Кузнецы, глядя на нас, посмеивались. Сами они ничего не делали. Мотька ни о каких резервах, засадах и не думал. Сам он знал только открытый бой.
Трубачи сыграли зорю. Над лугом полетели первые камешки. Бой начался.
Мотька Косой крикнул своему отряду: «Ребята! На штурм!» и кинулся вперед. Кузнецы с криком: «На штурм! на штурм!» побежали за ним. Они бежали как стадо, наскакивая друг на друга и сбивая друг друга с ног. Но дрались они здорово. Главное сам Мотька. Он летел впереди своего отряда как бешеный и кричал: «На штурм! на штурм!»
Но Берка Длинный, должно быть, знал, что делал, когда на передовую позицию назначил отряд Мейлаха Хромого. В этом отряде были крепкие, надежные ребята. Они не испугались кузнецов и с места не двинулись, а подпустили кузнецов поближе и тогда по команде — бац камнем в лоб.
Кузнецам на бегу трудно было целиться, а наши ребята, лежа на месте, ловко стреляли. Чем ближе к рытвинам, тем чаще кузнецы останавливались. Наконец они совсем стали. Один Мотька пробежал еще несколько шагов. Но тогда все камни полетели в него. Мотька остановился, постоял минуту и не выдержал — повернул назад. Вместе со своим отрядом он отступил к мосту.
Наши ребята обрадовались.
— Что, кузнецы, попало на орехи? — кричали мы. — Один гончар троих кузнецов побил. Бойцы! Курицы вы, а не бойцы.
Кузнецы не отвечали. Они собрались у моста и о чем-то советовались.
— Погодите, ребята, — сказал нам Берка, — рано еще прыгать. Это только начало.
И правда. Эта атака была только началом боя. Бой был впереди.
Кузнецы что-то затевали. Посовещавшись, они разбились на два отряда. Один остался сторожить мост, другой перешел на правый берег в кусты.
— Кузнецы что-то затевают. Это ясно, — сказал Берка Длинный. — Но вот что они затевают? Не понять! Кто из вас, ребята, узнает?
— Я! — сказал Айзик Казаков.
— Ладно, иди, — сказал Берка, — только смотри.
— Слушаю, товарищ командир! — сказал Айзик.
Чтобы сбить с толку кузнецов, он сначала пошел в местечко. Но на полпути повернул назад и — задворками, огородами — добрался до реки. У реки он пролежал минут десять и, вернувшись, доложил:
— Кузнецы нарезают свежую лозу, товарищ командир.
— А что они делают с этой лозой? — спросил Берка.
— Не мог рассмотреть, — ответил Айзик, — кусты мешают.
— А много их на том берегу? — спросил Берка.
— Ребят двадцать, не меньше, — сказал Айзик.
— Мейлах, — сказал Берка. — Возьми свой отряд и ударь на мост.
— Ребята, за мной! — крикнул Мейлах и, прихрамывая, побежал к мосту.
Кузнецы у моста не ожидали нашего наступления. Они сидели на земле и лущили семечки. Когда кузнецы вдруг увидали Мейлаха, они, вместо того, чтобы отбивать атаку, побежали на мост. Но с того берега уже спешила подмога.
— Ребята, назад! — крикнул Берка Длинный.
Берка уже понял, в чем дело, зачем кузнецам нужна была свежая лоза. Кузнецы держали в руках щиты, сплетенные из лозы.
Берка Длинный долго стоял и думал. Но потом вдруг повеселел и отдал два приказа.
Первый приказ: Мейлаху Хромому разделить свой отряд на два отряда: в девять и в три человека. Первый отряд, в девять бойцов, остается на месте, второй, в три бойца, забирается на крышу к пушкарям.
Второй приказ: отряду на передовой позиции боя не принимать. Когда кузнецы пойдут в наступление, он, отстреливаясь, должен отступать к штабу.
После этого Берка сказал:
— А ну-ка, Мейлах, — сказал он, — раздразни-ка гусей.
— Эй, кузнецы! — крикнул Мейлах. — Чего засели на плотине, как куры на насесте?
— Заткнись, хромой козел, не то вторую ногу обломаем! — ответили кузнецы.
— Мне ноги ни к чему, — сказал Мейлах, — я ни от кого не бегу.
Кузнецы поняли, в чей огород камень.
— Побежишь, хромой козел, — закричали они, — подожди-ка!
— Больно долго жду-то, — отвечал Мейлах, — да, видать, не дождаться.
— Домой удерешь? — смеялись кузнецы.
— Вас, дураков, домой погоню! — крикнул Мейлах.
— Погонишь! Держи карман!
— А что — в кармане спрятаться хочешь? — спросил Мейлах.
— Нам прятаться нечего, — крикнули кузнецы, — а вы вот от страху даже в могилки залезли.
— Мы-то сами залезли, да сами и вылезем, — крикнул Мейлах, — а вас вот мы так зароем, что не встать будет!
— Живых в могилки не зарывают! — кричали кузнецы.
— Вы скоро от страху подохнете! — крикнул Мейлах.
Тут уж Мотька Косой не стерпел.
— Ребята, на штурм! — крикнул он.
— На штурм! На штурм! — закричали кузнецы и кинулись на нас.
Кузнецы наступали теперь осторожней. Они растянулись длинной цепью, и каждый держал перед собой щиток из лозы. Мейлах, по приказу, боя не принял. Да ему с девятью бойцами против тридцати все равно не устоять было. Отстреливаясь камешками и палками, он отступал к штабу. Кузнецы напирали со всех сторон, теснили, окружали его.
И вот тогда, когда кузнецы были уже в трех шагах от штаба, Берка отдал приказ: «Песок!» И с крыши штаба на кузнецов посыпалась куча сухого, мелкого песку.
Кузнецы от неожиданности присели. Они было попробовали залезть на крышу штаба, но оттуда все сыпался песок. Песок кусался, попадал за воротник, слепил глаза, залеплял рот. Кузнецы не знали что делать. А тут Мейлах Хромой повернул свой отряд и стал напирать на них справа, а слева из-за бревен с криком выскочила засада — отряд Айзика Казакова. Кузнецы дрались отчаянно, что говорить, но все же не устояли — побежали.
Остался один Мотька. Прямо взбесился парень. Подбежал к Мейлаху, схватил его за горло и — душить. На Мотьку набросились человек пять, но он всех раскидал и опять к Мейлаху. Тут на него насели человек десять, скрутили ему руки и связали.
Кузнецы, увидав, что командир их остался один, стали пробиваться к нему на выручку. Тогда Берка выпустил резерв — отряд Калмана Короткого. Кузнецов загнали за мост, на правый берег реки.
Победили мы.
Целых три часа продержали мы кузнецов на правом берегу. И в местечко и на слободы они могли попасть только через мост, а на мосту стояли мы. Пробовали было кузнецы пробиться с боем, да не тут-то было — мы их с треском погнали назад. Тогда они прислали парнишку одного для переговоров.
Сначала договорились о Мотьке. Сторговались на двенадцати плетеных щитках. Затем парнишка осторожно повел разговор о том, чтобы пропустить «кузнецов» через мост, и предлагал за это еще десять щитков. Мы не соглашались.
— Куда вам торопиться? — сказал Берка. — Посидите, отдохните. Может, соберетесь с силами и нас прогоните.
— Да брось ты, — ответил парнишка, — пойми: нашим ребятам шамать хочется. Мы ведь с утра не жрали. Не бузину же лопать, в самом деле.
— А хоть бы и бузину, — сказал Берка, — не бойсь: от бузины не околеешь.
Наконец сошлись вот на чем: мы получаем тридцать один щиток, по числу бойцов, двенадцать за Мотьку и девятнадцать за мост. Объявляется перемирие, и мы расходимся по домам. Но через два часа все опять на месте, и бой продолжается.
После обеда бой шел лениво. Все ждали чего-то. Наконец, решили перейти к «пушкам». У нас были четыре бутылки с порохом, у кузнецов — три.
Стали по местам. Наши — у штаба. Кузнецы — у моста. Вперед выступили пушкари. У кузнецов, собственно, пушкарей не было, так как у них и пушки-то не было. У них был один метальщик — сам Мотька. У нас же пушкарей было трое: Зелик, Ошер и я. Зелик метал. Мы с Ошером приготовляли снаряды, зажигали фитили и подавали их Зелику. Бросили жребий: первым метать вышло кузнецам.
Мотька Косой широко расставил ноги, достал бутылку с порохом, зажег фитиль, взял затем бутылку за горлышко, размахнулся и, крикнув: «Гончары, отойди!» — кинул ее к нам. Бутылка не долетела, упала на землю, разбилась, но не взорвалась. Когда минуты через две мы решились подойти к бутылке поближе, мы увидали груду битого стекла, перемешанного с порохом, и наполовину обгоревший фитиль.
— Эх ты, стрелок! — крикнул Мотьке Зелик. — Посмотри, как мы стреляем. Это да!
— Кузнецы, расступись! — крикнул Ошер, подавая Зелику бутылку.
Зелик придвинул пушку. Он натянул палку, положил перед ней на середину доски бутылку, отпустил — и бутылка полетела. Но полетела она как-то криво, упала, не долетев до кузнецов, и тоже не взорвалась.
Кузнецы заржали.
— Стрелок тоже! — кричали они. — Тебе бы из этого полена по клопам стрелять да мух бить.
Мотька Косой долго целился, долго выбирал удобное положение и наконец, размахнувшись, кинул вторую бутылку. И опять бутылка, не долетев, упала на землю, разбилась на кусочки, но не взорвалась.
— Чем у вас бутылки-то набиты?! — закричали мы. — Уж не горохом ли?
— Это у вас бутылки и котелки набиты трухой! — отвечали кузнецы.
— Сами вы труха! — кричали мы.
— Смотри, Зелик, — сказал Берка Длинный, — не осрамись. Покажи кузнецам.
— Помолчи, — сказал Зелик, — сам знаю.
Он что было силы натянул резинку, отпустил. Бутылка взлетела высоко вверх, перелетела мост и плюхнулась в воду.
— Стрелок! — загоготали кузнецы. — Всех рыб перепутал! Червяку ус оторвал! Рыболов!
— Подождите-ка! — крикнул Зелик, — мне еще два раза метать.
— Хоть двадцать! — кричали кузнецы. — Нам-то что? Нам в реке не жить.
Снова Мотька Косой кинул бутылку. Снова она не долетела и не взорвалась.
— Ты что, кидать разучился? — кричали мы Мотьке. — Кидаешь как баба.
— Да это он, ребята, в лапту играет, — смеялся Мейлах.
— Сами вы в лапту играете, рыболовы! — кричали кузнецы.
— Смотри, Зелик, — сказал Берка.
— Замолчи! — крикнул Зелик. Он был бледный и злой. — Подай бутылку, — сказал он Ошеру.
Ошер зажег шнур и подал Зелику бутылку. Зелик положил ее на доску, натянул резинки и отпустил. Но бутылка не полетела совсем. То ли у Зелика дрожали руки, то ли резинки ослабели, но бутылка не удержалась на доске и упала на траву.
— Ого-го! — гоготали кузнецы.
Зелик еще больше побледнел. Он отбросил пушку, схватил бутылку с горящим шнуром за горлышко и кинулся к кузнецам.
— Зелик, куда? — крикнул Берка.
— Стой, Зелик! — крикнул Мейлах. — Взорвет!
Тут вдруг раздался грохот и гром, что-то ударило меня по руке, и я упал. Ну, а дальше-то я не помню ничего.
Пришел я в себя только на другой день в больнице.
Рядом на койке стонал Ошер. Он стонал, кричал, бредил, плакал. Ему было от чего плакать: раздробило ногу. Я-то все-таки выздоровел, а Ошер на всю жизнь остался калекой, хромым.
Зелика убило на месте. Его хоронили на другой день.
Берку и Мотьку таскали к коменданту. С них взяли слово, что не будет больше боев, не то — тюрьма. Мотька и Берка поклялись, что не будет боев.
И верно, в нашем местечке потешных боев больше не было.
Глава седьмая
Беспризорники
Разговор о беспризорных начался с того, что Иеня Малиновский однажды вместо «чуть» сказал «чуч».
Эго было во время перерыва. Вокруг сидело много ребят из младших классов, почти все бывшие беспризорники.
— Не чуч, а чуть, — поправил Иеню Ледин.
Иеня рассмеялся.
— Что поделаешь? — сказал он, — плохо я говорю по-русски. Теперь-то еще ничего, а посмотрели бы вы меня года два назад, когда я только приехал в Ленинград. Я тогда по-русски ни «бе», ни «ме».
— Тебя кто-нибудь сюда привез? — спросил Ледин.
— Нет, — сказал Иеня, — один приехал. В том-то и штука, что один приехал. Сошел я, помню, с поезда, вышел на улицу, стою и глазами хлопаю. Не знаю, что делать. У меня тут есть сестра двоюродная, Ита. Я думал, что Ленинград — местечко вроде Калинковичей. Весь город в две-три улицы, и все друг друга знают. Сойдешь с поезда, спросишь, где тут живет Ита, и тебе враз укажут: вон в том доме, у колодца. А тут — на тебе. Большие дома, улиц много, народу полно, все куда-то спешат, а спросить не у кого. Вижу я, что по улицам ходят поезда без паровозов и все садятся в эти поезда. Я тоже сел. Проехал я немного, подходит ко мне кондуктор и говорит: «Билет». Я достаю из шапки свой железнодорожный билет и подаю. Кондуктор посмотрел билет и что-то сказал, но я не понял что.
— Вас зогг ир?[37] — спросил я.
— Билет, билет, — повторил кондуктор.
— Нат айх дем билет[38] — сказал я и снова сунул ему свой железнодорожный билет.
Но кондуктор рассердился, выбросил мой билет на улицу, остановил вагон и велел мне сойти.
«Ладно, — подумал я, — пойду-ка за поездом пешком». Но трамвай (это был трамвай, теперь-то я знаю) пошел очень шибко. Я отстал. А сзади наскакивает уже другой трамвай, а навстречу уже несется третий. Я обхватил руками столб и постоял так немного. Потом, когда трамваи разошлись и стало тихо, я перебежал улицу и пошел по тротуару.
Иду по тротуару, гляжу по сторонам и думаю: как найти Иту, у кого спросить? И вдруг вижу за стеклом, в богатых таких костюмах, стоят трое: две девочки и мальчик. Я постучал по стеклу и крикнул им:
— Ей, ятен[39]!
Но ребята за окном не пошевелились и даже не посмотрели на меня. Я снова поступал — ребята не двинулись с места, не ответили. А из магазина выкатился толстенький человек и накинулся на меня с криком:
— Проходи, проходи, а то в милицию отправлю.
— Ир вейст нит во вонт до Ите?[40] — спросил я человека.
Но толстяк все:
— Проходи, проходи!
— Вое шрайт ир?[41] — сказал я.
Тогда толстяк закричал тонким голосом:
— Милиционер, милиционер!
«Ну, — думаю, — пропал я. Загребут в тюрьму». Свернул в какой-то переулок, подхватил подмышку узелок, шапку и бежать.
За переулком опять улица, за улицей опять переулок, снова улица, снова переулок, снова переулок, снова улица. Запутался я в улицах и переулках и уже не знаю, где вокзал и откуда я вышел и куда иду. Слышу — музыка играет. Так играет, будто это наш калинковический пожарный оркестр. «Пожарная репетиция», подумал я и пошел на музыку. Оказывается, красноармейцы маршируют. Впереди музыканты дуют в трубы и бьют в барабан. Пошел я за ними, дошел до одного высокого дома, вместе с ними поднялся по лестнице и потом прошел в какой-то зал. Когда все расселись по местам, вышел на сцену человек и что-то сказал. Потом во всем зале потух свет и впереди, в конце зала, задвигались по стене какие-то люди. Сначала я, понятное дело, испугался и хотел даже убежать, но потом вижу — все спокойно сидят на местах, не путаются и даже смеются, ну, и я сидеть остался.
Когда зажегся свет, я вышел в буфет. Мне очень есть хотелось. Но я не знал, как спросить. «Надо найти тут еврея», подумал я. И решил так: пойду по столикам и буду всем говорить: «гут морген»[42]. Если кто ответит по-еврейски, я у него попрошу поесть. Пошел и всем говорю: «гут морген». Один удивляется, другой смеется. Наконец один красноармеец ответил по-еврейски: «гут иор»[43]. Я ему тогда говорю, что есть хочу. Он усадил меня за столик, угостил чаем, булкой и спросил, кто я и откуда. Я рассказал.
— Вот что, — сказал красноармеец, — ты меня тут подожди. Когда кончится кино, я тебя возьму с собой и где-нибудь да устрою.
— Ладно, — сказал я, — подожду.
Когда кончилось кино и все стали выходить, ко мне подошел этот красноармеец и говорит:
— Идем.
На улице я его спросил:
— Вы меня ведете к Ите?
— Нет, — сказал красноармеец, — не к Ите, а в ГПУ.
Я испугался.
— Это в тюрьму? — сказал я. — Не пойду я в тюрьму.
Красноармеец захохотал:
— Дурак ты, дурак! — говорит. — Какая ж тюрьма? Там тебя куда-нибудь устроят, в детдом в какой.
Сели мы в трамвай и приехали на тот самый вокзал, где я был утром. Пришли в ГНУ. Тут сидели двое: один высокий, бритый, другой постарше, в очках. И что, вы думаете, со мной сделали в ГПУ? Угостили булкой с колбасой, а потом уложили спать. Утром за мной пришла женщина. Она повела меня в ОНО. Оттуда меня направили в карантин, а уже из карантина перевели сюда.