Андрей Асмю
Седьмой удар
Всё-таки семь лет. Достаточно времени, чтобы привыкнуть изо дня в день просыпаться за полчаса до утрени.
В час, когда, после мёртвой ночной тишины, словно вздох пробегает по сводчатым коридорам монастыря — монахи в своих кельях просыпаются, встают, твердят, позёвывая и крестясь, утреннее правило, затем одна за другой поскрипывают, открываясь, двери и коридоры с высокими стрельчатыми окнами наполняет мягкий шум шагов. Братия направляется в монастырский костёл.
Ян прислушался. У самого окна его кельи зацепился за крутой склон старый вяз. Под его корнем земля частично обсыпалась, и в образовавшейся маленькой пещерке с месяц назад поселились два мальчика лет десяти. Днём они пробавлялись милостыней, а ночь проводили в своём укрытии под корнем дерева. Ян по утрам слышал их голоса. И уже привык к ним.
— С неба драгоценности не падают.
— Раз она сказала, значит так и будет.
— Было бы хорошо…
— Обязательно будет! Как она сказала, так и будет.
— Так ведь, вроде, умерла она. Разве не слышал?
— Слышал… Но всё равно будет.
Ян усмехнулся. О чём они там? Кто знает, у каждого свои дела. Его дела, кстати говоря, не позволяли ему дольше подслушивать маленьких нищих, следовало спешить на утреню.
Когда монах вышел в пустой коридор, колокол стал отбивать удары.
Раз…
Значит, он проспал.
…два…
О, Господи…
…три…
Идти на службу уже поздно.
…четыре…
Может, брат Альбрехт, сегодня тоже не пошёл?
…пять…
Как обычно и бывает.
…шесть…
Тогда, если отец настоятель что и скажет, можно отговориться, что был у него.
…семь!
— Что с тобой, брат мой во Христе?
Голос Альбрехта звучал насмешливо-сочувственно.
Они с отцом настоятелем стояли как раз за углом коридора, и Ян, чуть не налетев на них, от неожиданности не нашёлся, что сказать. Лишь склонил в поклоне голову.
— Уж не разверзлось ли действительно для тебя время и пространство с седьмым ударом? — Альбрехт внимательно смотрел на молодого монаха.
— Или ты просто проспал утреню?
— Разверзлось время и пространство? — переспросил отец настоятель, с суровым недовольством глянув на Яна.
Он, без сомнения, готов был уже прочитать нерадивому члену братства нотацию о недопустимости пропуска служб, но слова брата Альбрехта, похоже, заинтересовали его настолько, что он отложил свой выговор молодому монаху на потом.
— Существует мнение, я недавно прочёл в одном трактате, что с седьмым ударом колокола может разорваться ткань действительности и открыться дверь в потустороннее… — Альбрехт небрежно махнул рукой. — Серьёзных доказательств не приводилось.
Отец настоятель сверкнул глазами из-под косматых седых ресниц:
— Полагаю, что автор каким-то образом связан с ересью нумерологистов?
— Вероятно, — рассеянно ответил Альбрехт. — Трактат мне показался неинтересным и я не стал тратить время на его изучение.
Судя по выражению его глаз, он думал уже о чём-то другом.
Как подозревал Ян — о том разговоре, который его ученик так неделикатно и внезапно прервал своим появлением. И ради которого и Альбрехт, правда, и без того не отличавшийся дисциплиной при посещении монастырских служб, и отец настоятель, для которого такая дисциплина была неукоснительна, пренебрегли участием в утрени.
Отец настоятель, строго посмотрев на Яна, обратился, тем не менее, к брату Альбрехту:
— В своих занятиях в монастырской библиотеке, негоже тебе забывать о долге наставника над этим юношей. Но об этом позже.
И, взяв Альбрехта под руку, он отвёл его в нишу высокого окна, чтобы не мешать монахам, шедшим со службы и почтительными поклонами, приветствовавшими своего настоятеля. Ян, сделав вид, что смиренно ожидает решения своей участи, прислонился к стене на расстоянии в несколько шагов. Дав себе слово сегодня же, накануне мессы, покаяться в грехе праздного любопытства. В очередной раз.
— Это дело отвлечёт тебя, — услышал он слова настоятеля, — брата Иоанна не вернёшь. Да, тяжёлая потеря, но тебе ли я должен напоминать о необходимости покорства Божьей воле.
Ян вздрогнул и перекрестился, вспомнив страшную кончину брата Иоанна. Да, подумал он, Альбрехту, впавшему после гибели друга в тяжёлую тоску, пойдёт на пользу любое отвлечение.
— По ряду причин, мне не хотелось бы отказывать пану Ровбе. А внести ясность в это дело он просит именно тебя.
Ян про себя хмыкнул. Ещё бы, известность брата Альбрехта как охотника разбираться во всяких случаях, так или иначе связанных с потусторонними силами, давно уже распространилась далеко за пределы их монастыря.
— Этот ясновельможный пан, — произнёс Альбрехт, — если не ошибаюсь, собрал богатый архив по истории своей округи?
— Не ошибаешься, — подтвердил настоятель. — Думаю, там тебе будет чем заняться и кроме обсуждаемого нами вопроса.
— Мы отправимся к нему завтра же. Ян поедет со мной.
— Да пребудет с вами благодать Божия.
Альбрехт поклоном поблагодарил отца настоятеля и направился в свою келью, коротко бросив Яну:
— Следуй за мной.
Ян, в свою очередь глубоко поклонившись настоятелю монастыря, последовал за своим наставником.
— Взяв тебя в ученики, — сказал Альбрехт на ходу, чуть повернув голову к молодому монаху, — я возложил на себя обязанности не только по передаче тебе тех знаний, которыми владею сам, но и по обучению тебя уставу монастырской жизни, что в числе прочего подразумевает воспитание в тебе внутренней необходимости следовать этому уставу неукоснительно.
Ян покорно молчал.
— Я достаточно времени потратил на твоё образование…
Альбрехт остановился и с подозрением посмотрел на продолжавшего упорно молчать Яна.
— … в рамках, конечно, возможного. С твоей стороны.
Ян продолжал изображать из себя само смирение.
Лёгкая улыбка мелькнула на губах Альбрехта:
— И я вправе ожидать от тебя хот какую-то отдачу моим трудам. Например, не попадаться на глаза отцу настоятелю, когда прогуливаешь утреню, впав в грех ублажения плоти путём долгого лежания в постели.
— А могу ли я вдобавок впасть и в грех праздного любопытства, учитель? — не меняя скромно-покаянного вида, спросил Ян.
— Опять?
— Что опять? — от неожиданной реплики Альбрехта Ян на секунду забыл о той смиренной покорности, которой только держался.
— Плут, — воскликнул Альбрехт, — ты ведь только что подслушивал наш разговор с отцом настоятелем!
— Но я не понял, о чём шла речь!
Ян решил, что, пожалуй, хватит валять дурака, изображая покорное смирение — собственно, он и не рассчитывал провести брата Альбрехта, просто стремился сгладить его возможный гнев.
Альбрехт, уже открыто, рассмеялся:
— Собирайся. Мы едем разбираться в истории некоей Марии, которую односельчане обвинили в ведовстве.
— Едем завтра, как я понимаю? — обрадовано воскликнул Ян.
Он уже представил себе открытое небо, леса и поля, полные света и вольного ветра. Поменять на это спёртый воздух монастыря, да ещё быть вместе с Альбрехтом в его поездке, одной из тех, которые принесли ему известность далеко за пределами родного монастыря, и, которая обещает приключение, вполне возможно — опасное приключение, как было тогда, не к ночи будь помянуто, с братом Иоанном, упокой Господь его душу, да пребудет она в мире…
Ян, на мгновение помрачнев, перекрестился.
— Наконец-то!
— Да, — Альбрехт тоже помрачнел, — отец настоятель считает, что эта история, а сверх того — богатый архив пана Ровбы развлечёт меня…
Он сделал несколько шагов, оставшихся до его кельи, открыл её дверь и вошёл внутрь. Не заметив разительной перемены, произошедшей с его учеником.
— Пана Ровбы? — переспросил Ян, после минутной паузы, за время которой радость на его лице сменилась бледностью, а глаза расширились и застыли в таком состоянии, словно вознамерились вылези из своих орбит. — Мы едем в фольварк пана Ровбы?
Но дверь за братом Альбрехтом уже закрылась, и некому было увидеть странную метаморфозу, произошедшую с молодым монахом, вызванную известием о цели предстоявшей поездки.
На следующий день до рассвета — в костёле только начали приготовления к утрени — Альбрехт и Ян покинули монастырь.
Город ещё спал, улицы были тихи, а окна домов — тёмны. А за городом их встретил тоже ещё не проснувшийся лес. Но справа за большим полем, на востоке, появилась у самого горизонта светлая полоска.
Сначала поодиночке, но быстро сливаясь в гомонящий хор, запели птицы. Ночь неумолимо отступала.
И, наконец, светлая полоска на горизонте расширилась, одновременно всё больше светлея, настолько, что в её середине, ставшей нестерпимо яркой — выглянул верхний край солнца. Настало утро.
Монахи шли споро и лишь когда тени стали почти вертикальными, остановились отдохнуть, раскрыв прихваченную Яном на монастырской кухне нехитрую походную снедь.
Альбрехт задумчиво посмотрел на своего спутника.
— До фольварка пана Ровбы мы доберёмся к завтрашнему вечеру, — сказал он.
Ян ничего не ответил. Он отрешённо глядел на придорожный дуб, шелестевший листвой под лёгким ветерком, и не заметил пристального взгляда, устремлённого на него братом Альбрехтом.
После обеда, отдохнув с полчаса, монахи продолжили свой путь.
Со временем тени стали заметно удлиняться, воздух приобрёл особую умиротворённую прозрачность и тихость, характерную для ясного летнего вечера.
Солнца уже не было видно, а вдали среди стволов деревьев стало темнеть.
Ян тревожно оглянулся. Всё это время они шли густым лесом. С темнотой здесь становились небезопасно.
— Не волнуйся, — подал голос Альбрехт, — скоро будет корчма. Там переночуем.
Альбрехт добрую половину Великого Княжество исходил вдоль и поперёк, знал чуть ли не каждый поворот не только магистральных шляхов, но и полузаросших тропинок, ведущих к заброшенным и обезлюдевшим местам.
Поэтому Ян как должное воспринял появившееся вскоре перед ними на лесной развилке приземистое здание.
В корчме было пусто, и корчмарь обрадовался постояльцам.
За грубо отёсанным столом на первом этаже они получили ужин (Альбрехт намеренно вытряс из кошеля всю взятую им в дорогу немногочисленную наличность, чтобы было видно, что поживиться у них особо нечем — в корчме они одни, места глухие, так что нелишняя предосторожность), а комната на втором — под высокой крышей — этаже была предоставлена им для ночлега.
Альбрехт быстро затих, ритмично посапывая, а Ян всё ворочался. Лунный свет, падая через окошко на пол, высветлял на нём проекцию оконной рамы: чёрный крест в слегка наклонённом квадрате.
Ян отвернулся к стене и закрыл глаза, рассчитывая, что усталость после дневного перехода всё-таки возьмёт своё.
Мысленно он вернулся к происшедшим событиям.
Звук колокола, он спешит по коридору монастыря…
Звук колокола.
Это было так недавно.
И — давно.
Звук колокола.
«Ну, — чуть слышно прошептала она, — что же ты? Смелее».
Он не знал что делать.
Она тут же всё поняла и с лёгким вздохом привлекла его к себе.
«Какой ты горячий».
Его трясло.
Колокол здесь был еле слышен. Казалось, его удары, с трудом преодолев расстояние, в бессилии опадали где-то рядом…
..раз…
Её рот чуть раскрылся.
…два…
Его почему-то удивила влажная теснота.
…три…
Она задавала ритм, обхватив его ногами.
…четыре…
Её руки были закинуты за голову, а глаза полузакрыты. Она словно прислушивалась к чему-то… внутри… или вовне.
…пять…
Он уже не обращал внимания на её лёгкие нажатия ногами, у него уже был его собственный темп, который всё убыстрялся.
…шесть…
Он почувствовал, что проваливается в обволакивающую податливую и жаркую перину.
…семь!
Он выгнулся, словно стремясь раствориться в ней, и обессилено опустил лицо на её выбившуюся из платья грудь, уткнувшись носом в сосок.
Она мягко обняла его, и он почувствовал, что она улыбается:
«На седьмом ударе».
Ему было не до того, чтобы спрашивать, что она имела в виду…
— Ян!
А потом…
— Ян, проснись!
Альбрехт тряс его за плечо.
Ян открыл глаза и тут же вынужден был вновь закрыть их, чтобы предварительно стряхнуть льющийся со лба пот.
— Что тебе снилось?
Албрехт выглядел обеспокоенным.
— Я… — пролепетал молодой монах, — не знаю…
Резкий вой заставил их обоих вздрогнуть.
— Великий боже, а это что?! — воскликнул Ян.
Оба они посмотрели на окно, в которое светила полная луна. Небо стало уже светлеть.
Вдруг вой повторился, закончившись каким-то хрипом.
— Что будем делать? — шёпотом спросил Ян.
— Ну, во-первых, самое время для утренней молитвы, — в полный голос и намеренно спокойно ответил Альбрехт.
— А во-вторых, — добавил он, — сдаётся мне, что нам пора уже. За ночлег мы заплатили ещё вечером, ничего хозяевам не должны… Не будем их беспокоить.
И подойдя к окну, осторожно потянул на себя раму. Окно, слегка скрипнув, открылось.
Ян тут же понял своего учителя. Под окном к корчме примыкал какой-то сарай, покатая крыша которого спускалась в противоположенную сторону чуть ли не до самой земли.
Когда оба монаха спрыгнули с неё и оглянулись на корчму, приземистое здание стояло абсолютно тёмным. Их уход, больше похожий на побег, никто из бывших в корчме — а это хозяин, его жена и двое сыновей — похоже, не заметил.
И только отойдя на изрядное расстояние, Альбрехт и Ян остановились, чтобы прочесть, в преддверии разгорающегося восхода, утреннее правило.
— В фольварке траур, — прошептал Ян, удивлённо озираясь по сторонам.
Богатый и обширный фольварк был погружён в тишину. Слуги старались не шуметь и вообще — поменьше попадаться на глаза. На рамах больших портретов предков пана Ровбы чернел полосками креп.
— Что ж тут удивительного? Не прошло ещё и двадцати дней.
Они ждали в обширном зале. Богатое убранство которого, казалось, потускнело от гнетущей атмосферы фольварка.
Степенный мажордом пошёл докладывать хозяину о прибывших.
— Не прошло и двадцати дней? — переспросил Ян. — Не прошло с момента чего?
— Ясновельможный пан просит святых отцов пройти к нему в кабинет.
Мажордом своей солидной неторопливостью неуловимо походил на персонажи портретов, застывших по стенам и неодобрительно поглядывавших на нарушивших чинный, веками устоявшийся, порядок простых монахов, дерзнувших покуситься на покой старинного фольварка.
Впрочем, Альбрехт держал себя так, словно вся эта шляхетская спесь не имеет к нему никакого отношения. С другой стороны, ни для кого не было секретом, что учёный монах и сам происходил из рода, знатность которого не уступала родам иных королей.
А вот Ян был подавлен обстановкой. Во всяком случае, выглядел он не лучшим образом. Альбрехт покосился на него, но ничего не сказал.
Монахи стали подниматься по лестнице, на верхней площадке которой недвижным изваянием стоял мажордом.
— С момента смерти его невестки, — неожиданно произнёс Альбрехт, не поворачивая головы к поднимавшемуся рядом с ним Яну.
— Что? — упавшим голосом переспросил молодой монах.
— У пана Ровбы умерла супруга сына, — Альбрехт говорил вполголоса, но с расстановкой, словно Ян был глуховат.
Хотя до сих пор его ученик никогда не проявлял признаков тугоухости.
— Да, — внезапно подал голос мажордом, — пана Ядвига умерла.
И так, как в этот момент монахи достигли конца лестницы, он величественно кивнул им, приглашая следовать за собой, и, повернувшись, последовал, по коридору, увешанному картинами в золотых рамах — на этот раз пейзажами — и уставленному фарфоровыми вазами почти в человеческий рост.
На бедного Яна было больно смотреть.
Но когда мажордом, величественным жестом открыл высокую и массивную дверь и посторонился, чтобы пропустить гостей фольварка, он посмотрел на молодого монаха не с ледяным превосходством, как держался до этого, а с явно проступившим сквозь маску вышколенной беспристрастности сочувствием.