— Бывает.
Меня сложно было пронять подобными откровениями. Бывало, что мы в год выезжали на пожары «по пьяни» до сотни раз. Хотя девицу я понимал: пусть и пропойца, но все же отец…
— Мы туда на опознание ездили с матерью, — не спешила отпускать меня аудиторша. — Хотя что там опознавать — все выгорело… там такое было… Но я не о том. У меня мать верит во всяких экстрасенсов. Вот после этого она и побежала к одной бабке. Та отцову фотку глянула, карты раскидала и сказала, что все так и должно было случиться. Прежде, говорит, тот дом оберегал огненный хранитель, вот и было все нормально. А потом, говорит, хозяин сменился — и нате вам. Смешно, а мать призадумалась. Боится, что это проклятие и что по наследству может передаться. Мне то есть. Знаете, я той бабке тоже не сильно-то верила, пока к ней одна моя подруга не сходила. Вот говорят — все они психологи, вытягивают их клиента информацию, а потом ими же сказанное и повторяют чуть другими словами. И тут прямо какое-то роковое совпадение: приходите вы и садитесь прямо ко мне с этой декларацией.
— У меня тоже совпадений много последнее время, — усмехнулся я. — Наверно, период такой наступил.
— Да не том дело. Эта экстрасенсша мне вас нагадала. Через мать. Сказала ей, мол, к дочери явится бывший владелец квартиры, которая сгорела. Как видите — так и вышло.
Это было лихо. Но, по большому счету, тоже случается.
— Так я могу вам чем-нибудь помочь?
Аудиторша пожала плечами:
— Да нет, наверное. Чем же вы можете помочь, если, тем более, там и не жили. Это только ваша бабушка могла бы…
— Вряд ли. Она немного не в себе теперь, все путает. Инсульт был…
Девица сочувственно поджала губы и кивнула, одновременно выбрасывая окурок в урну:
— Извините, что задержала вас.
— Ничего. Это было любопытно. Соболезную вам в связи с…
— Да не стоит! Чего душой кривить — долго он небо коптил и там терпение испытывал… До свиданья! — и она запрыгнула в свою будку…
…Услышав, как я вожусь в прихожей, баба Тоня крикнула из своей комнаты:
— Чеснок принес?
Дался ей этот чеснок! Забыл, конечно!
— Нет, ба! Весь потратил в жестоком бою с упырями. Я высплюсь — схожу, честное слово!
Обнаружив, что перед уходом я от растерянности так и не выключил свой компьютер, я сел за стол, чтобы выключить теперь — не люблю спать под шум техники. И тут увидел, что аутлук принес мне в клювике оповещение о полученном в личку письме на сайте дневников. Сердце бодренько перестукнуло в предчувствии. Я зашел в свой блог и прочел сообщение от varuna: «Не отказывайся сегодня от приглашений старых друзей! Твой гороскоп благоприятен для встреч». Айпишник отправителя отобразился во всей красе. Это был идентификационный адрес моего собственного домашнего компа.
Моя родня
В компьютерах я смыслю мало и никогда от этого не страдал. Обычный среднестатистический юзер, над которыми так любят потешаться крутые программеры. Однако моих познаний хватало на то, чтобы понять: быть такого не может. Ни при каких обстоятельствах другой пользователь не смог бы оставить сообщение с моего айпишника.
Но я так устал за прошедшую ночь и чокнутое утро, что попросту махнул на весь этот бред рукой. Будет день и будет пища, как говорится. В конце концов, почему бы не быть на сервере дневников сбою, который и привел к подобной путанице? Надо будет поспрашивать у сведущих людей, возможен ли такой вариант.
Я накрыл ухо второй подушкой, чтобы хоть немного приглушить дикторские голоса из включенного в бабушкиной комнате зомбоящика — в новостях как раз рассказывали о крупном возгорании в столице и о подвигах «огнеборцев» из МЧС. Не знаю, кого как, а меня коробит это пафосное прозвище, выдуманное неизвестным затейником-журналистом для обычного, нормального пожарного. Тоже мне еще… «оракул пера», блин! Но это ты, strelets, наверное, уже придираешься к людям.
С этой мыслью я окунулся в ватное озеро сна.
— Видишь ли, я сам с удовольствием испепелил бы эту мразь, — слегка поворачивая ко мне лицо, говорит (будто бы отвечая на ранее заданный вопрос) молодой мужчина в странной одежде: на нем дымчатого оттенка комбинезон с множеством гаджетов и дополнительная пара рук-манипуляторов, настолько чувствительных, что их сложно отличить от натуральных конечностей. — Но история лишила нас с тобой этого удовольствия, и ради итога нам придется не только примириться с его существованием, но даже и оберегать его от покушений до тех пор, пока не наступит время икс…
Себя я не вижу, только слышу собственные слова:
— Я, кажется, устал от всего этого…
— Да, — он со смехом хлопает меня по плечу одним из манипуляторов, да так, что я покачнулся. — Нам всем через тысячу пройденных циклов полагается двухнедельный отдых. Иначе начнутся сбои. Нельзя столько времени подряд наблюдать извращенцев, даже иногда защищать их и не подвинуться умом. Тут я с тобой согласен.
— Тысячу циклов?! У меня нет и двадцати!
— Поэтому придется потерпеть. А теперь идем, я познакомлю тебя с остальными членами группы. Уму, наверное, ты уже встречал на станции, а вот Савитри…
Картинка замутилась…
Понимая, что сплю, я меж тем продолжал серьезно относиться к происходящему, но ничего меня не удивляло. Когда в комнату плавно, будто океанская манта, вторглось неведомое существо, я никак не мог его разглядеть. В глазах начиналась щекотка, да такая противная, что мне стоило немалого труда ее переносить, зажмуривая веки. Существо воспринималось скорее сознанием, без посредства обычного зрения. В реальном мире такой образ назвали бы монстроподобным, но в мире грез он меня нисколько не напрягал. Когда до меня дошло, что попытки разглядеть его обходятся себе дороже, пелена пала: я стал отчетливо его видеть, при том не видя.
Создание напоминало скорее громадный и тонкий лоскут бекона, закрученный конусом, чем манту, как почудилось мне поначалу. Оно, несомненно, вступило со мной в диалог, поскольку я, не слыша ни слова, ярко чувствовал, что наполняюсь какой-то информацией. Только доступа к этой информации у меня до сих пор не было.
— До тебя тяжело достучаться, — покончив с прежней беседой, наконец обратилось лично ко мне загадочное существо. Но, кажется, говорило оно по-прежнему бессловесно, просто у меня появилась возможность улавливать и понимать его фразы. — Еще сложнее было снова тебя отыскать, вайшва.
Я ощутил вдруг, как мои губы сами собой приоткрылись для ответа ему:
— Почему же тогда я видел Гаруту?
Оно ничуть не удивилось моему вопросу:
— Потому что меня ты еще не видишь, почтенный. Между прочим, старшие братья никак не могут взять в толк, что так напугало тебя тогда.
Мне было непонятно, о чем говорит оно, но еще непонятнее было то, о чем говорю я сам. Существо между тем продолжало:
— Ты рассеиваешь себя. Если всякий раз отнимать из священного костра по одной искре, угли погаснут, вайшва. Ты не подумал об этом, когда…
— Ты говоришь сейчас от имени старших братьев, ади?
— Нет, почтенный, я пока потушил маяк того берега, и они меня не видят, равно как и ты. Я говорю о том, что понимает моя душа. Даже один из дерзких ятта — а все они, почтенный, обнаглели отныне до крайности! — смеет испытывать тебя после всех смертей, которые ты когда-то принял и позже разгорелся вновь. И скоро тебе будет тяжко противостоять твоему ятта. Он набирает силу темной веры среди всех этих неприкаса…
— Но у меня ведь есть ты, не правда ли? — тот я, который заговорил, перебив собеседника на полуслове, внезапно рассмеялся, хотя мне-молчащему смешно не было. Я вообще не врубался в смысл их диалога, но был лишен всех прав на собственное мнение и голос. Да у меня не было даже возможности шевельнуть хотя бы пальцем!
Ох и везет же мне эти дни на дурацкие сны и события!
— Да, я у тебя есть. Но это ненадолго, вайшва. Я здесь только для того, чтобы соединить берега и проложить курс от маяка к маяку. Могу подсказывать, но защитить при надобности не сумею. Тебе надо торопиться. Будет знак, ты поймешь.
Похожее на свернутый в конус пластик бекона, существо отступило к шифоньеру и погрузилось в зеркало на дверце, словно в воду.
И вовремя, потому что вслед за этим я почувствовал, как кто-то осторожно убирает с моей головы подушку и ласково прикасается к волосам.
— Денис! Дени-и-ис! — негромко протянул мамин голос, и я совсем очнулся. — Привет! Ты будешь с нами обедать?
Что? Это я проспал целых два часа? А мне казалось — минут десять от силы…
— А… мам… — я протер колючую физиономию, и щетина электрически затрещала. — Угу, я щас… щас…
В голове еще все плыло и покачивалось, как после легкого похмелья.
Мама степенной павой покинула мою комнату, улыбнувшись мне от двери перед тем как выйти.
О, так я еще почти ничего не рассказывал о нашей семейке! Абхазские воспоминания не в счет. Наша семейка стоит того, чтобы о ней рассказать.
Мой отец, Виктор Алексеевич Стрельцов, профессор, преподавал в университете на факультете антропологии. Однажды, лет пятнадцать назад, он взял меня с собой в Москву на новогодние каникулы, в результате чего я поклялся, что больше с ним никуда не поеду. Каникулы насмарку: папа каждый день таскал меня по музеям. А музеев в Москве — ходить не переходить. В моей десятилетней голове тогда смешались не только кони, люди с залпами тысячи орудий, но и доисторические кости всяких тварей с цифрами дат рождения известных и не известных мне тогда поэтов и писателей. Я думал, за те семь дней он вытрясет из меня всю душу и вынесет из головы мой опухший от переизбытка информации мозг. Но что удивительно, спустя некоторое время я вдруг обнаружил, что в памяти осталось очень много после тех музейных лекций. У меня даже получалось извлекать из нее какие-то факты, почерпнутые в той поездке. Особенно четко запомнился музей на Никитском бульваре, где мы с папой долго рассматривали бронзовую фигурку танцующего Шивы и старинную астролябию…
Потом, пару лет спустя, я умудрился, играя в футбол с пацанами во дворе школы, переломать правую ногу в двух местах. Сложный перелом вылился в несколько месяцев стационара, где я, прикованный к больничной койке, лежал с вытяжкой и тоскливо смотрел сначала на облетающие кроны деревьев, затем на голые ветки, постепенно покрывшиеся инеем, снегом, льдом, а после — на робкую зелень, что пробилась из почек под весенним солнцем. Навещавшие меня одноклассники жутко завидовали моей «уважительной причине» прогулов, а я понял, что безнадежно отстану по всем предметам и уже никогда их не догоню. Это читалось в глазах вздыхающей мамы. Мне откровенно светил второй год и еще куча всяких неприятностей в нагрузку к второгодничеству, однако папа решил проблему кардинальным образом.
Удивляя медперсонал, каждый день ко мне заявлялись чудные посетители. Чудные — с ударением на предпоследней гласной. Я-то их всех знал с детства — ни один праздник не проходил без папиных и маминых друзей, которые за долгие годы дружбы стали едва ли не членами нашей семейки. Все они были или учеными (с папиной стороны) или деятелями искусства (с маминой — она и по сей день преподает вокал в местной консерватории). И если кто-то думает, что все они страшные зануды и сухари, то он глубоко ошибается из-за незнания основ доценто-профессорской психологии. Во всяком случае, у такого человека, как Виктор Стрельцов, зануд в друзьях не могло быть просто по закону притяжения подобного подобным. Даже если бы я никогда и не слышал от папы баек об их студенческих похождениях, то все равно с легкостью мог бы вообразить, что вытворяли эти ученые жены и мужи во времена их общей юности. Хех! При их-то фантазии и энергичности!
Историю я никогда не любил и просто прочитывал и пересказывал на уроках параграфы, чтобы отвязаться от нашей Воблы. А ей большего было и не нужно. Посмотреть на эту дисциплину другими глазами мне помог дядя Игорь — Игорь Сергеевич Кирпичников, читавший папином универе курс лекций по культуре Древнего Мира. Много позже папа признался, что Игоря Сергеича с детства преследовало прозвище Кирпич, но вовсе не из-за фамилии, как можно было бы ошибочно подумать, а из-за квадратной челюсти: казалось, что у него надуло двусторонний флюс у зубов мудрости.
— Знаешь ли ты, что есть такое — государство?!! — патетически вещал Кирпичников, растопыривая руки на манер огородного пугала и размахивая ими — неважно, что у двери при этом собирались все дежурные медсестры крыла и, шушукаясь, хихикали, как школьницы на линейке. — Не знаешь?!
Я не спешил его останавливать заявлениями о том, что историю древности мы прошли еще в пятом классе. Мне было чертовски забавно наблюдать за тем, как Игорь Сергеевич входит в раж. Если бы не хрипловатый бас, своим напором профессор Кирпичников напоминал бы Радзинского, которого теперь так любят отечественные пародисты за его характерный тембр и вдохновенную распевность.
А Кирпич уже почти кричал:
— Вот встань, Денис! Встань-встань!
В моем случае это звучало как призыв к свершению чуда. Прямо «встань и иди». Недоумевая, я уставился на него. Игорь Сергеич приутих, растерянно поглядел на мою подвешенную к сооружению и забинтованную почти до самого таза ногу, кашлянул.
— Ну ладно! Ты! — решил он и повернулся с этими словами к другой жертве его азарта — десятилетнему пацаненку Мишке с переломом ключицы.
Миша опасливо поднялся со своей койки, ожидая от Кирпича какой-нибудь каверзы.
— Вот! — вскричал папин друг с таким видом, будто в том, что паренек встал, была его собственная, Кирпичникова, заслуга. — Как вас зовут, молодой человек?
— Миша! — шмыгнул носом Миша.
— Почему, Миша, ты стоишь?
Тот захлопал редкими светлыми ресницами:
— Так вы же мне сказали встать!
Кирпич по-лошадиному замотал громадной головой, а медсестры у двери снова прыснули от смеха.
— Нет-нет, я спрашиваю тебя, почему ты, Миша, стоишь и не падаешь? Почему он стоит и не падает, Дениска?
— Чувство равновесия хорошее, — отозвался я.
Профессор тяжко вздохнул из-за нашей тупости и махнул рукой Мишке садиться.
— Костяк! — опять накопив пыла, выкрикнул он. — Он не падает, потому что в нем есть костный каркас — скелет! Вот таким же костяком, не позволяющим обществу упасть, является государство! Итак, открываем параграф «Древний Рим»…
В таком духе у нас проходили почти все исторические лекции, и вскоре этот предмет начал вызывать у меня настоящий интерес. Еще вдохновеннее были его пересказы древних мифов разных народов. Кирпич обожал разыгрывать их в лицах (в своем единственном лице, если быть точным) и еще больше любил, когда ему задавали вопросы по теме или даже сверх темы. Это у него была университетская привычка. И однажды его любовь к мифологии очень помогла мне в житейском вопросе.
Это было уже позже, когда мне исполнилось пятнадцать, а нога моя уже почти полностью восстановилась, и я уже даже не прихрамывал после пробежек на физре.
Угораздило же меня тогда влюбиться в девочку из соседнего дома, звали ее Юлька, и я полгода вертелся вокруг нее, полагая, что галантно ухаживаю, как принято у взрослых. Позже выяснилось, что это очень смешило и саму Юльку, и Юлькиных подружек, с которыми она щедро делилась всеми новостями, особенно о своих победах на романтическом фронте. Одним словом, первое и полное амурное разочарование погрузило меня тогда в такую глубокую депрессию, что родители начали подозревать неладное, принялись следить за мной — а ну как выкину какую-нибудь суицидальную глупость? До сих пор не имею понятия, каким образом они доискались верной причины моей апатии ко всему, но тут на помощь, не будучи ни психологом, ни психиатром, снова пришел Кирпич.
Помню, сидим мы с ним на крыше нашей двенадцатиэтажки, я угрюмо молчу, а Игорь Сергеич, как пацан, попинывает грязный сдутый мяч, невесть как оказавшийся на такой верхотуре. Первым молчание нарушил он.
— Знаешь, кто такой Шива? — спросил он, хотя сам же не так давно гонял меня по истории и истории искусств.
Я кивнул и пожал плечами. Нашел, о чем поговорить…