Еще на глаза мне попалась местная гостиница: гигантский серый ящик. Увидь я такой в своем родном мире, подумал бы, что построен он в те времена, когда моим родителям было столько же лет, сколько мне сейчас. Зато название, выложенное большими неоновыми буквами прямо на крыше, было под стать уже современной мне эпохе и родному миру. «Гостиница Азор» — красиво, легко запоминается, но вот что означает, черт поймет.
И все же точной копией моей родины мир этот, дивный и новый, не был. Во-первых, бросая взгляды на проезжую часть и на обочину с припаркованными машинами, я… не находил среди них знакомых марок и логотипов. Ни одной «тойоты», «фольксвагена», или, скажем, «мерседеса»! Ну а во-вторых, за время пути я успел наткнуться взглядом на рекламный щит, встретить подобный которому в моем родном мире вряд ли бы удалось. Куда там! Я на секунду остолбенел даже!
Дело, правда, было не в самом щите. Этого-то добра сомнительной доброты хватало и у нас. Примечательным оказалось содержание, рекламой отнюдь не бывшее. «Суеверная медиакратия — выбор народа!» — красовалась на щите надпись толстыми буквами в косую оранжево-синюю полоску. А фоном для надписи служила картина семейной идиллии. Муж, жена, трое детишек разного возраста: все чистенькие, опрятные и улыбающиеся, расселись на диване перед телевизором. Последний стоял, повернутый к семейству экраном, а к стороннему наблюдателю тыльной стороной.
Лично у меня подобное зрелище вызвало ассоциацию с семейкой Симпсонов из культового мультсериала. Вспомнив сих персонажей, я ухмыльнулся. Хотя, если вдуматься, веселого здесь было мало. Следовало, скорее, посочувствовать народу этого мира, поставленному перед таким сомнительным выбором.
Да и, с другой стороны, авторы щита-плаката разместили его тоже не для веселья.
С такими мыслями я вздохнул и продолжил путь. В следующий раз остановившись перед киоском с надписью «Пресса». Как мне подумалось, лучшим способом узнать чужой мир было познакомиться с его духовной пищей. Даже такого, не самого, мягко говоря, высшего сорта. Ну так высшего и не надо. Главное, думал я, понять чем дышат местные обитатели, во всяком случае, большинство из них. Понять и проникнуться.
С такими вот мыслями я скользнул взглядом по витрине киоска с развешанными-разложенными на ней газетами и журналами. Увы, в первую очередь задержались мои глаза не на чем-то информативном, а на том, что было наиболее ярким, заметным. Конкретно — на газете «Вечерний ParnaSSe». Именно таковым, с двумя «S» и орфографии назло, оказалось ее название.
Газета принадлежала явно к подвиду «желтых» и выглядела цветастой, как костюм клоуна. Прямо под ее названием красовалась большая фотография: портрет какого-то блондинчика, выглядевшего не по-мужски жеманным и глянцевым. Лицо его показалось мне смутно знакомым еще по родному миру. Какой-то не то певец, не то телеведущий. Возможно, я бы даже вспомнил, как зовут, кабы в свое время больше смотрел телевизор.
Выражение лица у блондинчика на фотографии было одновременно удивленным, расстроенным и… без проблеска мысли. Подобные лица бывают на экзаменах у некоторых студентов. Тех, кому страстно хотелось сдать, вот только подготовиться с этой целью они как-то не догадались. Сессия же для них подкралась, как водится, незаметно.
Под стать выражению была и подпись под фотографией. «За что?» — обтекаемо… и ни дать ни взять, глас оскорбленной невинности. Только вот у черствого меня сочувствия почему-то не возникло. Как и интереса к подробностям.
С данной фотографией соседствовала другая, поменьше. Запечатлена на ней была молодая всклокоченная брюнетка, одетая, мягко говоря, слишком легко для прогулок по улицам. Брюнетка стояла, уперев руки в бока, и с лицом, прекрасным-де в гневе. А рядом располагалась надпись весьма двусмысленного содержания: «Удрал не заплатив — Аннекса в ярости!»
С досадой я отвел взгляд и от фотографии, и от дрянной газетенки вообще. Чтобы в следующую секунду натолкнуться на журнал, именуемый совсем уже недвусмысленно: «Play ГолуБой». Там еще, на обложке, шрифтом поменьше был выведен девиз, опасения, увы, только подтверждавший. «Подобное тянется к подобному».
Последним, что я приметил на витрине, стала газета «Правая Правда», выглядевшая, напротив, строго. Без единого лишнего цвета, кроме черного и белого. И имевшая забавный логотип: изображение шапки Мономаха… хм, если, конечно, память мне не изменяет. А на шапке — пятиконечная звезда, как на буденовке.
Желания и дальше знакомиться с отпрысками печатного пресса, рожденными в этом мире, не возникло. С легкой брезгливостью я отпрянул от киоска, поймав на себе разочарованный взгляд продавщицы. «Смотрел, а ничего не купил», — читался в ее глазах немой укор.
А потом меня отвлекла мелодия, незнакомая но весьма приятная. Зазвучала она внезапно и совсем рядом. Мне же понадобилось около минуты, чтобы сообразить: музыка эта по совместительству еще служит мелодией вызова на моем телефоне. Точнее, на телефоне Матвея.
Звонила блондинка Света. И едва я машинальным движением пальца дал добро на прием звонка, как на меня буквально обрушился поток претензий и упреков.
— Ну где ты пропадал? — в голосе моей собеседницы, довольно приятном, теперь звучали обида и возмущение, — соскочил среди ночи, ничего толком не объяснив. Срочно поехал к Стене…
Мне показалось или последнее слово она произнесла как-то особенно? Как имя собственное?
— …как будто это не могло подождать… хотя бы до утра? И весь день от тебя ни слуху ни духу? Неужели так трудно было позвонить? Просила ведь! Ярик, вон, волнуется…
«Ярик… сын!» — невзначай подсказал мне какой-то чудом уцелевший остаток сознания Матвея.
— …и с работы уже мне звонили, — продолжала бушевать Света, — не забыл хоть, что сегодня рабочий день?
— Нет, — только и мог ответить я, — не переживай. Я… скоро. Приеду, в общем.
На этом наша беседа оборвалась. А уже после до меня с досадой дошло, что я обещал вскорости вернуться домой… но совершенно не помню, где этот самый дом находится и как до него добраться. Или, правильнее было бы сказать, не знаю. Чужой город, чужой мир — иначе и быть не могло.
«Слушай, Матвей, — поддавшись робкой надежде, мысленно обратился я к осколку чужого сознания, однажды уже пришедшему ко мне на помощь, — не подскажешь, где ты живешь… вернее, теперь уже я?»
Увы! Личность обитателя этого мира, нагло вытесненная мною, промолчала. Даже и не думая мне помогать. А может, от нее действительно лишь какой-то осколок остался, который мало чего помнит. И значит, толку от него — чуть больше, чем ничего.
Потерпев неудачу в общении с Матвеем, я догадался пошарить по карманам. В одном из которых я в результате нашел бумажник, а в нем — паспорт. На имя Богомолова Матвея Романовича. Имелась в паспорте и графа «домашний адрес»: улица Белого Кролика, дом 11, квартира 181.
«Следуй за Белым Кроликом», — припомнил я самому себе цитату из какого-то фильма. Припомнил почему-то вслух, даром, что вполголоса. И направился к ближайшей автобусной остановке.
Там, уповая на общественный транспорт, я убил около получаса, не меньше. То есть, автобусы подходили чуть ли не через каждую минуту. Только вот к столь нужной мне улице с забавным названием ни один из них не шел. Видимо вообще в ту часть города не ходили. Сколько бы я ни всматривался в таблички с перечнем остановок да ни спрашивал кондукторов — ничего обнадеживающего не видел и в ответ не слыхал.
Когда мне надоело с тоской провожать очередной стеклянно-металлический ящик на колесах, я вспомнил о другом содержимом бумажника Матвея, помимо паспорта. О целой пачке купюр, а также о пластиковой карточке, даром, что незнакомой мне платежной системы. А вспомнив — подумал, что вполне могу позволить себе приехать домой на такси.
Собственно, такси удалось мне обнаружить за ближайшим поворотом. Новенькую, желтую и оттого похожую на золотой слиток машину с шашечками. И с небольшого роста, пожилым, но еще энергичным мужичком в качестве водителя. В ожидании клиента он как раз курил, стоя подле машины.
Не ориентируясь в здешних ценах, торговаться с ним я не стал. А сразу согласился на названную таксистом сумму, что последнего, разумеется, не могло не устроить. Вел, кстати, мужичок со знанием дела — и, что еще ценнее, со знанием города. Хоть и не плутал вроде особо, но и оживленных главных улиц, этих переполненных машинами рассадников пробок, умудрялся избегать.
Пока ехали, таксист включил имевшийся в салоне радиоприемник. То ли чтобы я не скучал, то ли дабы не скучать самому. А может, он просто не привык ездить без привычного шумового фона. Так или иначе, чувства благодарности я от данного его действия отнюдь не испытал.
По радио передавали музыкальную программу — наверное, более легкого способа заполнить эфирное время не знали и в этом мире. Голос здешней поп-звезды был в общем-то обычным. Характерным для данного музыкального направления. Тонкий, слегка капризный, с едва заметной хрипотцой, но в целом терпимый для ушей. Песня тоже была, что называется, на уровне. Кое-как зарифмованные слова, не всегда складывающиеся в связные предложения. Вздохи-всхлипы. Но имелась в песне своя изюминка… хотя изюминка ли? Изюм-то все-таки вкусный.
Насколько я уловил содержание местного шлягера, лирическую героиню страшно мучил тот факт, что возлюбленный не спешит сводить ее в ресторан. Причем не абы в какой, а в «Черную Королеву», где якобы подают самые лучшие мясные блюда. А когда в припеве промелькнул даже адрес данного заведения, я не сдержался и фыркнул.
Водитель покосился на меня со смесью сочувствия и удивления.
— Экспансу ни разу не слышал? — осведомился он, не отвлекаясь от дороги.
— Кого… Экспансу? — повторил-переспросил я, пробуя этот сценический псевдоним на вкус, — честно говоря, нет.
То есть, честнее некуда.
— Странно, — флегматично молвил таксист, — звезда же вроде… первой величины. Из-за Стены самой. И вездесущая… зараза, как Оз Великий и Ужасный.
— Даже так?! — удивился я.
— Какую радиостанцию ни возьми, — услышал я в ответ, — хиты на любой вкус… вроде как. Хотя и похожие все, как цыплята инкубаторные.
— Неужели? И… шансон тоже? — зачем-то и со странной робостью поинтересовался я.
— Ну а то, — не преминул подтвердить таксист, — в одной из песен она оплакивает хахаля, который вместе с корешами задумал обчистить банк. Но всех повязали, потому что банк был оборудован лучшей в мире охранной системой «Минотавр». Как там… «эх, «Минотавр», сгубил ты пацанов…»
Тем временем песня кончилась, сменившись выпуском новостей.
«Сегодня на Центральной площади, — донеслось из радиоприемника, — состоялся митинг жителей микрорайона Грушевый, посвященный годовщине теракта, устроенного в данном микрорайоне, населенном в основном пользователями устройств, произведенных корпорацией «Pear». Участники митинга обвиняют в теракте, который, напомним, унес жизни двадцати трех горожан, одного из приверженцев операционной системы «Киборг» и требуют честного расследования…»
— О! Тут уже неинтересно, — ворчливо и с апломбом заявил таксист, движением руки переключая громкость приемника до минимума, — брехня. У меня ведь у самого телефон с «Киборгом». И вот что я тебе скажу. Скорее уж эти… грушевые могут чего-то взорвать. Они там все… фанатик на фанатике.
Работа учителя, конечно, бывает порою нервной. И она почти всегда неблагодарная — в том числе в части оплаты. И все же Андрей Ливнев научился видеть в ней и свои плюсы. Например, возможность уйти домой даже в те часы, пока представители иных профессий еще пыхтят, истекая трудовым потом. Или не пыхтят, зато просиживают штаны перед компьютерами, с тоской отсчитывая минуты до окончания рабочего дня.
По крайней мере в той школе, где Ливнев работал, такие ранние уходы дозволялись. В тех случаях, разумеется, если уроков в тот день у учителя больше не было даже с учетом согласия кого-нибудь подменить.
Представилась такая чудесная возможность Андрею и на сей раз — собственно, после урока «демографии». Сидеть в учительской и дальше, убивая время и покрываясь пылью, не видел смысла ни сам учитель-калека, ни, что ценно, школьное руководство. И потому, уважив давешнюю просьбу коллеги-дамы и вернувшись с урока, Ливнев не спеша собрался, да и с вошедшей уже в привычку медлительной робостью покинул школу.
В школьном дворе, невдалеке от большого крыльца парадного входа, проводилось какое-то мероприятие. Что-то, вроде связанное с физической подготовкой… по замыслу устроителей. На деле же за версту отдававшее показухой.
Ученики разных возрастов, от мелких первоклашек до верзил из выпускных классов, стояли, вперемешку выстроенные в три шеренги и взявшись за руки. И через секунду-две один за другим подскакивали — не ахти как синхронно и каждый на доступную именно ему высоту. Из-за чего со стороны шеренги напоминали этакие живые волны.
А откуда-то сверху, подбадривая участников этого сборища, доносился бодрый голос из громкоговорителя: «Устал сидеть — давай скакать! Скакать полезно для здоровья! В здоровом теле — здоровый дух! Пусть больные лежат! Пусть лентяи сидят! Скачи с нами, скачи как мы, скачи лучше нас! Устал сидеть — давай скакать!..»
То было делом вкуса, конечно. Но лично для Андрея Ливнева, который и шагал-то еле-еле, и призывы громкоговорителя, и все действо, под них совершаемое, выглядело как тонкое издевательство. Хотя нет, не тонкое — просто как издевательство.
Стиснув зубы и отведя без того хмурый взгляд от живых волн-шеренг, Андрей кое-как спустился с крыльца и проковылял до школьных ворот. Где уже самому себе запоздало удивился. Потому как волны-шеренги, вдохновляемые голосом из громкоговорителя, у парадного входа видел и прежде. Причем едва ли не каждый день. Вроде привык, вроде внимания обращать перестал. Но почему-то именно сегодня скачущие школяры вызвали у Ливнева приступ глухой и бессильной ненависти. Почему? Отчего? Он бы еще на дождь рассердился или на снегопад.
Понимание такой, мягко говоря, странной реакции на нечто привычное и обыденное дошло до головы учителя по дороге домой. Точнее до подъезда, на скамейку перед которым он сел, дабы передохнуть. Вот, казалось бы, день ясный и солнечный, что для осени редкость. Опять же с работы ушел рано. Но почему-то не рад был сегодня Андрей.
А виною оказалось какое-то предчувствие, незаметно поселившееся в его душе и принявшееся бередить ее, едва сознание Ливнева освободилось от мыслей о работе. Предчувствие чего-то непонятного, но способного резко изменить его жизнь. Что-то вот-вот должно было случиться.
А может, не предчувствие то было, но смутная надежда. Соломинка, за которую хочется уцепиться, потому что иного способа вырваться из опостылевшего омута повседневности не виделось — даже столь же призрачного, мнимого.
Так думал Андрей Ливнев, сидя на скамейке, вдыхая свежий воздух и наблюдая за толкущимися у подъезда воробьями и голубями. Самый подходящий досуг для пенсионера… как, впрочем, и для относительно молодого еще человека, волею судеб вынужденного иным из пенсионеров завидовать.
А в итоге подумалось учителю-калеке, что идти домой как-то не с руки. По крайней мере, пока. Ибо… дальше-то что? Невеликий выбор: между яичницей и сосисками на ужин, между телевизором и компьютером для досуга. И потом — на боковую, чтобы с новыми силами идти вколачивать знания в десятки прыщавых недорослей. Не выпивкой же разнообразить времяпрепровождение. Спиртного, как и курения, Ливнев чурался категорически. Не желая сдавать хотя бы эти, последние, бастионы здорового образа жизни.
Немного радости видел Андрей и в том, чтобы дальше просиживать на скамейке у подъезда. Почему-то — и Ливнев сам удивился — захотелось ему хотя бы сегодня, хотя бы на самую малость вырваться из колеи между домом и работой. Раз уж свободного времени сегодня выпало несколько больше, чем обычно.
Движимый внезапным желанием, уже передохнувший Андрей поднялся со скамейки… и заковылял в направлении ближайшей автобусной остановки. Где еще минут десять просидел под металлическим навесом, провожая взглядом транспортный поток. Перед ним успели остановиться автобус и три маршрутки, но их Ливнев равнодушно проигнорировал.