Женщина стояла у стойки, на которой висели чистые ведра для воды. Опираясь од-ной рукой на деревянную перегородку, другой рукой подбоченясь, и гордо вскинув голо-ву, словно делая вызов кому-то.
— Ох, Катерина, и язык у тебя! Словно поганое помело, и укоротить то его некому! Вздохнул председатель, а женщины вдруг захихикали и наклонившись, что — то зашепта-ли одна другой.
— А вот вы бы и нашли нам такого укротителя! А то всё возите нам этих немощных городских тюх, которые даже ведро с водой поднять не могут! — с презрением глядя на Ни-ку, бросила симпатичная молодуха, и, захватив пустые ведра, пошла к входным воро-там, нарочито громко гремя ведрами, и демонстративно покачивая своими округлыми бедрами, туго обтянутыми тёмно- синим халатом.
Ника вдруг узнала в этой красивой молодой женщине ту, что стояла тогда, первого сентябре на дороге, и смотрела на неё взглядом победителя! Так вот почему Анатолий испугался, когда она сказала, что идёт работать телятницей на ферму. Вон оно что! Вот где зарыта собака! Ну что же делать, может оно и к лучшему…
— Ну и как? Вы не раздумали насчёт работы здесь на ферме? — спросил Нику пред-седатель, но она упрямо покачала головой.
— Вот и хорошо! А наставницей у вас будет Полина Фёдоровна! Наша уважаемая и заслуженная работница! — обратился председатель к пожилой женщине, сидевшей у большого деревянного стола, почерневшего от долгого времени.
— Так что Вероника Антоновна, можете оставаться, и познакомиться со всем, что вас интересует.
Но прежде чем уйти, председатель посмотрел на Нику почему-то жалостливо, и произ-нёс участливо:
— А может, через месяцок и впрямь медсестрой пойдёте работать?
Ника неопределённо пожала плечами, а мужчина вдруг весело хохотнул, и живо пово-рачиваясь к женщинам, воскликнул:
— Ну, бабоньки ладно! Не обижайте новенькую. Учите всему, что знаете сами. Авось вас обгонит в работе!
Махнув рукой, он быстро пошёл к выходу, а через минуту громко скрипнувшая дверь, и шум отъезжающей автомашины возвестил о том, что теперь Ника по настоящему должна влиться в новый коллектив.
Вероника, улыбнувшись, оглядела притихших женщин, и робко присела на стул, что сто-ял возле стола. А женщины, словно очнувшись, опять заговорили разом, но теперь уже об-ращаясь к ней. Они спрашивали, она отвечала. Откуда приехала, где прежде жила и кем работала, сколько детей. Но когда, кто-то спросил про мужа, Ника потемнела лицом и нехотя ответила:
— Он работает здесь механиком…
И все разом опять замолчали, а затем вдруг стали потихоньку расходиться.
— Ну, пойдем и мы! Если будешь у нас работать, то знай, что уже давно пора кормить телят! — проговорила Полина Федоровна, и, кряхтя, поднялась со стула.
— Да! — вдруг, словно о чем-то вспомнив, проговорила она в раздумье: — А на Катерину много внимания не обращай. Змея, она и есть змея!
Две недели прошло с того момента, когда Ника переступила порог этого длинного унылого здания. Конечно, всё было необычно для неё в новой работе. Поначалу, она смотрела, как женщины, как — бы шутя, несут на вилах огромную охапку сена, или раз-гружают машину с мешками комбикорма. Мешок легко взлетает женщине на плечи, и вот она уже с шутками и прибаутками несёт его и сбрасывает затем на помост. Кажется, что эти пять метров преодолеваются с удивительной легкостью, так что Ника, не раздумы-вая, становится к борту машины, и вот ей на плечо уже ложится огромный и неимоверно тяжелый мешок.
Ника замирает, словно раздумывая, нести или сбросить с себя эту неимоверную тяжесть, но вдруг она замечает, что на неё смотрят все, кто находится рядом. Смотрят с усмешкой, с иронией, с надеждой, что она не выдержит, сломается, упадёт…
Злость поднимается в душе Ники, она с гневом смотрит на молоденького парня шофёра, который ухватился за низ мешка, и с довольным видом показывает, что якобы поддержи-вает его, не давая упасть, толи мешку, толи Нике.
— Ну, отпусти! — грубо командует Ника, и парень с удивленной ухмылкой отпускает мешок.
Она идёт медленно, ноги её так дрожат, что становится стыдно до слёз, и обидно, за себя, за собственную немощность, за то, что оказывается права Катерина. Тяжело городским "тюхам", очень тяжело привыкать к деревенской жизни, к труду, к всеобщему вниманию, и к той иронии, что сквозит во взглядах этих женщин и мужчин, всю жизнь проживших в деревне, и привычных к тяжелому каждодневному труду.
Стиснув зубы, сквозь силу, заставляет она себя идти. Ей надо идти, ей нельзя казаться слабой, и пусть смотрят на неё все, а в первую очередь та красивая молодая женщина, в глазах которой Ника постоянно видит вызов. Скинув с плеч мешок, она ощущает счастье освобождения! Но сзади её уже вновь кто-то подталкивает мешком, и Ника, вздохнув об-реченно, поворачивается и идёт опять к машине. Но тут она чувствует, как её тянут за рукав халата…
— Идём Вероника, отдохнём! Хватит тебе на сегодня!
Добрые глаза Полины Фёдоровны смеются, и Ника улыбается в ответ пожилой женщине.
— Пока поберегись! Не пытайся нас удивить! Мы бабы деревенские, и вам городским, не угнаться за нами. А надорваться очень даже просто. Даже всё той — же охапкой сена.
Ника смущенно опускает глаза, и, по-девчоночьи заливается краской стыда. Она вспо-минает, как в первый день своей работы попробовала принести на вилах солому для под-стилки телятам. Кое-как, подняла она вилы вверх и медленно пошла к загончику. Её мо-тало по всему проходу, от одной стойке к другой, а в итоге, в конце концов, на вилах ос-тался висеть лишь небольшой желтый пучок. Зато весь проход был усыпан соломой, ко-торая умудрилась повиснуть даже на тонких перегородках загона. Но это было уже давно, за это время Ника научилась носить на вилах вороха сена и соломы, поэтому не стоит, ве-роятно, уже смущаться и стыдится того, что можно просто отнести в разряд смешных не-лепостей. Теперь она ко всему привыкла. Даже к тяжелому труду!
И ранний утренний подъем уже не ей в тягость. Самое тяжелое и неприятное, как ка-залось Нике, это была дорога на ферму, что расположилась далеко от деревни, километра два, и шла через лес. Проходя через лес, Ника каждый раз со страхом вглядывалась в ог-ромные темные силуэты мохнатых елей, стоящих плотной стеной по обе стороны дороги. Она понимала, что страхи её необоснованны, и даже по детски глупы и наивны, но оз-ноб покрывал ледяной коркой её тело, страх рождал дрожь в коленях, и безумное ощу-щение собственной ничтожности перед природой. И чувство одиночества тогда вполза-ло в её душу, и хотелось спрятаться от него под одной из этих мохнатых елей, что вно-сили сумятицу в её душу. Спрятаться, закрыть глаза и сидеть там тихо — тихо, обманы-вая природу, обманывая себя, обманывая всех…
Ферма была большая. Телятник тоже занимал немалую площадь. Со временем, Ни-ка с удивлением узнала, что их ферма является одной из лучших в районе, и коллек-тив здесь работает самый дружный и слаженный. Довольно быстро, Ника поняла прин-цип своей бесхитростной работы. Так вскоре ей уже казалось, что теперь она ни за что не смогла бы жить без этих милых добродушных мордашек, огромных глаз, и ласко-вых теплых носов новорожденных телят, что постоянно тыкались ей в руки, в поисках, видимо, чего-то вкусненького, или самой обычной ласки.
Иногда, не занятую работой Нику, посещали довольно странные мысли. Она представ-ляла себя хозяйкой огромного стада телят. И какой масти только не было в её огромном стаде: и белые и черные, и с желтыми пятнами по бокам, и с черными…
Потом она думала, что пора заводить корову, бычка на мясо, курей… Да, очень странные мысли и видения! Никогда в жизни она не подумала бы, что когда-то ей придется стать телятницей и работать на ферме. Если бы это ей сказали раньше, она, наверное, хохотала бы как сумасшедшая, представляя себя в роли колхозницы. Но теперь она работает на ферме, и почти довольна! Да, она довольна всем! И работой, и жильем, и детьми. Довольна всем, кроме семейной жизни. С каждым днём Анатолий приходит домой всё реже и реже. А если и появляется, то пьяный, весь грязный и помятый, словно он спал в своей одежде прямо на земле. Он виновато хлопал глазами, молчал, затем шёл мыться, быстро кушал, затем садился рядом с детьми и непонимающими глазами смотрел в тет-ради. Но вскоре видимо уставал, и шатаясь, шел в соседнюю комнату, где не раздеваясь, падал на постеленный в углу матрас, и тут-же моментально засыпал.
— Что происходит с ним? С нами? Неужели это всё так серьёзно? — думала каждый раз Ника, шагая по дороге на ферму.
В очередной раз Толик был в "ночной смене", и, не дождавшись его за целый день, Ни-ка ушла на работу, оставив на столе записку, в которой просила не уходить, дождать-ся её…
— Когда же он очнётся и поймёт, что так нельзя жить!
Каждый раз, увидев утром, на планерке довольное лицо Катерины, её красивые гла-за, прищуренные насмешливо, у Ники больно сжималось сердце, и стоило больших уси-лий отогнать от себя слёзы. Каждый раз Ника говорила сама себе:
— Вот сейчас я поговорю с ней! Сейчас! Я скажу, что — бы она оставила Толика в по-кое, ради детей, ради него самого, или… пусть забирает его, но приведёт в порядок, в че-ловека. Что — бы он бросил пить, что — бы он стал тем мужчиной, которого все любили и уважали…
— Любили и уважали…любили и уважали… — молоточком стучало в её голове, до тех пор, пока она не переступала порог телятника.
ГЛАВА24.
Толик сегодня опять не ночевал дома. Нике стыдно было смотреть детям в глаза, ко-торые уже ни о чем не спрашивают, а лишь с тревогой смотрят на неё. Нет, чаша терпе-ния, в конце концов, должна излиться той горечью, что накопилась за многие дни ожи-дания…
Каждый раз Ника настраивала себя на разговор с Катериной, каждый момент казал-ся ей решающим, но почему-то в течение дня не удавалось найти Катерину, или кто-то мешал, или ещё что-то вдруг заставляло сжиматься сердце и молча проходить мимо этой красивой женщины, в глазах которой Ника видела вызов. И тогда она работала с остер-венением, с жадной торопливостью, что даже её наставница, пожилая и умудрённая жизнью женщина, останавливала Нику:
— Ну ладно, хватит уже, хватит надрываться! Всех дел не переделаешь! Охолонись…
И Ника, тогда как — бы приходила в себя, виновато опуская голову, не смея взглянуть пожилой женщине в глаза, боясь показать ей свою боль. Она гнала от себя эту боль, ко-торая, утихнув на мгновение, опять возвращалась вместе с теми вопросами, ответа на которые так мучительно искала Ника.
Любила ли она достаточно своего мужа, что бы вот так легко, он мог отказаться от вось-ми лет жизни, прожитой вместе? И самое главное, от сына, которого он просто обожал, и про которого сейчас вспоминал лишь в те редкие минуты, когда бывал трезв. Именно сы-ну он посвящал это время…
Она понимала его! Ещё бы! Она знала Толика как никто другой! И знала, что сейчас Толик, это не он, её прежний муж, а другой, совершенно другой человек, которого затя-гивает порочная страсть всё дальше в пропасть.
— Остановись! Ты же не выдержишь! — кричало её сердце, когда Ника опять видела мужа едва стоящего на ногах.
Но она лишь молча раздевала его и укладывала спать. Она знала, с ним сейчас беспо-лезно о чём- либо говорить.
— Пьяный мужчина — это не человек, а дремлющий зверь! — так говорила когда-то её свекровь, мать Толика, рано умершая от тяжелой болезни. — Ты с ним утречком, на трез-вую голову разговаривай, а с пьяным бесполезно нервы трепать! С утра и начинай…
Ну, а утром, едва брезжил рассвет, Толик уже убегал. Куда? К ней, к Катерине, или на работу? Или он убегал от Ники, от её вопрошающих глаз, от тех вопросов, и того разго-вора, что так или иначе должен был произойти между ними?
Однажды вечером, подойдя к комнатке, где собирались работницы, пришедшие в ноч-ную смену, Ника вдруг услышала разговор работниц, и, сразу поняла, что говорят о ней, и отнюдь " не хорошо".
— …быть такой красавицей и прозевать мужа? Это точно городская тюха, а не жен-щина! — говорила одна из работниц, толстая пожилая телятница, со скрюченными от ра-боты пальцами.
— Да это он мужик слабый, что на Катькину удочку попался! — раздался, более моло-дой голос телятницы из другой бригады.
— А она и рада, будь здоров, как уцепилась за него! — добавил третий, ехидно-насмеш-ливый голос женщины, которую Ника едва знала.
— Конечно, чего ещё мужику надо? Была бы бутылка водки, теплая постель, да баба в соку! Вот вам и весь мужик налицо! — говорил опять молодой голос, насмешливо вытя-гивая окончания слов.
— Да-а! — тут-же почти пропела обладательница малоприятного ехидно-насмешливого голоса: — А дома- то бутылку никто не поставит. Да ещё жена злая как тигра, мужа ждёт, на детей покрикивает…
— Вот — вот, дети голодные сидят, кушать просят, а дома пусто! Ну, одни неудобства от этой семейной жизни! — захохотала молодая женщина за перегородкой, и Ника судорож-но сглотнула слюну.
— Не нужно подслушивать! Не надо! Уйди! — что-то шептало внутри, но она всё стоя-ла, не имея сил сдвинуться с места.
— А ведь Катька — то бают, уже беременная от него! — сказал третий голос, и пожилая женщина за перегородкой ахнула, а затем проговорила с жаром:
— То-то я смотрю, он от Катьки не вылазит. А выйдет, так пьян в стельку. Видно, что домой кое-как доползает! Если только доползает…
И помолчав, добавила:
— Да! Не позавидуешь Веронике. Бедная, бедная! Не успела приехать, а муж совсем загулял…
— А ежели ты молода, да детей охота завесть, как — же мужика добыть-то. А? Вот толь-ко таким путём и остаётся. Отбить у другой! — высокий молодой голос говорил зло, беспо-щадно, так что пожилая женщина за перегородкой возмущенно заохала и осуждающе произнесла:
— Грех Зинка, грех так поступать! И нет бабе счастья, коли, на чужом горе хочет жизнь свою уладить. Ой, грех — то!
— Ай, Петровна, брось причитать. Все вы умные, старые, как жизнь прожили. Поди, погрешили всласть, а теперь мозги другим вправляете…
— Было Зинка, грешили! Но мужиков не отбивали. Мало их осталось после войны, а и то, берегли семьи, да осуждения людского боялись.
— Да ладно вам! Так вот сразу и поверила! Тоже мне святоши нашлись! — молодой го-лос почти звенел от злости.
Разговор за перегородкой видимо закончился. Женщины расходились по своим де-лам, а Ника всё ещё стояла в темном проходе, оглушенная, прижавшись к тонкой пере-городке, и всё ещё никак не могла прийти в себя…
— Отбивает… В стельку пьян…Беременная…! Да-да, сказали, что Катерина беремен-на…
Так вот почему у Толика такие жалкие и виноватые глаза. Вот почему он почти не бывает дома, и словно забыл её, свою жену и детей.
Ника машинально накинула на себя платок, надела старый пиджак, и почти ничего не замечая перед собой, вышла из телятника, и пошла по дороге, ведущей в деревню.
В сумерках дорога была плохо видна, но Ника шла вперёд, не чувствуя, как иной раз она спотыкается на неровностях, не слушая, как громко и угрожающе шумит ночной лес, тяжелой плотной стеной окруживший её.
Она думала о своём:
— Беременная! Значит, Катерина беременна! Так вот почему она смотрит так гордо и надменно, словно это она, Ника, забрала у неё Анатолия…
— О, Господи! Ну почему, ну зачем ты опять испытываешь меня! — воскликнула прон-зительно — громко Ника, останавливаясь, и оседая прямо на дорогу.
Сложив руки на груди перед собой, она смотрела вверх, на светлую полоску неба, вид-неющуюся между высокими верхушками елей. Там, высоко, загорались яркие звезды, а луна, поднявшись над лесом, опять ухмылялась своей извечно холодной улыбкой.
— Неужели я заслужила от жизни такой урок, о Господи! Ну, помоги же мне разоб-раться, дай мне разума, дай совета, как поступить, что сделать, лишь бы не было больно никому… — исступленно шептала женщина, упавшая на колени посреди лесной дороги, глядя куда-то вверх полными слёз глазами.
Вдруг из темноты вырвались два ярких луча света, неожиданно громко взвизгнули тор-моза машины, и Нику осыпал щедрый фонтан холодной сырой земли.
Она испуганно замерла, но тут чья-то грубая рука схватила её за шиворот старого пиджака и стала поднимать с земли, а мужской голос хриплый, злой, закричал:
— Да что же ты тут развалилась, дрянь. Тебе что, жить уже надоело, пьянь подзабор-ная?