Первым нарушил молчание Берцо:
— Вы, — отстранённо начал он, — на самом деле думаете, что этот бред с сапожками чего-то стоит?
Лонро опустил взгляд и вздохнул:
— Ангус, — как можно мягче произнёс он, — мне кажется, это наш шанс. В любом случае, ничего другого у нас пока нет, и если…
— В таком случае, — не стал досушивать своего партнёра хозяин торгового челна, — меня, мой друг, мало интересуют подробности. Вы вправе считать так, как вы этого пожелаете, я же на этот счёт имею совершенно иное мнение.
Не далее чем сегодня утром я услышал тонкий намёк на то, что я всего лишь торговец. Не перебивайте меня! Так вот. Я прекрасно помню о том, чьи деньги вложены в этот товар и в наше путешествие. Однако. Давайте вспомним слова многоуважаемого падре Пиччие, выступающего в роли нашего ангела-хранителя. Слова и касательно Вас, и, что немаловажно, меня.
Насколько я помню, именно Вы, благодаря Вашему статусу поставлены в нашем непростом деле определяющим началом. Моя же роль сильно разнится с ангельской вывеской падре Аурелио и геральдической вычурностью Вашей особы. Я всего лишь старый торговец, всячески скрывающий своим делом истинные цели и замыслы нашей миссии. Да, Джеронимо, я торговец и, осмелюсь заметить, имею неплохой вкус и самое главное нюх к золоту и деньгам.
У меня был целый день на то, чтобы всё это переварить и вот моё мнение: то, во что вы пытаетесь ввязаться, я считаю пустой затеей. А потому, дабы не снизойти к настоящей речи торговца, от которой у Вас, мой друг, может случиться удар, я, на правах старшего в торговом деле, скажу так: завтра с восходом я прихожу сюда и вижу вас рядом с собой. Чем вы будете заниматься до этого времени, меня мало интересует.
— Но, — наконец, возразил подавленный таким неожиданным поворотом Лонро, — мне одному не справиться. Как? Я ведь, в отличие от Вас, очень плохо знаю расенский язык. Не хотите ли вы сказать, что я, для того, чтобы найти этого старого Радимира, за один вечер должен освоить все их неисчислимые наречия? Не смешите меня, Ангус. Самые значимые римские мыслители считают расенский труднее этрусского, несмотря на то, что они родственны…
Берцо с трудом перебрался за борт челна. На его кислом лице отобразилась подлая ухмылка:
— Я торговец, — повторил он, — и все мои познания приносят мне доход куда как выше, чем исповедуемая заоблачная муть «значимых римских мыслителей»? А язык? …Об этом я вам так скажу: если уж Вы, сеньор, сподобились запомнить имя этого старика то, исходя только из одной силы врождённого упрямства, думаю, Вам не составит труда его найти…
Берцо развязал пояс, продел его в кольцо ключей от сундуков и, подпоясываясь на ходу, преисполненный безразличия к происходящему отправился в сторону слободы. Все его мысли сейчас были целиком заняты ужином…
Радимир домёл ведущую к его дому каменистую широкую дорожку и посмотрел на высящийся позади него частокол, украшенный свежесрубленными берёзовыми ветками и россыпями полевых цветов. Всё это выглядело так, будто в доме только что сладили доброе сватовство на свадьбу-любомир.
Ясное вечернее небо отливало бирюзой над округлыми вершинами соснового бора. Ярило-Солнце, подводя черту под двадцатым днём месяца липеня[17] 6469 лета от Сотворения Мира в Звёздном Храме[18], скрытое от глаз их величественным строем, вот-вот должно было перевалиться за далёкий, недосягаемый край неба.
Радимир заметил приближающегося к его дому соседа, неспешным движением смахнул со лба проступившие капельки пота и отставил в сторону метлу. Сколько же добрых лет прожили они с Гостевидом бок о бок, в мире и согласии? Даже их избы, разделённые куском земли с небольшой лесистой гривой, были похожи друг на друга, как родные братья.
Гостевид был очень уважаемым человеком, он воспитал шестнадцать детей. Две дочери и четырнадцать сыновей. С семьёй младшего из них он и делил ныне свой кров. Двое старших из его родового потомства, Орлик и Казимир те, что состояли в дружинах на дальних рубежах, славя Богов и стоя за правое дело, безвременно сложили свои головы в битвах с ворогами.
Сам Гостевид в молодости тоже служил Отечеству, ходя в старших штоурмвоях при кмете Всеволоде Скалогроме. Мог ли он в молодости подумать, что в преклонных годах будет состоять в родстве с тем самым Всеволодом? А ведь сын воеводы и дочь Гостевида славно справили любомир, одарив через время своих отцев богатым приплодом.
Далёкое ратное прошлое, не ровня детям и внукам Гостевида, одарило этого сильного человека по-своему — многочисленными шрамами да хворями. Его некогда статную фигуру ныне искорёжило, а ставшие худыми, будто ветви засохшего вяза руки давно уж были не в силах полировать эфес грозного меча. Сосед сильно хромал, опираясь во время ходьбы на сучковатую кривую палку, без которой он не покидал двора. Стоит, однако, заметить, что ум Гостевида, уже отмерявшего в своём долгом пути неполный Круг лет[19], в противовес его хилому здравию до сих пор был твёрд и ясен.
Оказавшись друг подле друга, соседи, не сговариваясь, приложили ладони рук к груди и, поднимая их к небесам, трижды восславили Богов.
— Что дид, — хитро улыбнулся Радимир, возвращая улетевшие было к Богам мысли в явь, — не спится тебе. Ярило, эвон, уж укладывается и нам велит.
Гостевида, опёршегося на «третью ногу» дёрнул едкий смешок:
— Ты тожа, — сухим, треснувшим голосом ответил он, — я гляжу, не перины в сенях взбиваешь. Стёжку метёшь, двор украсил. …Всё на словах молодишься, а сам-то всего-то на пять десятков меньше моего отмахал, а всё туда же: перья распушил, как тот певень. Знаю, к чему хорохоришься. Йогиню ждёшь?
— Её, — отряхивая от пыли холстяные штаны, утвердительно выдохнул Радимир. — Думаю, к рассвету будет, …ну, или не позднее полудня…
— М-да-а, — огладил бороду хромой сосед, думая о чём-то о своём. — Погостит хоть она? — спросил он вдруг.
— Да нет. Какая в том нужда? В межах ныне тихо…
— Жаль, что не отночует, — не дал договорить Гостевид, — жаль. Поговорить бы с ней, …да хоть посидеть рядом. Ведь будто Сурицу небесную пьёшь, как только словом перемолвишься. Молодеешь. Вот жа чудо какое! Каждому улыбнётся, каждому добротой да любовью Душу, будто солнышком согреет. Детишки в ней веселье и задор черпают, а старики мудрость да совет. …Знать завтра же к горам на «Чистый родник» и уйдёт…
— Думаю, так. Сам знаешь, то её и мой урок. Каждый делает то, что ему положено…
— Мальца отдашь?
— Отдам. По-другому никак. Нет у него никого больше в роду. Аримы всех их пожгли да побили. Как только энтот уцелел? То, видать, великое чудо. Капище сгорело, а он под щитом Числобога схоронился. Уж как пепел разгребли, тот из-под щита и выполз. Уж два срока выждали, никто из его родных не объявляется.
— М-да…, — привычно умозаключил Гостевид, — а к чужим его, конечно, не должно. Жалко. Такое чадо! Ему бы выучиться волшбить…
Радимир пожал плечами:
— Так ведь за тем и заберут…
— Да знаю я, знаю. Одно плохо, посмотреть уж не доведётся на то, какие дела великие творить будет этот пар. Видано ль такое, любую воду толи в хмельной мёд, толи в квас обернёт, а квас в воду?
— То, — соглашаясь, заметил Радимир, — видать, у него после пожара…
Вдруг в колючих, непроходимых кустах, что торчали за дальним углом частокола, спугнув малую лесную птицу, треснула сухая ветка. За домом Радимира глухо залаяла собака.
— Что это? — Вглядываясь в тёмный силуэт колючего, словно чёртово сено чапыжника[20], тревожно спросил Гостевид.
— Кто его знает? — задумчиво ответил Радимир. — Кто-то ж сидит в этих кустах. …А пусть сидит. Идём. Домой пойдёшь через мой двор. За хлев да огородом. Пошли отседова…
У Джеронимо всё внутри похолодело. Позади него под грузом чьего-то тела смачно хрустнула сухая ветка. Моментально обернувшись, он, закрылся руками. Перед ним, криво ухмыляясь испугу молодого товарища, стоял Берцо.
— Не вздумайте кричать, — прижав палец к губам, тихо шепнул он, отрывая взгляд от Лонро, и силясь рассмотреть что-то сквозь густые ветки кустарника. — И так вон собаку всполошили…
— Это ведь вы её всполошили, — отчаянно возмутился Джеронимо, продолжая пребывать под впечатлением от внезапного появления Ангуса.
— Разве теперь имеет значение, кто это сделал? — Вяло отмахнулся торговец. — Главное, что нас раскрыли. Да и то не беда. Расы-то ушли…
Джеронимо бросил взгляд в сторону калитки. Там на самом деле уже никого не было, лишь за высоким частоколом надрывалась от усердия злая собака.
— Что вы тут делаете? — лежа на боку, вполоборота спросил Лонро.
Берцо снова ухмыльнулся:
— Если вы ещё немного полежите, — съязвил он, — эту собаку спустят с цепи. Идёмте, всё равно ничего интересного тут уже не будет…
В точности копируя то, как он уходил с пристани, Берцо повернулся и с показным безразличием отправился прочь. Джеронимо ничего не оставалось, как подняться и поспешить следом.
Старый, хитрый лис. Он умел обставить дело так ловко, что Лонро, несмотря на то, что ничего страшного не произошло, сейчас ясно приходилось чувствовать желание оправдываться. Уж чего-чего, а этого ему делать никак не хотелось.
Джеронимо догнал Ангуса и, с опаской осмотревшись по сторонам, выдохнул:
— А вы …ещё тот следопыт.
Берцо был непроницаем:
— Приходится, — вяло парировал он. — Тем более что ограждать вас от неприятностей, одна из моих задач.
— Но, ведь я…
— Оставьте это, — продолжал Ангус, — вы, как я погляжу, тоже, не по годам находчивы и настырны. Признаться мне так и не удалось подобраться к этим старикам ближе вашего. Едва только я вычислил в лесу самое удачное место, как упёрся в ваши сапоги. Уж простите меня, мой друг, но этого я никак не ожидал, потому и наступил на ту злосчастную ветку…
Берцо говорил что-то ещё, а сбитый с толку Джеронимо снова пребывал в растерянности. Его в который раз переполняли смешанные чувства. В словах хитреца и проныры Ангуса сейчас без всякой фальши слышались мягкие тона, полные отеческой любви. Только за последний месяц не менее пяти раз вот так же в течение одного и того же дня этот торгаш мог в разной очерёдности вызывать у него уважение, ненависть, сострадание или ярость. Джеронимо прекрасно понимал, что Берцо делал это намеренно, но ничего не мог с этим поделать. Ловкий поворот сюжета и, только начавшая формироваться защита молодого человека, снова разбивалась вдребезги, вызывая чувство вины, как же? Можно ли было чувствовать сейчас что-либо иное к этому доброму и податливому человеку?
— …так что, — продолжал Ангус, — раз она должна забрать кого-то и появится не ранее завтрашнего рассвета, нам с вами нет смысла торчать здесь среди этих корчей и муравейников.
— Она…? — хватаясь за хвост улетающей фразы, опомнился Лонро. — Простите, Берцо, я что-то пропустил. За кем?
Торговец смерил товарища недовольным взглядом и на удивление терпеливо повторил:
— Завтра утром, ну, по крайней мере, не позже полудня, эта особа приедет сюда за кем-то. Как я понял, за каким-то ребёнком. Вот я и говорю, что нам с вами нет смысла торчать тут всю ночь. Придём с рассветом, всё равно у русов позже не поспишь. И то неплохо, — вяло улыбнулся Ангус, — хоть какие-то перемены. Завтра, вместо того чтобы в который раз с пристани восхищаться восходом солнца, спрячемся в кустах и будем любоваться совершенно другими вещами. Надеюсь, её ноги того стоят…
Утро встречало их густым туманом. Поднимающееся над лесом солнце подсвечивало его сверху, говоря о том, что наступающий день будет ясным. Берцо был зол, впрочем, молодой Лонро уже привык к тому, что его товарищ ужасно не любил подниматься со светилом.
Сегодня они покинули своё становище даже раньше обычного. В это предрассветное время поднимались многие. Те, кто планировал идти по реке, или те, кто сговорился о большом и выгодном торге накануне и желал доставить свой товар по воде. В гудящих допоздна становищах вообще мало кого интересовало, кто и в какое время начинал свои торговые дела.
За то время, пока Берцо и Лонро добирались до скуфа, а затем обходили стороной это селение, окружающий их, щебечущий на все лады лес, уже стал избавляться от тумана и ночной прохлады.
Ромеи остановились у дороги и, подставляя взмокшие от ходьбы спины ко всё более крепнущему солнцу, завели простую и непринуждённую беседу. Выглядело это так, будто они кого-то ждали. Подобное ожидание не вызывало подозрений у расен. В скуф чужакам хода не было, поэтому многие из торгового люда частенько вот так же с украины дожидались тех, с кем накануне крупно сторговались.
Место для наблюдения получалось очень удачное. Калитка старика Радимира была, как на ладони. Ромеи понимали, что раз дед её украшал, значит, гостья пожалует именно сюда. Одно было плохо, если она заставит себя долго ждать, тогда к маячащим перед скуфом чужакам могут отправить кого-нибудь из штоурмвоев внутренней дружины. Но и на этот случай Ангус Берцо, не теряя понапрасну времени в показной беседе со своим молодым товарищем, уже придумал несколько вполне правдоподобных отговорок, благо язык расен был неплохо знаком торговцу.
Вдруг Лонро насторожился. Он ясно слышал топот копыт, приближающийся со стороны леса…
— Джеронимо, — прошипел сквозь зубы Ангус, — что вы натопорщились, как степной суслик. Я тоже это слышу…
— Думаете четник?
— Думаю, …кто бы это ни был, стойте и с ленцой нашего соседа Тезария продолжайте вести со мной непринуждённую беседу. Мы, слава Юпитеру, ничего плохого не делали, так что бояться нам нечего…
Берцо, дабы не демонстрировать приближающемуся всаднику слабо скрываемую тревогу на лице своего молодого друга, повернул того спиной к дороге и, как ни в чём ни бывало, продолжал разговор. Встревоженный Джеронимо, заряжаясь этой холодной уверенностью, набрал в грудь побольше воздуха и стал успокаиваться. И вдруг Ангус, до той поры болтающий без умолку, замолчал. Лонро, толкаемый чувством самосохранения вздрогнул и оглянулся.
Навстречу им скакала….!
Она пронеслась мимо, словно молния. Ошарашенный Джеронимо смотрел на неё, широко открыв рот, как худой базарный мальчишка на увесистый кошелёк дворцового повара. К слову сказать, и Берцо, позабыв про игру в праздно болтающих торговцев, выпучил глаза и упёрся взглядом в высокую всадницу, которая в это время спрыгнула с коня и, подойдя к калитке Радимира, трижды постучала в неё тяжёлым металлическим кольцом.
Вскоре появился старик. Он ещё издали поприветствовал гостью и преисполненный радости, поспешил открыть ворота. Та вдруг обернулась и бросила цепкий взгляд на ромеев…
Лонро задержал дыхание:
— Боже! — Вскричало всё его естество, сражённое этой неземной красотой. — Какая она…!
Клубок третий
Не было никакого сомнения, красавица прекрасно понимала, какое незабываемое впечатление произвела она на чужаков. Ей было не больше тридцати лет от роду, …и она была просто ослепительно красива. Молодой Лонро молил бога, чтобы тот продлил время, и дал ему возможность ещё хоть немного созерцать это чудо и Бог услышал его молитвы:
— О! — вскрикнул кто-то недалеко от них. Этот был тот самый кривой дед, что вчера здесь же у калитки разговаривал с Радимиром. — Йогиня-Матушка…! — Старательно отмеряя шаги и опираясь на сучковатую, тёмную палку, он словно пел её имя, и так спешил, что, казалось, вот-вот бросит всё и припустит к этой волшебной девушке бегом.
Она, как видно, радовалась встрече с этим сухим, кривым старикашкой. Оставив поводья Ридимиру та, которую расены звали Йогиня, торопливо зашагала к нему навстречу и обняла, словно родного отца. Это происходило всего-то шагах в двадцати от чужаков, и они, наконец, смогли рассмотреть её как следует.
Высокая, светловолосая красавица, точёная фигура которой являла собой само совершенство. Такие женщины легко берут в плен сердца Богов, царей и героев, заставляя их бросать всё и безропотно служить их непростым прихотям.