— Сенс? — непонимающе повторила Лена.
— Что, фантастику никогда не читала? — Вик вскинул ровные черные брови. — В смысле, экстрасенс. Не бойся, твои мысли он вряд ли прочитать сумеет, он вообще в невербальном общении не силен… да и нет таких, кто был бы силен, это все сказочки. Но вот если умеючи подойти… А мне чайку не сделаешь?
— Сделаю. Тебе крепкий, нет?
— Крепкий, с сахаром, но без молока.
— Я тоже с молоком не люблю.
— Мы сработаемся, — Вик с довольным видом принял у нее из рук чашечку. — Стас тоже не любит с молоком. А вот Артем любил, и у нас часто возникали конфликты на этой почве.
— А кто такой Артем?
— Твой предшественник. Он погиб четыре месяца назад.
Лена замерла. Во-первых, ее поразил легкий тон Вика, во-вторых… разумеется, само содержание его слов.
Вик понял ее замешательство и так же легкомысленно продолжил:
— Да не, не бойся, это не значит, что у нас тут буквально прифронтовая полоса или что-то вроде. Просто так получилось.
— Извини, что спросила, — Лена отставила чашку.
Боже мой… нигде не бывает ничего хорошего. Ей придется обманывать какого-то ни в чем не повинного человека. За четыре месяца до ее появления погиб ее предшественник. Это совершенно точно не рай.
— Да ничего страшного, — Вик коснулся ее руки своей. — Наверняка Петрович… ну, Сергей Петрович… успел тебя уже уболтать. Небось, говорил о ненормированном рабочем дне, да?.. Ну, в общем, это ведь действительно что-то вроде контракта. Контракт заканчивается, и ты уходишь… куда-то еще. И кроме того… помни, ты нам очень нужна, Лена. Так что мы будем тебя оберегать всеми силами.
— Я такая особенная?
— Ты одна из немногих. Городских магов мало… пока. И, по крайней мере, нам ты уже успела очень понравится.
— Чем? Мы же пока разговаривали всего ничего.
— Считай, что это любовь с первого взгляда, — Вик подмигнул. — А вообще, лично мне нравится брать на себя заботу о новичках.
— И сразу кидать их в воду в глубоком месте.
— Не без того, — он ухмыльнулся на удивление гнусненько.
Лена отвернулась. Все-таки ей совершенно не по душе пришлась такая постановка вопроса. Не нравилось, что придется сделать то, к чему у нее не просто не лежала душа, а что она полагала… ну, совершенно неуместным и неправильным.
— А когда он найдет… — Лена вздохнула. — Вы уверены, что нет другого способа?
— Разумеется, есть, — лицо Вика посуровело. — Навскидку с десяток перечислю. Понимаешь, у нас тут черти усилились… мы не знаем, почему. Как будто они сразу много душ получили. Такое во время эпидемий бывает, но ведь ничего подобного не было… В общем, нужно выманивать их, а они осторожные, тут уже действительно лакомый кусочек нужен. Мы три месяца уже их раскручиваем, и пока глухо. Ну, и, знаешь, мы тут занимались как раз тем, что пытаемся скрыть… — Вик вздохнул, — так что чертей малость прошляпили. Нет, мы их выманим, конечно, но, опять же, времени у нас нет. Если за дело возьмется аудиторская комиссия, нам со Стасом влетит по первое число, да это ладно бы… — он посмотрел куда-то в сторону. — Может статься, другие люди пострадают. И сильно.
Лена подумала, что все-таки Вик слишком красивый. Парни такими красивыми быть не должны. И даже девушки — не должны. Потому что ладно бы просто красота, а у Вика был еще потрясающе хороший взгляд. Даже не то что хороший… нет, не добрый. Не веселый. Просто спокойный и умный. Когда красота сочетается с подобным внутренним спокойствием — берегитесь. Этот человек долго не проживет. «Он и не прожил, — осознание было ошеломляющим. — Он умер лет этак в пятнадцать-шестнадцать. Интересно, отчего?.. Ох, что-то мне подсказывает: не так глупо, как я».
— Я не скажу, что согласна с твоими доводами, — сухо произнесла Лена. — Не скажу, что поняла все, о чем ты мне сказал. Но выбора у меня все равно нет, да? Вы знаете все, я — ничего, и козыри все у вас на руках.
Вик ничего не ответил, только губу закусил.
В этот день я чувствовал, что мой мир готов был расколоться. Я устал. Я неимоверно устал от того, как плохо жить на этой Земле. Я ведь уже упоминал о том, что мне больно говорить людям, что они должны умереть?.. В клинику, где я работаю, приходят люди по крайней мере обеспеченные, и ими занимается на самом деле с добрый пяток врачей. Но говорить они обычно поручают мне. «У тебя хороший взгляд, Петя, — сказала мне пожилая наша фельдшерица. — Когда ты говоришь, все вокруг успокаиваются».
Сомнительный, однако, дар. Я совсем не чувствую себя святым или что-то в этом роде. Более того, мне становится почти физически больно, когда я вижу отчаяние в чужих глазах. Мне хочется пойти и ломать и крушить. А все потому, что я пережил сам боль — и не только за себя, но и за Вадима. Я не хочу, чтобы у кого-то это повторилось. И я боюсь, что однажды я не выдержу… что я все же ниспровергать вселенские порядки. Как могу. Смешно. Я не маг и не чародей, у меня нет Кольца Всевластья или волшебной палочки. Я просто действительно знаю, что чувствуют эти люди: молодые и старые, богатые и чуть менее богатые, сильные волей и слабые, хорошие и плохие. Такого я не пожелаю никому, даже злейшему врагу. И подавно, не пожалею этого тем, кого называю своими пациентами.
В тот день, как это бывало, я с утра почувствовал усталость. Вадим как-то сказал мне со смешком: «Вовсе незачем молодому врачу тащить на плечах весь груз мироздания». Я отшутился: то, что несу я, это всего лишь груз моих собственных невеселых мыслей. Но в тот день мысли эти приблизились вплотную, и я почувствовал, что они и впрямь могут заслонить от меня Вселенную.
А все из-за весны. Авитаминоз. Около 70 % суицидов происходит в весеннее время.
— Заходите, — медсестра заглянула в небольшой холл, и ободряюще улыбнулась Лене. — Петр Семенович сейчас вас примет.
Лена встала, чувствуя какой-то странный жар, как при температуре. Обманывать… обманывать человека… Нет, Лена вовсе не была такой хорошей: ей вовсе не отвратительна была ложь как таковая, и мораль ее ограничивалась смутными представлениями об «общечеловеческом», как и у большинства из нас — сколь бы виртуальными ни было само определение. Но она ощущала внутри себя колоссальное внутреннее неудобство. Казалось бы, чего серьезного — зайди и сыграй. Но Лена не знала, ради чего: она чувствовала только, что ее партнеры не правы.
Дверь… смешно: жив ты или мертв, а двери открываются совершенно так же. И даже в дорогих клиниках — скрипят.
Петр Семенович и впрямь совершенно подходил под описание Вика. Был он молод (но не так чтобы совсем), был он симпатичен и был он… какой-то… Лене показалось, что она видит вокруг него что-то, похожее на ореол. Свет, очень ясный и чистый, как декабрьский лед на солнце.
Кабинет у него тоже был хороший. Ничего лишнего, все спокойное, светлое… на раковине — чашка с недопитым, но еще дымящимся кофе. Эта деталь почему-то окончательно подкосила Лену.
Врач идеально подходил Лене. Кто его знает, сколько факторов учел Станислав Ольгердтович в своих поисках, но, если он не ошибся, конкретно вот этот человек при взгляде на рыжевато-русую девушку в зеленом свитере должен почувствовать именно то, что рассчитал и срежиссировал Вик. «Надеюсь, этого не случится».
— Присаживайтесь… — сказал врач и указал ей рукой на удобный стул. — Разговор, увы, будет долгий…
— О чем вы? — изображая замирание сердца, спросила Лена: Вик подробно проинструктировал ее, как вести себя, еще пока они сидели на кухне. От усилия следовать его инструкциям девушка аж вспотела, но все равно чувствовала себя любительской актрисой. Да не просто любительской актрисой, а цыганкой, которая выманивает деньги, не имея к тому ни способностей, ни призвания.
— Да вы присаживайтесь… В общем, тут надо еще разобраться, но…
— Что?! Да прекращайте вы, говорите сразу! — это было сказано без гнева, скорее с тревогой (тревога в высшей степени удалась) и томительным осознанием беды (это тоже, в общем, получилось). Лена сама от себя такой прыти не ожидала.
Доктор явно слегка разозлился (не на нее конечно, на обстоятельства), и это было хорошо. Однако ответил, глядя прямо в глаза:
— Лена, понимаете, все очень серьезно. Нельзя вот так сразу…
— А как можно?
Он чуть смешался.
— Ладно, если вы так хотите, — спокойно и не теряя мягкости в голосе ответил он. — У вас рак. Злокачественная опухоль. Понимаете?
Лена опустилась на стул. Ей показалось, что сердце ее сейчас взорвется, но нет… Сердце у нее теперь было новое, здоровое. Как в страшном сне ей представилось: все происходит по-настоящему, только не у нее смертельная болезнь, а у молодого доктора. И она выступает его палачом, а вовсе не он ее. Она сидела, склонив голову, и слушала, как врач говорит что-то о том, что еще не все потеряно, что надо лечиться, что это дорого, но возможно, и выписывает рецепт… Она могла чувствовать боль и гнев, все возрастающие в его душе, хотя он прекрасно контролировал свой голос. Лена реагировала нетипично — просто молчала и даже не смотрела на него, а смотрела искоса в окно, на солнечные зайчики, как будто ее ничего не волновало — и поэтому он сердился еще больше. Он не мог испытывать к ней жалость: она не вызывала ее.
А потом она вскинула на него глаза — как раз вовремя, чтобы он увидел слезы.
Лена ненавидела себя в этот момент. Она не притворялась — ее и впрямь охватила тоска, по дому, по жизни. Она понимала, что играет с этим человеком в страшную и некрасивую игру — а ведь он хороший, сильный, добрый, и ему, наверное, не раз приходилось сообщать больным о роковом диагнозе, но вот перед ним молодая красивая девушка, к которой он чувствует симпатию… И она ничего не говорит, и лицо у нее спокойно, как будто даже каменное…
— Значит, это судьба, — улыбнулась Лена. — Не волнуйтесь, я знаю, что меня никто не вылечит.
Этой фразой Лена ломала весь сценарий Вика. Она не должна была ничего говорить. Просто молча кивать, притворяясь, что сдерживает слезы, а потом так же молча выйти из кабинета. После этого оставалось бы только собрать посеянные плоды.
— Не стоит отчаиваться, — сказал врач, пряча искреннюю боль под напускной строгостью. — Не стоит. Знаете что…
— Ничего, — Лена аккуратно подтянула «хвостик» и пригладила волосы. — Ничего. Не берите в голову. Знаете, я все равно уже мертва.
— Чушь! — врач ударил ладонью по столу, позволив раздражению прорваться наружу. — Не говорите чепухи! Многие сразу отчаиваются, и потом…
— Почти мертва, — перебила его Лена. — Быть одинокой — это значит почти мертвой, да? А у меня никого нет. Я теперь сирота.
— Погодите, вот же в справке записано… — врач недоуменно уставился на стол. Лена запоздало сообразила: да, ведь Станислав Ольгердтович придумал для нее какую-то легенду, и, наверное, по этой легенде у нее, Лены, были родители, которые могли позволить оплатить лечение дочери в такой дорогой клинике.
— Обреченность на что-то — это стена, — сказала вдруг девушка слова, пришедшие ей в голову. — Она отгораживает не хуже, чем смерть как таковая. А я обречена уже давно.
«Куда меня несет?!»
Врач молчал.
— У меня с рождения больное сердце. Я была обречена быть слабой, быть никчемной… я даже на физкультуру не ходила в школе, меня даже в походы с классом не отпускали… Я никогда ничего не могла! Я была обречена! Обреченностью больше, обреченностью меньше… Сколько мне осталось, доктор?
Последняя фраза, кажется, прорвалась откуда-то не отсюда, а чуть ли даже не из американских фильмов… ну и черт с ней. Лишь бы своей цели послужила.
— Думаю, с полгода… — тихо сказал врач и откашлялся, пытаясь прийти в чувство. — Но… — он сбился.
Видно, тоже почувствовал, что слова бессмысленны. А может, что увидел на лице у Лены такое.
Лена улыбнулась. Ах, если бы ей и в самом деле оставалось полгода! Она, по крайней мере, рассказала бы Сергею, что любит его.
— До свидания, — сказала она, поднимаясь со стула. — Полгода — это замечательно. Это крайне много. Я бы столько всего успела, будь у меня, что успевать.
«Я провалила дело, — думала она, выходя из больницы. Воздух изо рта на холоде клубился паром. — Ну и что… В самом деле, какая разница. Главное, что саму себя не провалила. Ну нельзя, нельзя делать с людьми что хочешь только потому…» — почему «потому» она не додумала: побоялась.
С другой стороны, это было ужасно. Ведь она поверила Вику, когда он говорил, что судьбы множества людей зависят от того, что сделает она. Она и в самом деле поверила! А потом сказала себе, что если всякий будет нарушать нормы морали ради чужого блага, то от этих норм вскорости ничего не останется. Но ведь… черт побери, взрослые люди всегда так поступают, с сотворения мира! И мир как-то стоит! И многие выживают потому, что немногие поступают не совсем красиво или не совсем честно.
Ведь, как ни крути, а доверия Вика и Станислава Ольгердтовича она не оправдала, и кто знает, что за беда теперь случится с ними. И что случится с ней, если дело будет провалено?
Никто ее не встретил, когда она завернула за угол, хотя там было условленное место. Ничего удивительного — дуются, наверное, напарнички. Только какая-то тетка попыталась сунуть листовку… да, чуть ли не ту же самую листовку, про открытие памятнику Иванову И. В., чуть ли не через месяц или два… Лена посмотрела на эту бумажку, пытаясь вспомнить, откуда у нее это чувство узнавания, и не сумела. Как будто что-то подобное уже случалось раньше… Ее занимали совсем другие мысли. Если Станислав Ольгердтович в состоянии дистанционно подкорректировать воспоминания врача, то уж, наверное, и о ее демарше узнает. Ну и ладно, не больно и хотелось. Симорга-то, небось, за ней пришлют… А если не пришлют… Лена подумала, что хорошо бы зайти домой, но дома, наверное, стоит гроб с ее телом… Двух дней еще не прошло.
Ей стало страшно.
День прошел как-то незаметно, хотя, казалось, конца ему не будет. Солнце уже садилось, окрашивая улицу в закатно-багровые тона. Девушка стояла одна посреди пустынного обледенелого переулка, зажатого проволочно-дощатыми заборами (клиника, несмотря на свою престижность, помещалась на окраине), и никого не было рядом. Ни единой души.
Наступала первая ночь ее посмертия.
Черное отчаяние накатило на Лену. Ей захотелось упасть на асфальт и застонать от тоски и одиночества. Темные тени клубились вокруг, окутывая ее туманом.
Она медленно пошла прочь, двигаясь через оранжевый закат. Тишина, только хруст ледяной крошки у нее под ногами. Никого — только гаснущий день за плечом.
Странно, только что такие тучи мыслей роились в голове, столько всего происходило… и вот не осталось ничего. Только конец. Только исход.
Затем свет кончился. Лена не заметила, как зашла в тень. И тень эта была больше обычной и плотнее. Девушка поняла, что выйти из нее нельзя, но восприняла это как должное. Она и не осознавала, сколько на самом деле боли и страха испытала сегодня. Теперь они навалились на нее целиком, погребли ее надежней, чем три метра почвы.
«Ты устала. Ты хочешь спать. Спи, пожалуйста. Здесь только холод и никто тебя не тронет».
«Я устала».
«Ты обречена».
Лена почувствовала, что и впрямь ложится на холодную землю под забором и сворачивается клубочком. Под щекой оказался ледяной бугорок, но лень было даже двинуться, чтобы стало удобнее. Как холодно… как противно…
Но, по крайней мере, она заснет. А когда заснет — проснется, встанет, умоется и начнет собираться в институт, вставив в магнитофон кассету с саунд-треком из «Бригады». И никакая печаль ее не коснется больше.
«Ты обречена».
Темно… Вязко… Недвижно…
И — чужой голос, слишком звонкий, слишком ясный, разрывающий ледяную тьму.
— Лена! На что ты обречена — вспомни!
Наверное, Лена чуть приоткрыла глаза, потому что как бы она иначе увидела Вика? С яростным лицом он стоял чуть в стороне от нее, сжимая в руках здоровенную палку — от забора, наверное, отодрал. Палка, да и сам Вик, светились ровным белым светом.