Если какое-нибудь лицо пишет мне, что оно наблюдало затмение, болид, падающие звезды, комету, какое-нибудь изменение на Юпитере или Марсе, землетрясение, северное сияние, шаровидную молнию, радугу и т. п., то первым долгом я отношусь доверчиво к его показаниям, что не мешает мне, однако, рассмотреть и обсудить их. На это можно возразить, что положение не совсем одинаковое, потому что астрономическое или метеорологическое наблюдение может быть сделано одновременно и другими лицами, что уже вносит известную проверку. Без сомнения, это так. Но что касается мнения, какое я могу иметь об искренности наблюдения, то оно абсолютно одинаково: я принимаю показания на веру, но с правом свободной проверки. A priori у меня так же мало оснований не доверять ученому, профессору, судье, священнику, пастору, ремесленнику, земледельцу, когда они сообщают мне о явлении психического порядка, как и тогда, когда они рассказывают мне о каком-нибудь физическом наблюдении. Однако, так как психические явления встречаются реже и менее вероятны, то мы и относимся к ним строже, и, со своей стороны, я начал с того, что проверил значительное количество сообщений, наводя соответствующие справки. Я производил проверки, которые всегда приводили меня к полному подтверждению полученных мною сведений. То же самое делало, со своей стороны, Лондонское психическое общество.
Конечно, может быть и другая оценка, пожалуй, еще более допустимая; она сводится к тому, что, пожалуй, причина этих явлений действительно имела место, но конкретные наблюдаемые факты могли быть дополненными и приукрашенными совершенно искренно для того, чтобы «подогнать» их к событиям. Словом, описываемые явления были не более чем галлюцинациями, которые были подчеркнуты лишь потому, что они совпадали с чьей-нибудь смертью.
Эту гипотезу я рассмотрел и обсудил с величайшей тщательностью и пришел к заключению, что и она несостоятельна: 1) в тех случаях, когда я имел возможность проверить факты, я удостоверился, что они происходили именно так, как изложено в показаниях; 2) лица, приводящие их, все поголовно заявляют, что они находятся в нормальном состоянии здоровья, что они не подвержены галлюцинациям, что они наблюдали, констатировали факты с полнейшим хладнокровием и уверены в них; 3) анализируя эти рассказы, я не принимал в расчет того, что было ощущаемо во сне, и оставил лишь случаи, испытанные наблюдателем в бодрствующем состоянии; 4) я устранил те впечатления, которые, по-видимому, могут быть приписаны фантазии, самовнушению или различному роду галлюцинаций.
Сообщенные факты эти очень разнообразны, они наблюдались лицами всех состояний и всяких степеней развития интеллектуального и морального, наблюдались как мужчинами, так и женщинами всех возрастов, во всех классах общества, людьми различных вероисповеданий, будь они равнодушные скептики или легковерные идеалисты, наблюдались на севере или на юге, в расах англо-саксонской и латинской, во всех странах и во все времена. Самая строгая критика не может их игнорировать, она обязана считаться с ними.
Приписывать их галлюцинациям немыслимо. В настоящее время мы знаем, что такое галлюцинации, они имеют свои причины (о них будет речь впереди). Субъекты, испытывающие их, бывают к этому более или менее склонны — с ними это случается не раз, а иногда и очень много раз в течение их жизни. Здесь же свидетели вовсе не принадлежат к такому роду субъектов; они наблюдали психическое явление точно так же, как если бы увидали явление физическое, и повествуют о нем просто, без всяких претензий.
Если б такого рода факты были галлюцинациями, иллюзиями, игрою воображения, то их оказалось бы значительно большее число без совпадений с чьей-нибудь смертью. А между тем происходит совершенно обратное.
Организованное мною исследование доказывает это до очевидности: я просил присылать мне сообщения о всех случаях — все равно, замечалось ли совпадение или нет. Из ста явлений попадалось не более 6–7 случаев видений, не совпадающих со смертью близких людей. Если бы дело касалось галлюцинаций, то должно было случиться как раз обратное.
Кроме того, пришлось бы допустить возможность галлюцинаций одновременно у нескольких лиц, находящихся иногда на расстоянии нескольких сотен километров друг от друга.
Все приведенные случаи были испытаны лицами в бодрствующем и совершенно нормальном состоянии, не хуже нас с вами в данную минуту. Я особенно старался не приводить ни одного примера видений или явлений, виденных во сне, и с самого начала пытался, по принципу, установить ясную, точную, методическую классификацию всех явлений, какие нам предстоит изучить. Наше исследование имеет строго научный характер, как если бы мы занимались астрономией, физикой или химией. Сны, видения в состоянии сомнамбулизма или гипноза, предчувствия и предвидения, вызывания духов через посредство медиумов составят предмет уже других глав. Теперь же мы занимаемся специально явлениями умирающих, то есть лиц, еще находящихся в живых. Далее мы займемся явлениями умерших, объяснение которых носит совсем другой характер. Последние из приведенных примеров заимствованы из сочинения «Phantasms of the Living», изданного в Лондоне в 1886 году Гернеем, Мейерсом и Подмором, огромного двухтомного труда, содержащего протоколы строгих исследований, предпринятых этими тремя учеными от имени общества «Society for psychical Research». Изучая этот сборник, выносишь такое впечатление, что тот, кто упорствует в отрицании этих фактов, похож на слепца, отрицающего солнце.
В этом исследовании перечислено 600 случаев упомянутого порядка. Что до меня касается, то я получил свыше 1100 сообщений, достоверность которых представляется сголь же неоспоримой.
Конечно, не все эти рассказы, не все эти сообщения имеют одинаковую ценность. Надо было бы иметь возможность всегда контролировать их безусловную точность. Поражающая нас связь между видениями, слышанными звуками, испытанными впечатлениями и реальными событиями могла быть дополнена уже потом воображением самих повествователей, приукрашена ими, более или менее притянута к делу. Надо было бы иметь возможность сделать тщательное исследование по поводу каждого наблюдения, принять, словом, все предосторожности, какие мы привыкли принимать при наших астрономических наблюдениях и при физических или химических опытах, — и даже более того, потому что здесь прибавлен «человеческий» фактор, а с ним нельзя не считаться.
Такие предосторожности не всегда соблюдались и не могли соблюдаться, часто вследствие самого свойства этих явлений, связанных с кончиной близких людей, с огорчениями и тяжелыми воспоминаниями, — ведь с подобными вещами нельзя обходиться так свободно, как с лабораторными опытами. Но из того, что иные сообщения страдают кое-какой неопределенностью в подробностях, еще не следует, чтобы признавать их не стоящими внимания и не принимать их в расчет.
Наблюдения эти слишком многочисленны, чтобы не представлять собою чего-то реального. Кроме того, вековое предание, связывающее подобные явления с мертвыми, должно быть небезосновательно. Без сомнения, если бы каждый факт был вымышлен, то все целое не имело бы большой ценности. Но если даже свести их к их простейшему выражению, то и тогда останется известная суть. Эти факты в их совокупности можно сравнить с космическим характером Млечного пути. Каждая звезда, входящая в состав Млечного Пути и меньшая 6-й величины, не видима невооруженному глазу: она не производит впечатления на сетчатую оболочку. А между тем все целое прекрасно видимо простому глазу и представляет собой одну из дивных красот звездного неба. Именно численность этих фактов лишает нас возможности пренебрегать ими.
Великий философ Иммануил Кант писал по этому поводу:
«Философия, не боящаяся компрометировать себя рассмотрением различных ничтожных вопросов, часто становится в тупик, наталкиваясь на известные факты, в которых она не может усомниться безнаказанно, а между тем не может им и верить, не поставив себя в смешное положение. Так бывает с рассказами о привидениях. Действительно, нет упрека, к которому философия была бы так чувствительна как к упреку в легковерии и в приверженности к народным суевериям. Люди, щеголяющие дешевой славой и авторитетом ученых, насмехаются надо всем, что ставит обоих на один и тот же уровень. Вот почему истории о привидениях, всегда внимательно выслушиваемые в тесном кругу, беспощадно отвергаются перед публикой. Можно быть уверенным, что никогда никакая академия наук не выберет такого сюжета для конкурса, — и не потому, что каждый из ее членов был убежден во вздорности и лживости подобных повествований, а потому, что закон осторожности ставит разумные пределы рассмотрению подобных вопросов. Истории о привидениях всегда найдут тайных верующих, но в публике всегда будут предметом легковерия хорошего тона.
Что касается меня, то полное неведение насчет того, как дух человеческий вступает в мир и как он из него уходит, запрещает мне отрицать правдивость различных рассказов по этому предмету. Может быть, это покажется странным, но я позволю себе усомниться в каждом из отдельных случаев в частности и, однако, считаю их правдивыми в их совокупности».
К упомянутым явлениям можно отнестись тремя способами: или безусловно верить всему рассказанному, или безусловно отвергать все с начала до конца, или, наконец, допускать самые факты в их общей сложности, не подтверждая строгой точности всех подробностей. На этом последнем выводе мы и думаем остановиться. Все отрицать огульно было бы нелепо. Надо утратить всякую веру в человеческое слово вообще, чтобы сомневаться в правдивости вышеприведенных рассказов. Не много найдется фактов, исторических и научных, которые подтверждались бы таким большим числом свидетелей.
И что еще, с другой стороны, подтверждает их реальность — это обстоятельные подробности, часто отличающие эти рассказы и соответствующие действительным обстоятельствам жизни: рана, ружейный выстрел, раскроенная голова, труп на дне рва, тело, распростертое на берегу, утопление, повешенный, звук знакомого голоса, какой-нибудь головной убор, непривычная одежда, поза, дата смерти иная, чем та, которая была оповещена и т. п. Что и говорить, почти всегда можно усомниться в свидетельствах людских. Иногда на расстоянии нескольких дней самые ясные события переиначиваются до неузнаваемости, и вообще история народов и частных людей — великая лгунья. Но, однако же, надо принимать род людской таким, каков он есть, и, не требуя абсолютного, допускать вероятное и относительное. Трудно сомневаться, например, в том, что Людовик XIV отменил Нантский эдикт и что Наполеон покоится под куполом Инвалидов.
По-нашему, факты, которыми мы здесь занимаемся, неопровержимы, по крайней мере в общем. Всякий свободный от предрассудков ум не может отказаться допустить их.
Главное возражение, единственное даже, которое еще может возбудить спор, — это то, что их можно приписать случайности, нечаянным совпадениям. Рассуждают так «Ну, да, это правда, такой-то видал или слыхал то или другое; затем его родственник или близкий человек умер в тот же момент — ну так что ж! Ведь это случайное совпадение».
Ограничим срок времени, в течение которого происходит совпадение 12 часами до или после явления, — вообще же они совпадают гораздо ближе. Средняя цифра ежегодной смертности равняется 22 на 1000 человек Для периода в одни сутки эта смертность в 365 раз слабее, то есть равняется 22 на 365000, или одному человеку на 16591. Итак, значит, имеется 16591 шанс против одного на то, чтобы совпадения на один и тот же день не случалось. Да и то здесь взята общая цифра. Для лиц же молодых, в цвете лет, пропорция понижается до одного на 18000, 19000, 20000.
А так как явления без совпадений не в 20000 раз и не в 10000 раз, и не в 5000 раз, и не в тысячу, и даже не в 100 и не в 10 раз более многочисленны, чем явления с совпадениями, — мало того, не равны даже последним по числу, не составляют даже половины, четвертой доли, ни даже десятой доли всех явлений, то из этого мы заключаем, что между явлениями и смертями существует такая же связь, как между причиной и следствием.
Мы и не думаем отрицать случая нечаянных совпадений. То, что называется случайностью, то есть неведомая пружина действующих сил, иной раз творит просто чудеса. Я могу привести по этому поводу несколько замечательных примеров.
В то время, когда я писал свое большое сочинение об «Атмосфере» и как раз занимался составлением главы о силе ветра, где приводил любопытные примеры, произошел следующий случай.
Мой кабинет в Париже имеет три окна: одно обращено на запад и выходит на бульвар Обсерватории, другое обращено на юго-запад к самой обсерватории, а третье смотрит прямо на юг, на улицу Кассини. Дело было летом. Первое окно, выходящее на каштановую аллею, было отворено. Вдруг небо заволакивается тучами. Поднимается вихрь, который распахивает плохо притворенное третье окно и взбудораживает все бумаги на моем столе; ветер уносит листки с только что написанным мною текстом, и они летят вихрем поверх деревьев. Минуту спустя хлынул проливной дождь. Спускаться вниз разыскивать улетевшие листки казалось мне напрасным трудом, и я поставил на них крест. Каково же было мое изумление, когда несколько дней спустя я получил из типографии Лагюра, отстоявшей от моей квартиры на добрый километр, оттиск этой самой главы, всей целиком, без малейших пропусков! Заметьте, что в ней трактовалось именно о любопытных проделках ветра. Что же такое произошло? Вещь очень простая.
Рассыльный из типографии, живший в квартале Обсерватории и приносивший мне корректуру, пошел домой обедать, и на обратном пути увидел на земле перепачканные, измоченные страницы моей рукописи. Он вообразил, что сам растерял их, поэтому постарался подобрать их как можно тщательнее и отнес их в типографию, конечно, не думая хвастаться своим поступком. Право, точно сам ветер позаботился принести эти листки в типографию!
А вот и другой пример. Я обещал священнику, венчавшему меня (в благодарность за большое одолжение, которое он оказал мне), взять его с собой на экскурсию на воздушном шаре. Надо вам сказать, что мы с женой решили совершить свадебное путешествие по воздуху. Дней десять после свадьбы мы пускаемся в путь с Годаром в качестве аэронавта, предварительно известив о том аббата запиской. Но аббат, по неудачному стечению обстоятельств, как раз выехал из Парижа, чтобы провести несколько дней на даче у берегов Марны, и не получил моей записки. Не видя аббата на газовом заводе в момент отправления, я надеялся, что наше путешествие пройдет незамеченным, и что я исполню свое обещание когда-нибудь в другой раз. Но мне отнюдь не хотелось огорчать аббата. Существует бесконечный выбор направлений для шара, поднимающегося из Парижа. Надо же было, чтобы наш воздушный корабль направился как раз в сторону Марны и пронесся над самой дачей священника. В это время он сидел за столом в своем садике; увидав шар, медленно плывущий над его головой, и вообразив, что я прибыл за ним, он стал звать меня изо всех сил, умоляя, чтобы я спустился. Он пришел в отчаяние, увидав, что мы продолжаем свой путь. Кажется, сам черт не мог бы сыграть с нами такой лукавой штуки. А между тем все зависело от случайного направления ветра.
Эмиль Дешан, довольно известный в свое время поэт, автор драматического либретто «Гугенотов», рассказывал мне о целой серии курьезных совпадений.
Ребенком, воспитываясь в одном пансионе в Орлеане, он однажды случайно обедал с неким г. Фонжибю, эмигрантом, недавно вернувшимся из Англии, и тот угощал его плумпуддингом, блюдом, в то время не известным во Франции.
Воспоминание об этом угощении почти изгладилось из памяти Дешана; но вот однажды, лет десять спустя, проходя мимо ресторана на бульваре Пуассоньер, он увидел в окне пуддинг очень аппетитного вида.
Он входит, спрашивает себе порцию этого кушанья, но ему отвечают, что пуддинг раньше был заказан одним посетителем.
— Г. Фонжибю! — восклицает конторщица, заметив досаду Дешана. — Не будете ли вы так добры уступить часть вашего плумпуддинга вот этому господину?
Дешан не без труда узнал г. Фонжибю в этом пожилом, почтенном господине, напудренном добела, в мундире полковника, обедавшем за соседним столиком. Полковник любезно уступил ему часть своего пирожного.
Протекло много лет, у Дешана совершенно вылетели из головы и пуддинг, и г. Фонжибю. Но однажды его пригласили обедать в один дом, где должны были подавать за столом настоящий английский плумпуддинг. Дешан принял приглашение, но, смеясь, предупредил хозяйку дома, что без г. Фонжибю дело никак не обойдется, и позабавил все общество, рассказав о своем приключении.
В назначенный день Дешан является. Десять человек гостей занимают приготовленные им места за столом и ждут появления великолепного плумпуддинга. Кто-то из гостей стал поддразнивать Дешана по поводу его рокового Фонжибю, как вдруг лакей докладывает: «Господин Фонжибю!» Появляется старик, еле передвигающий ноги, и медленно обходит вокруг стола со смущенным видом. Что это — призрак? Или чья-нибудь шутка? Время было масленичное. Сперва Дешан вообразил, что это непременно шутка. Но, когда старец подошел ближе, он вынужден был признать в нем самого г. Фонжибю. «Волосы у меня поднялись дыбом, — пишет Дешан. — Сам Дон-Жуан, наверно, не так испугался при виде Каменного гостя». Все, однако, объяснилось очень просто. Г. Фонжибю, приглашенный обедать к одному из жильцов дома, ошибся номером квартиры.