Он тронул машину с места. Надо ещё придумать предлог для поездки якобы в столицу на несколько дней. В столице другой агент должен был в случае чего подтвердить его алиби.
Кельм смотрел фильмы. Теперь его ещё и развлекали. Семейные драмы и комедии – сюжет почти везде один и тот же, шутки похожи, образы стандартные, но что в них было действительно приятно – действие повсюду протекало в антураже дарайского жилья, аккуратных городков, витрин, сверкающих изобилием, великолепной техники. Фильмы перемежались остроумными рекламными паузами.
Эта яркая, наполненная, красивая жизнь протекала мимо него, уходила бесследно. Гэйн лежал в кресле, пристёгнутый ремнями, теперь его привязывали снова. Скорчившись, страдая от притупленной, но постоянной боли. А там на экране играли белокурые большеглазые дети, аппетитные девушки резвились на пляже, поглощали неведомые ему лакомства, загорелые мужчины в белых костюмах усаживали девушек в автомобили с прозрачной крышей. Семейство въезжало в собственный трёхэтажный дом с большим, тщательно ухоженным садом, с просторными комнатами. Кельм никогда не знал такой жизни. Не знал – и не узнает, это всё не для него. Но смотреть фильмы было скорее приятно. Он не понимал, зачем их демонстрируют. В концепцию Линна «сделать его слабым и пассивным» это не вписывалось.
В промежутках между фильмами с ним по-прежнему беседовали. Его очень мало кормили и совсем не давали пить, только капали физраствор в вену в больших количествах. Пить хотелось всё время и нестерпимо. Слизистые во рту растрескались и болели.
– Ты ведь не глупый человек, Кельмин, – с усмешкой говорил Линн, – но сам не понимаешь, чего хочешь. Хотел бы ты, чтобы тебе отдали облачко, отпустили?
– Да.
– А ты понимаешь, что с тобой сделают в Дейтросе? Будет проверка в Версе. Ты её не боишься? Ты вообще как думаешь, тебе поверят, что тебя отпустили просто так? Я тебе скажу – расстреляют почти наверняка.
– Так вы же меня и не отпустите, – равнодушно сказал Кельм.
– А ты в безвыходном положении. Даже если бы тебе удалось бежать, – Линн слегка улыбнулся, – тебе не поверили бы в Дейтросе. И вообще подумай, ради чего ты мучаешься? Ведь ты умрёшь. Ты так наивен, что веришь в загробное воздаяние?
– Нет, – медленно сказал Кельм. В самом деле – он давно перестал в это верить. Теоретически должен был, конечно. Вероятно, священники всё же правы, и на том свете Господь вознаграждает служащих Ему честно. Но вот представить это – как вообще представить себе что-то хорошее в своей жизни – Кельм не мог. Да и не пытался никогда.
– Твоя коренная ошибка, Кельмин, заключается в том, что ты не живёшь в настоящем. Ты думаешь – вот я помучаюсь сейчас, вытерплю – а потом всё будет хорошо. Твой народ будет считать тебя героем. Друзья будут тебя любить. После смерти ты попадёшь в рай и встретишься со своим Богом. Но это не так! С наибольшей вероятностью это не так. Ты же умный человек, подумай. В Дейтросе скорее всего тебя расстреляли бы. Или отнеслись как минимум с недоверием – потому что из плена не возвращаются, если ты попал в атрайд, ты обязан умереть. А если не умер – значит, предатель. Не так?
Кельм молчал, глядя в сторону. В сущности, конечно, это очень возможно.
– Друзьям ты был нужен сильным и здоровым. Девушкам тоже. Кому ты будешь нужен – больным и слабым?
И это может быть, думал Кельм. Что такое дружба… прикрыть спину, поддержать огнём, даже закрыть собой. Да, но для этого и другом не надо быть, это, в общем, обычный долг товарища по шехе. Кельм сам прикрывал людей, лично ему глубоко неприятных. На самом деле всё сложно и неоднозначно, люди – существа малопонятные, если вдуматься. Любит ли его кто-нибудь? Лени любила. Мама. Но Лени нет, а для мамы он уже не ребёнок, она сама нуждалась бы в нём. Сейчас ему казалось, что всю жизнь он тащил на себе других, помогал, поддерживал, работал для них, организовывал их – но кто и когда делал это для него? И значит, никто не поможет ему, слабому… Наверное, психолог прав.
Ничего не будет и впереди хорошего. И сейчас нет. А что, он в самом деле терпит ради того, что будет потом?
– Я же всё равно отсюда не выйду, – сказал он, – тогда зачем говорить мне это…
– Жить надо здесь и сейчас. Здесь и сейчас ты можешь либо лежать и страдать от боли, либо получать удовольствие от жизни. Прошлое и будущее не существуют.
– Здесь и сейчас, – медленно повторил Кельм, – я не хочу быть подлецом.
…Он терпел не ради того, что будет впереди. Он вообще мало об этом думал. Будет – тогда и будем принимать это в расчёт.
Бог был здесь и сейчас. Он никогда так ясно этого не понимал. Вообще он понял, что до сих пор практически и не был верующим. Так, ходил в церковь, потому что положено. Знал, что защищает Триму и христианство.
Здесь и сейчас был выбор между предательством и болью. И здесь же и сейчас – вознаграждение или расплата за тот или иной выбор. Вот только трудно иногда понять, что – награда, а что – расплата.
Кельм любил, конечно, удовольствия. Он бы получал удовольствия от жизни. Уже прекращение боли и жажды было бы большим удовольствием. Но цену за это удовольствие пришлось бы платить слишком большую. Часть своей души, а может быть, и всю душу. Тысячи жизней дейтринов.
На кожу приклеили электроды. Кельма колотило уже заранее. Стали пускать ток – сначала слабый, потом всё сильнее. Хуже всего электрические удары отзывались в недавних ранах. Да и нервы, ещё не зажившие, отвечали такой болью, что Кельм часто терял сознание. Он плакал и хрипел, пытался вывернуться из ремней из последних сил. Датчики на коже контролировали сердцебиение и давление. К счастью, и то, и другое становилось всё хуже. У Кельма началась аритмия. Его оставляли в покое, лечили, давали выспаться. Потом начинали всё заново.
Цветные пятна плыли перед глазами. Во рту страшно пересохло. Кельм почти не различал над собой лицо Линна, но хорошо слышал голос. Звучащий ласково и разумно.
– Это же нелепо, Кельмин. Ты не понимаешь этого? Наши методы безотказны. Рано или поздно ты всё равно изменишься. Позволь твоему сознанию сделать скачок. Посмотри на вещи шире. Пойми, есть то, что человек преодолеть не в силах.
– Иди к чёрту, – прошептал Кельм. Ему показалось, что звука не получилось. Но Линн, кажется, понял.
– Зря ты так. Зря. Ну что ж, если ты не сделаешь рывок, придётся начать следующий этап. Будет новая операция. Подумай об этом.
Хуже всего – сознание бессмысленности. Действительно, зачем он делает всё это? Кельм не знал. Согласиться с психологом, идти у него на поводу – было бы слишком страшно, вот и всё, что он понимал. Но зачем он терпит – не знал тоже. Ведь всё бессмысленно… Дейтрос, Дарайя, Бог, люди… какая разница? Война… он давно уже не воин. То, во что он превратился, никак нельзя назвать воином. У него и воли уже нет давно. И ничего нету…
Рядом послышался какой-то шорох, Кельм с трудом повернул голову. После пытки все нервы в теле, казалось, снова были воспалены и ныли, временами вспыхивая острой болью. Очередной мучитель стоял рядом с ним. Гелан – Кельм даже вспомнил его имя.
– Кельмин, ты помнишь меня? Я заместитель по кадрам начальника центра виртуального оружия. Ты так и не согласен работать со мной, как я вижу. Твои попытки сопротивления нелепы. Ты только измучаешь себя, а потом всё равно попадёшь к нам.
Кельм не отвечал, равнодушно глядя сквозь него.
– Кельмин, ты понимаешь меня? Если да, то ответь.
– Я понимаю, – вяло сказал он. Иногда его начинали мучить, просто чтобы вывести из полного оцепенения.
Внезапно кадровик нагнулся к нему так низко, что едва не касался губами его головы. И прошептал очень тихо, в самое ухо:
– Дейри.
Господь с тобою. Кельм слегка дёрнулся. Кадровик выпрямился и стал водить ладонью перед его глазами. Что-то он при этом говорил, но Кельм не слышал ничего. Потому что на ладони была приклеена каким-то образом записка. И в записке этой чёрными чёткими буквами стояло:
«Я гэйн. Агент. Я выведу тебя домой. Ты должен сказать психологам, что готов работать. Я заберу тебя в центр. Дальше сделаю всё сам. Тебе не надо будет работать на них. Если прочёл и понял, два раза опусти веки».
Кельм поспешно два раза зажмурился. Прежде чем подумал, что это может быть ловушка, что это может быть неправда или ещё что-нибудь. Хотя зачем бы им нужно было строить такую ловушку? Гелан убрал руку.
– Ты понял меня? – спросил он с нажимом.
– Понял, – слабо ответил Кельм.
– Тебя будут резать снова. Ты этого хочешь?
– Нет.
– Запомни: твоё единственное спасение – это попасть в наш центр. Только это избавит тебя от боли. Только так у тебя ещё есть шансы на нормальную, даже очень хорошую и обеспеченную жизнь. Я не настаиваю, – добавил Гелан, – чтобы ты дал немедленный ответ. Подожди день, два, подумай хорошенько. У тебя ещё есть время. Но я хочу видеть тебя в моём центре.
После сна Кельма снова переложили на каталку и повезли в операционную. Когда его привязывали к столу, гэйн посмотрел в глаза Линна и сказал.
– Не надо. Я всё решил. Я согласен.
Ему не было противно или неприятно говорить это. Страшно лишь одно – что это не остановит палачей, что его всё равно начнут резать.
– Вот как? – спросил Линн. – Это серьёзно или опять ненадолго?
– Серьёзно. Отправьте меня в центр.
– Ну что ж, если так, я позвоню, и тебя заберут. Но имей в виду – если ты не пройдёшь проверки, окажешься здесь снова.
Кельм задрожал.
– Не надо. Я буду делать всё, что вы хотите. Я не могу больше, – совершенно искренне сказал он.
Господи, как это, оказывается хорошо… как легко.
Его долго везли куда-то в закрытой машине, на носилках. Он был так слаб, что и сидеть не мог. Ему даже сразу вернули облачное тело, правда, накинув шлинг. Облачко ему на время возвращали и раньше – иначе он не прожил бы так долго.
Кельм оказался в незнакомом здании. Его вымыли. Переодели. Накормили с ложечки супом и мягким творогом. Поставили укол, и он заснул.
Проснулся в маленьком помещении, дверь была закрыта, окно занавешено жалюзи, но дневной свет просачивался сквозь их щели, света было достаточно. Кроме койки, на которой лежал Кельм, и какого-то шкафчика и стула, в комнате не было ничего. Над кроватью на полочке пикал какой-то прибор, от прибора тянулись проводки к телу Кельма, к приклеенным датчикам. Видно, со здоровьем совсем плохо стало, раз ведут постоянный контроль жизненных функций.
Внезапно дверь открылась. Вошёл старый знакомый Кельма, Гелан. Он остановился, быстро провёл каким-то прибором вдоль собственного тела. Потом – вдоль кровати Кельма. Сел рядом.
– Жучков нет. Как ты себя чувствуешь, братишка? – он говорил по-дейтрийски.
– Нормально.
– Больно?
– Немного. Терпимо.
Гелан внимательно смотрел на Кельма, и того обдало жаром. Он помнил этот взгляд.
Это был не бред и не видение.
– Вот и всё, – тихо сказал агент Дейтроса, – всё кончилось, брат. Тебя больше не тронут.
– Линн говорил… про какую-то проверку.
– Чепуха, ты должен сделать работу на пробу. Чаще всего они используют что-нибудь… ты должен был бы совершить какое-нибудь богохульство. Но я сказал, что проверю тебя сам, и вышлю им отчёт. Отчёт я, конечно, вышлю, – Гелан чуть улыбнулся. Погладил Кельма по голове.
– Дня два ещё надо подождать, хорошо? И тебе надо будет встать. Тебя заберут из Медианы. Я уеду, чтобы обеспечить себе алиби.
– Понял, – сказал Кельм.
Гелан вдруг нагнулся к нему, обнял, коснулся губами лба.
– Прости меня, парень, – сказал он свистящим шёпотом, – прости, если сможешь. Я так долго… не мог тебя вытащить. И за девочку твою прости.
– Дейри, – ответил Кельм.
Больше Гелан не появлялся. За Кельмом ухаживали, меняли повязки. На третью ночь, едва он задремал, дверь открылась. Вошла высокая молодая женщина – дейтра, в салатовом костюме медсестры. Черты её лица были совершенно типичными для дейтрийской расы – вытянутое лицо, узкое, остроносое. Чёрные короткие волосы. Женщина подошла к Кельму.
– Привет, – сказала она по-дейтрийски, – меня зовут Алейль, можно просто Аль. Вставай, боец, одевайся… как тебя по званию-то?
Она бросила на постель ворох одежды. Полевая форма для Медианы.
– Я ксат, – Кельм попробовал сесть. Переждал головокружение. Стал неловко одной рукой натягивать рубашку. Аль помогала ему.
Она уже несколько лет работала здесь, в центре. Изображая перебежчицу из Дейтроса, но не гэйну – чтобы её не заставили производить маки. Аль была связной и помощницей Гелана. Вот и сейчас от неё зависело очень многое.
– Сейчас уйдём, – тихо говорила она, – я выведу тебя в нашу зону. Сейчас там нет охраны, мы позаботились об этом. Наши будут тебя ждать. Одному тебе не уйти.
– Спасибо.
Кельм спустил ноги с кровати. Аль натянула ему ботинки. Помогла встать.
– Тяжело?
– Ничего, я смогу, – пообещал он. На самом деле стоять было очень тяжело. А сможет ли он идти? Но ведь смог тогда, в атрайде, когда устроил этот нелепый, театральный побег…
– Не боись, не сможешь – я вынесу, – пообещала Аль, – держи.
Он почувствовал под рукой привычную холодную тяжесть оружия, и на душе сразу стало легче. Пистолет был ТИМК, дарайский, но с ним Кельм умел обращаться. Шлинг он повесил не под левую покалеченную руку, а тоже под правую. В конце концов, в Медиане пистолет не понадобится.
– Ну, с Богом! – сказала Аль. Кельм шагнул к двери. Покачнулся. Аль подставила плечо.
– Держись, не геройствуй. Тебе ещё по Медиане пилить.
Он опёрся на неё. Аль была только чуть ниже его ростом, крепкая, сильная. Как большинство дейтрийских девушек. Но Кельм старался сильно не давить, сохранял равновесие. Сердце колотилось возбуждённо. Неужели это правда – свобода?
По коридору они шли, казалось, целую вечность. Медленно, останавливаясь и отдыхая. Наконец Аль свернула в какую-то дверь. Кельм увидел зал, защищённый знакомым образом, – отсюда выходили в Медиану.
Облачное тело ему вернули здесь сразу же. Аль посмотрела на него.
– Готов? Эшеро Медиана.
От волнения он даже не сразу смог выйти. Аль растворилась в воздухе, а он всё ещё стоял, не веря в это счастье – оказаться в Медиане. Медиана – это свобода. Это абсолютная, безграничная свобода…
Он вышел. Голая серая равнина, колючая проволока впереди. Это был огороженный и охраняемый участок, принадлежащий центру разработки виртуального оружия. Сейчас здесь не было охраны – никого, кроме них с Аль. И вдалеке, за колючей проволокой – едва заметные серые силуэты в такой же полевой форме, как у него. Гэйны. Теперь Кельму стало плохо. В груди возникла сосущая пустота, в глазах потемнело. Он стал валиться на Аль.
– Ты что, Кельм? Нет! Держись…
Он почувствовал, как лоб покрывается испариной. Сердце… сердце не выдерживало.
– Ксат, ты сможешь. Ты дойдёшь.
Он упал на четвереньки.
– Шендак, – выругалась Аль, достала откуда-то из кармана шприц, насадила иголку, – ремень расстегни.
Она оттянула ему штаны и всадила укол. Кельм покачивался. Очень хотелось упасть совсем. Упасть и замереть.
– Вставай! Вставай, кому говорю! – она тянула его кверху. Кельм вцепился в девушку, сделал колоссальное усилие, обливаясь потом, встал на ногу. Потом на вторую.
– Я тебе говорю, ты дойдёшь! Пошёл! Давай!
Они медленно двинулись вперёд. Шаг за шагом. Кельм даже не замечал, что пальцы его правой руки судорожно стиснуты на плече Аль. Она терпела – подумаешь, лишний синяк. Неужели вот прямо сейчас я помру, с удивлением думал Кельм. Сердце разорвётся… Неужели это так вот просто…
В один миг чьи-то руки обхватили его, и Кельм упал навстречу этим рукам. Кто-то крепко обнимал его. Кто-то второй подхватил под левую руку, закованную в гипс.
– Всё, брат. Давай, держись крепче. Не бойся, мы дотащим.