — не более чем притворство. Лишь гораздо позже я понял: чтобы оставаться свободным, надо лгать, и лгать постоянно.
Тогда пришла только мысль: «Родителям нужно, чтобы я писал в этой дурацкий карточке, а мне самому — нет».
Безбрежное небо распахнулось над ними — во всю ширь. Лене захотелось заорать от ужаса и восторга — или заплакать. Яростный ветер трепал крылья, трепал волосы, трепал белые облака, что клочьями неслись высоко-высоко наверху, вышибал слезы из глаз.
— Ах, жаль, облака сегодня мелкие! — крикнул Вик, когда Голиаф начал набирать высоту.
Облака мелькнули мимо клочьями мокрой ваты и пропали. Высокий, ломкий до черноты купол сомкнулся над ними — накрыв души, и на минуту предоставив единение с собой. Симорг выровнялся и летел ровно и спокойно, мерно хлопая крыльями. «Кто я?» — почему-то подумала Лена, и мысль это, пришедшая невпопад, показалась очень естественной.
А потом мир понесся вниз.
Белая пелена, уже значительно более плотная, расступилась, обнажая город. Утренний, затянутый смогом и освещенный лучами солнца как неумелая, ненастоящая декорация. Башня телестанции ткнулась в небо слепым котенком, подмигнули электронные часы на здании вокзала… Живая игрушка, конструктор, разбросанный большим ребенком по серому ковру. Уродливое, неуклюжее создание, на которое можно смотреть только сверху, но жить в нем нельзя.
— Впечатляет, да? — весело спросил Вик.
Еще через несколько секунд город обрел реальность, снова предъявив на Лену свои права.
Вик довольно ловко спрыгнул со спины симорга еще до того, как зверь окончательно опустился во дворе какой-то школы, за разрушенной теплицей. Что за эпидемия — лет десять назад теплицы горели по всему городу, а, может статься, и по всей стране. С другой стороны, школьникам, избавившимся от добровольно-принудительной повинности, можно только позавидовать.
Станислав Ольгердтович ссадил Лену, а Вик принял. Здесь, на Земле, парень казался старше и обеспокоенней: между бровями появилась вертикальная морщинка, лицо заострилось и повзрослело. Лена заметила, что одежда на нем как-то неуловимо поменялась: вместо летнего «курортного» ансамбля возникла черная ветровка, из которой высовывался ворот серого вязаного свитера, и серые же брюки. Лену, однако, холод продрал до костей. Клацая зубами, она сняла с пояса свитер и натянула его.
Станислав Ольгердтович что-то накинул ей на плечи. «Что-то» оказалось вполне приличной женской кожаной курткой. Сам старший симаргл тоже приоделся согласно сезону — когда успел? — правда, почему-то в военное. По погонам — подполковник.
Лена натянула куртку на себя, еле попав руками в рукава. Откуда он взял эту штуку? Что это за фокус? И никаких тебе спецэффектов.
— Что теперь? — мрачно спросил Станислав Ольгердтович. — Девушка у нас есть, причем достаточно похожая на человека… И как, по твоему, надо сделать так, чтобы черти на нее среагировали?
«Похожая на человека? Это как понимать? Я что, такая страшная?»
— Проще простого! — Вик беззаботно взмахнул рукой. — Надо завязать на нее узел противоречий.
— То есть?
— Элементарно, мой дорогой Ватсон! Находим ближайшую больницу, Лена идет на прием якобы по поводу анализов — никаких анализов, конечно, не будет, но воспоминания ты врачу, надеюсь, подкорректируешь? — он ей сообщает, что она смертельно больна… и дело в шляпе!
— Зачем?! — Лена подумала, что Вик окончательно спятил. — Какой в этом смысл?
— Демоны — или черти — реагируют на простейшие человеческие эмоции. Гнев, страх, ненависть… Жалость, как ни странно. Ключевой вопрос — эмоции врача. Мы подберем подходящего. В меру молодого и глупого, — Вик щелкнул пальцами. — Он будет жалеть красивую девушку, сердиться на судьбу, на нашу жизнь, ненавидеть свое бессилие…
— Но это… аморально!
Станислав Ольгердтович хмыкнул.
— Разумеется, это аморально. Но оно работает. Мне тоже не по душе методы Вика, Елена, однако действовать иными способами — только зря терять время. Это уже апробировано.
— Но… он же будет меня жалеть! — Лена почувствовала, что она окончательно теряет контроль над собой и вот-вот заплачет: не столько оттого, что ее — как она поняла — сейчас заставят играть с чувствами другого человека, который явно не сделал ей ничего плохого, а, напротив, будет стараться ей помочь, но, в основном, потому что слишком много впечатлений было за это утро, и она очень устала. А еще потому, что Лена узнала район и школу — в пяти остановках от дома — но домой поехать не было никакой возможности. — Такими вещами шутить нельзя!
Станислав Ольгердтович покачал головой.
— Нам стоит следовать плану корнета, Елена. Это наша работа. Причинять людям боль — неизбежно, лучше, если вы сразу это поймете. Чем раньше, тем лучше. Понимаете, это как раз тот случай, когда цель оправдывает средства. Ему будет неприятно, но он все забудет… люди всегда забывают. А если мы этого не сделаем, множество душ еще может погибнуть.
Лена не знала, что сказать на это. «Люди всегда забывают». Неужели Вик и Станислав Ольгердтович не считают себя людьми? А кем они тогда себя считают?..
Лена не стала спрашивать, потому что ответ услышать побоялась.
…Они и впрямь притащили ее в какую-то больницу, причем хорошую. Частная такая клиника, чистота и евроремонт. Подавленная, Лена сгорбившись сидела в огромном кожаном кресле. Она не знала, что делает тут и почему вообще все это происходит и происходит именно с ней. Господи, да еще вчера она была обыкновенной, ничем не выдающейся девушкой, а вот теперь…
На самом деле, все случилось не сразу и не с бухты-барахты — у Лены было время, чтобы осознать весь ужас ее положения… Хотя, по правде говоря, ничего она не осознала, потому что слишком много было впечатлений. Оказывается, Голиаф опустил их не просто у знакомой Лены школы, а рядом со «штабом». В одной из соседних девятиэтажек располагалась однокомнатная квартира, которую симарглы использовали как базу, когда надо было провести несколько дней на земле. Квартира эта Лену поразила: абсолютно пустая комната и полностью обставленная, даже уютная кухня, с диваном и круглым столом — благо, размеры ее это позволяли.
Здесь явно никто не жил, а пыли не было видно. За квартирой ухаживали.
— Мы не слишком-то часто сюда наведываемся, — пожал плечами Вик в ответ на удивление девушки, — а уж чтобы задерживаться дольше, чем на день… Не припомню, когда в последний раз и возникала такая необходимость. Всегда проще вернуться в Ирий переночевать. Вот Артем проводил здесь довольно много времени, поэтому Улшан все обставила. Очень она любила делать места уютными.
Кто такая Улшан, Лена даже не спросила. Меньше всего она хотела что-то спрашивать вообще.
Там симарглы и оставили ее, а сами ушли.
Девушка включила телевизор и непонимающе уставилась в экран. «Как ты думаешь, что подарить маме на Рождество?.. — Хм, не знаю, Рождество — такой важный праздник, непременно надо что-то особенное…» Рождество? Праздник? Американская мыльная опера (хотя обычно она ничего против них не имела), все эти герои в клетчатых рубашках и смех за кадром вызвали у нее даже не брезгливость, а… нет, Бог знает, что они у нее вызвали. Лена машинально переключила на новости.
Новости она смотрела каждый день, и, как правило, принимая их довольно близко к сердцу. Боль в груди довольно часто усиливалась, если девушка смотрела сюжеты о падении экономики или о взрывах, о террористах, о деревнях, приходящих в упадок… правда, последнее время такое показывали реже, но и это казалось тревожным симптомом: не говорят — значит, все еще хуже. Значит, усиливают пропагандистский гнет.
Однако в этот раз привычной тяжести новости не вызвали. Она смотрела их с каким-то странным легким и свободным чувством, сперва не поняла даже с каким. А потом догадалась.
Все это не имело к ней ровным счетом никакого отношения.
Да, это могло показаться странным, могло показаться даже бесчеловечным… но она поняла, что совершенно свободна от мира! Это было ново, и это следовало осмыслить.
Лена заварила себе чай, нашла в хлебнице печенье (печенье было свежим, хотя в холодильнике обнаружился чуть ли не прошлогодний майонез, пошедший пятнами плесени несмотря на адский холод шведской модели — жизнь живуча!) и вот так, под чай и печенье досмотрела новости до конца. Она даже улыбалась. Журналисты казались ей смешными лицемерами, ведущие — плохими актерами, не знающими роли, появляющиеся в кадре обыватели — далекими образами из неведомых стран, не имеющими ничего общего ни с реальными людьми, ни даже с их собственными именами, такими, в синих рамочках внизу.
«Я никогда не читала особенно много классиков, но я слышала, что все мечтали об этом. А пришло это только ко мне, и как раз тогда, когда мне меньше всего это нужно».
Потом Лена выключила телевизор. Чувство абсолютной свободы, как давеча, у реки, накатило на нее — но оно было не только невыразимо грустным, оно было еще и надежным, как скала. Она знала — что бы ни случилось теперь, все так или иначе завершится. «Бедные люди, — думала она, глядя из окна на улицу. — Они живут еще и не знают, что это такое… И как знать, может быть, для них все окажется гораздо хуже чем для меня. А со мной уже самое худшее произошло, и бояться мне больше нечего. Я хотела жить, но не получилось».
Так, с чашкой в руке, она замерла у окна.
Вик вернулся довольно скоро, и сорока минут не прошло с тех пор, как за ним захлопнулась дверь.
— Стас там продолжает искать! — бодро заявил он, скидывая кроссовки и проходя в кухню. — А я вот решил тебе компанию составить.
— Что именно он ищет? — спросила Лена без особой охоты. Она чувствовала, что должна спросить: ведь ей тоже рано или поздно заниматься чем-то подобным.
— А, ну, что-то вроде Интернета, только ножками надо, ножками… — Вик махнул рукой. — Понимаешь, этот город — он как мусоросборник, столько информации в себе хранит. Каждая улица имеет память. Стас ищет подходящую клинику и подходящего человека. Заранее сделать это было нельзя, потому что надо, чтобы врач этот среагировал именно на тебя. Ну ничего, Стас — сенс, так что у него это получится лучше, чем у меня. Конечно, когда мы тебя поднатаскаем, тебе вообще равных не будет.