— Какая вина на ней? — вопросил он грозно.
Судейский развернул свиток.
— … сия Воронцова Дарья в нынешний год из под Рязани переехала на село Покровское… Жила уединенно, с соседями дружбы не водила…
Дальше шли обыкновенные обвинения: случился большой падеж скота, да пожар на селе (сгорели четыре избы) и, главное, сосед Воронцовой сельский староста Иннокентий приметил, как сия жонка, выходила ночью за село, на перекресток дорог, где волшбу творила… При обыске на дому Воронцовой нашлась книга немецкая, не иначе — бесовская. Предъявили книгу: сочинение римского поэта Овидия. Князь подивился:
— Неужто латынь знаешь?
Она кивнула.
— Батюшка, покойник… научил латинской грамоте.
Одоевский-Всеволод задумался. Оговорили ведь женщину. Змеиное отродье!
— Не усматриваю за ней худого. Потребно новое дознанье провести, а покуда, отпустить домой.
— Никак не можно, княже! — возразил судейский.
— Что!! Перечить князю… Пес! Кат!
Тот продолжал гнуть свое:
— В грамоте Патриарха Иоакима сказано: «Чародеи без всякого милосердия да сожгутся»… Жонка с бесами дружбу водит! Сатанинское семя! Наводит порчу, волховством да чародейством промышляет.
— Волховство, говоришь?! Где этот староста Иннокентий, подать его сюда!!
Привели соседа Воронцовой. Он повторил, что третьего дня видел, мол, соседку, стоящую у перекрестка дорог, при полной луне, нагую, жгущую в руке пучок какой-то травы.
— Посередь ночи, говоришь? — строго спросил князь. — А что ты сам-то делал за селом в такую пору?
— Я… эта… корову искал — заблукала иродова скотина.
— Врешь! Какая корова ночью! Да и луна третьего дня не полная была, с неделю уж месяц на ущербе. Хотел напраслину возвести на соседку!? Чаял поживиться ея имуществом, как доносчик!?
Иннокентий бухнулся на колени.
— Княже, прости! Бес попутал. Спьяну мне должно быть пригрезилось. От кума я ночью брел, да за село попал…
— А-а! Так я и знал! Уберите эту собаку шелудивую с глаз долой, — приказал Одоевский, и, судейскому. — Ну, что теперь скажешь!?
— Истинно говорю: ведьма она! Видишь, — указал на шею женщины, — креста нательного нет! Нехристь! Чародейка!!
Рот обвинителя перекосился в хищной ухмылке. Подобно матерому волку, он знал, когда нанести решающий удар, чтоб одним махом прикончить жертву.
Князь не нашелся, что изречь. Судейские явственно алкали крови. Вот, перед ними — ведьма, чернокнижница, слуга Антихриста. Ату её! На костер!!
Дарья не пыталась защищаться, что сочли признанием вины и основанием для вынесения смертного приговора.
Воронцова молча выслушала вердикт, стоя с отрешенным лицом, не проронив и единой слезинки.
— В здравом ли ты рассудке? — спросил князь, вновь подступив вплотную к женщине. — Ведаешь ли, что тебя ожидает?
— Да, — отвечала Воронцова, устало. — Знать тому и быть.
— Как же так!?
Всеволод не мог смириться с ужасной участью, ожидающей женщину.
— Не печалься князь, — прошептала Дарья. — Я хочу умереть… сама. Хворь у меня смертельная. Нет спасения от сего недуга. А что касаемо мучений предсмертных, то их не будет. Я в любой миг могу сделать так, что душа моя оставит бренное тело…
Слушал Одоевский-Всеволод, потрясенный. Горело его сердце от вспыхнувшей любви к женщине.
— Всё знаю князь. Ведаю о страсти твоей… Только не помысли, будто я навела чары колдовские… Прощай, князь. Пусть будет светла печаль твоя.
5
— Милостивый государь, потрудитесь отвечать на вопросы!
Окрик не оказал надлежащего воздействия на допрашиваемого. Господин в дорогом модном пальто тонкого английского сукна, полез рукой в карман, затем в другой.
— Забыл, черт…
И, обращаясь к следователю:
— У меня при обыске забрали портсигар. Это произвол!
Следователь, не теряя выдержки, достал из ящика стола позолоченную папиросницу и коробок спичек.
— Ваши?
— Мои.
— Возьмите.
Бунич (согласно паспорту) раскрыл портсигар, протянул следователю:
— Не угодно ли?
Всеволод, он же следователь Бессонов, едва сдержался, чтобы не прикрикнуть, указать наглецу его место.
— Я не курю, — процедил он сквозь зубы.
Бессонов поймал себя на мысли, что ему мучительно хочется встать и въехать Буничу в физиономию.
«А ведь неспроста он ведет себя вызывающе. Старается вывести меня из равновесия… Ничего у вас не выйдет, господин террорист».
Бунич сидел непринужденно, закинув ногу на ногу, словно находился в питейном заведении, а не в следственной комнате Охранного отделения, курил, не спросив разрешения.
«Какого черта! Эти господа, так называемые революционеры, ведут себя вызывающе, по-хамски, а мы вынуждены чуть ли не расшаркиваться перед ними: «соблаговолите», «не угодно ли», «прошу вас». Тьфу!».
Бессонов взял себя в руки, — нельзя давать волю эмоциям, — начал допрос:
— Ваше имя, фамилия?
— В паспорте все указано…
— Не советую вам вести себя подобным образом! Я спрашиваю не из праздного любопытства… Запираясь, вы усугубляете свою вину.
— Какую вину?
— Во-первых, ваш паспорт — фальшивый.
— Позвольте! — вскричал допрашиваемый.
— Не позволю! — отрезал Бессонов. — Мы проверим, разумеется, документ на подлинность, но это формальность… У меня глаз наметанный: фальшивку распознаю с одного взгляда. Пойдем дальше. Нам известны ваши подлинные имя и фамилия: Артур Штерн. Что скажете?
Лже-Бунич только усмехнулся.
— Смеетесь? Ничего — скоро будет не до веселья. Нам также известно, что вы являетесь участником террористической организации «Народная воля».
Ухмылка исчезла с лица допрашиваемого. Впрочем, внешне он оставался спокоен.
— У вас есть доказательства?
— Конечно. — Бессонов раскрыл лежащую на столе папку и достал оттуда фотографию. — Знаете этого человека?
Тот небрежно взял карточку, глянул, покачал головой.
— Впервые вижу.
— Ой, ли! Тогда почему же вы трижды за последний месяц встречались с этим господином — третьего, шестого и тринадцатого числа?.. Не помните? Я вам подскажу: в первый раз это было в биллиардном клубе на Гороховой, последующие два — в общественной бане, на Фонарном… Будете и дальше отпираться, господин Штерн?
Штерн-Бунич пожал плечами: мол, даже если и встречался, так и что?
— Если вы подзабыли — фамилия этого господина Соловьев. Активный участник террористического подполья. При этом — чрезвычайно неврастенический тип. Арестован по обвинению в двойном убийстве. Так вот. На допросе Соловьев показал, что является членом ячейки «Народной воли», готовящей ряд покушений на видных государственных деятелей, и что вы, господин Штерн, состоите в означенной организации, а именно возглавляете так называемое «боевое звено». Желаете ознакомиться с его показаниями?
— Зачем? Читать заведомую ложь… Пусть подтвердит все на очной ставке!
Бессонов замялся. Соловьев уже никогда и ничего не подтвердит и не опровергнет — нынче ночью он покончил с собой в одиночной камере, вскрыв осколком стекла вены. Штерн, этого, конечно, знать не может. Хотя… В любом случае он, следователь, допустил промашку.
А Штерн почувствовал слабину.
— Заявляю: эти «показания» сфабрикованы охранкой! Цена им — медный грош, ха-ха.
Он вел себя все более развязно. Следователь едва сдерживал нарастающее бешенство. «И нас еще называют сатрапами, душителями свободы, палачами! Такие вот мерзавцы глумятся над правосудием. Во имя идей «свободы и всеобщего равенства» они готовы устроить кровавую бойню со взрывами и стрельбой, и им плевать, что погибнут ни в чем не повинные люди, случайные прохожие, женщины, дети, — с горечью думал Всеволод-Бессонов. — Пройдоха адвокат, крючкотвор, в пух и прах разобьет на суде доводы обвинения, а двенадцать болванов-присяжных вынесут вердикт: «Не виновен». Штерн посмеется над нами и опять станет готовить покушения. Нельзя этого допустить».
— Хорошо! Оставим, пока, в стороне вашу «революционную» деятельность. Ответьте вот на какой вопрос: где были вы семнадцатого сего месяца от двадцати двух до половины первого ночи?
— Я… А в чем дело? Был у себя дома. И что?
— А то! Вас опять память подводит, господин Штерн. Вы находились не дома, а в «номерах мадам Розэ», на шестой линии Васильевского острова. Тому есть многочисленные свидетели.
— Ну, был! Это никого не касается!
— Ошибаетесь, — покачал головой Бессонов. — Той ночью в заведении произошло убийство. Одну из девиц, некую Варвару Баранову, более известную под именем Лили, нашли под лестницей, задушенную. Как выяснилось, последней в живых ее видела горничная, которая показала, что вы господин Штерн, стояли на лестнице с мадемуазель Лили и вели беседу. И что вы, при этом, были очень возбуждены: размахивали руками, ругались…
— Послушайте! — вскричал допрашиваемый. — Горничная что-то напутала. Я, перед уходом, действительно повстречал на лестнице Лили и перебросился с ней парой фраз, но… Это была обычная, ни к чему не обязывающая шутливая беседа.
Видя волнение Штерна, следователь перешел в наступление.
— Нет. Горничная Варламова готова под присягой подтвердить, что слышала, как вы угрожали девице!
— Клевета! — Штерн сорвался на визг. — Эта стерва ненавидит меня! Она вам такого наговорит…
Бессонов подался вперед и бросил в лицо Штерну:
— Вы пойдете на каторгу, господин террорист! Не в качестве политического, а уголовного преступника! Уж я постараюсь вам это устроить.
Всеволод-Бессонов вызвал конвоира, и приказал увести арестованного.
Присутствующий при допросе секретарь, ведущий протокол, оставшись со следователем наедине, усмехнулся.
— Осмелюсь заметить, Викентий Васильевич, гнев, даже праведный, плохой советчик. Для нас, поставленных охранять правопорядок, эмоции не позволительны.
«Однако, далеко зашло у нас вольнодумство. Какой-то писаришка ничтожный дерзает критиковать старшего следователя».
Бессонов собрался, было, укоротить нахала, да осекся, встретившись взглядом с секретарем. Глаза! Опять эти глаза…
— Впрочем, вы поступаете правильно, уважаемый Викентий Васильевич. Для борьбы с государственными преступниками хороши все средства. Отличная идея: повесить на Штерна обвинение в убийстве.
Всеволод лишь кивнул, соглашаясь.
XV. Воскресенья не будет
1
«Боже мой! Как плохо-то… О-о-о!».
Сил нет глаза раскрыть. Одно желание — лечь и умереть. С самого дикого похмелья не бывает так хреново… А раскисать нельзя. Что-то надо делать…
Сева вновь обнаружил себя в рабочей комнате, сидящим на стуле у стены. Вокруг — тишина и порядок, все предметы на своих местах. За окном сумерки. На часах без четверти восемь. Скрип, послышавшейся со стороны двери, заставил повернуть голову. Сева вскрикнул от радости и удивления: в комнату вошел Егорыч.
— Миша! То есть… вы, Михаил Егорович!?
Шеф, ни слова не говоря, прошел к своему столу. Сел.
Это был не тот Михаил, из прошлого, а завлаб М.Е.Солнцев, каким его знал Сева до момента, когда к ним вломились бандиты, только одет странно: длинный плащ, шляпа, темные очки… В шпионов решил поиграть?
Очки начальник снял и положил перед собой. Некоторое время молчал, глядел куда-то в сторону. Севу словно и не замечал.
— Егорыч…
Они встретились глазами, и Сева поразился — чужие! Это не Егорыча глаза…
В облике начальника что-то неуловимо поменялось. Ехидная сила! Как он похож на судейского. Того, что зачитывал список обвинений Дарье Воронцовой… Нет — не он. Теперь Сева видел перед собой палача из каземата Петропавловской крепости, пытающего царевича Алексея… Опять не он! Это же энкавэдешник, член «тройки», что судила геолога Леонтовича!
Наваждение какое-то, морок.
— О чем задумался, молодой человек?
Знакомый голос. Ба! Институтский вахтер Кордонов.
— Признал?
— Вы? — Сева не знал, что и сказать.
— А ты думал! Ха-ха-ха, — с мелким дребезжащим смешком ответил вахтер, и, уже серьезно. — Ну как, друг ситный, понравилось тебе роль вершителя судеб людских? Это еще что! Хочешь, сделаю тебя римским императором? Нероном или Калигулой, а? Тысячи людишек будут трепетать от одного твоего взгляда, страшась услышать: «Содрать с него кожу, живьем!». Или восточным владыкой. Только представь себе: неограниченная власть, одного твоего кивка достаточно, чтобы отправить на плаху любого, раболепствующие толпы, сотни наложниц, тысячи рабов! Что скажешь?
Сева молчал, пытаясь осмыслить произошедшее. Выходит, это вахтер манипулирует его сознанием!? Значит Кордонов тоже из Посвященных!?
— Кто вы такой?
Кордонов усмехнулся.
— Я-то? Слишком сложный вопрос, в двух словах на него не ответить. Да ты и не поймешь…
— Почему? — обиделся Сева. — Я что, такой тупой?
— Не в этом дело. Ты не умнее и не глупее любого другого парнишки твоих лет. Но! Будь ты хоть семи пядей во лбу, тебе не постичь Тайного! Для этого требуется особое Знание.
Севе не понравился пафос, которым отдавала речь вахтера.
«Распинается, как политик перед электоратом. Тоже мне, чародей! Копперфилд долбанный!»
— Для чего вы это делаете? Что вам от меня нужно?
— Для чего? Решил тебя испытать, проверить, как вы, молодежь, теперь выражаетесь, на вшивость.
Вот как! Его опять проверяют!! Или используют в качестве кролика подопытного?!
— Станете готовить меня к заброске в прошлое? В Древний Рим? К Александру Македонскому? К Ивану Грозному?.. Надоело!! Я вам не собачка, чтобы опыты ставить! Ненавижу вас всех…
— Замолчи! — прикрикнул вахтер. — Будешь тут еще сопли распускать! — и, уже спокойнее. — Во-первых, твое мнение меня не интересует. Надо будет — отправлю тебя в прошлое, будущее… к черту на рога. Во-вторых, какой из тебя агент? Кишка у тебя, паря, тонка. Но, и такой, можешь на что-нибудь сгодиться. Пойдешь ко мне в ученики.
Последняя фраза прозвучала не вопросом, скорее распоряжением.
— Нет, — вырвалось у Севы.
— Отчего так? Брезгуешь: мол, вахтер, мелкая сошка… Как же! Ты с докторами наук привык хороводы водить. Да я твоего Солнцева, чтобы знал, раскидал… не на атомы даже — на фотоны! Я их всех могу — в пыль!
Кордонова понесло. Видать, истосковался по слушателям. Всеволод на мгновение поддался гипнотическому действию его голоса; да и взгляд чародея завораживал, подавлял волю. Если б не клокочущая в нем злость, Сева, вполне возможно, не стал бы сопротивляться, позволил бы околдовать себя, сделать послушной марионеткой. Ярость придала ему сил. Вспомнил слова Егорыча, про какую-то «сволочь», пустившую по его следу бандюганов. Теперь ясно, кто эта сволочь.
— Вы, Черный?
Колдун глянул презрительно, скривился в ухмылке.
— Черные, белые… серо-буро-малиновые, ха! Надумано это… Все одним миром мазаны, только некоторые называют вещи своими именами, а другие лицемерят, в благородство играют.
«Знакомая философия, — отметил про себя Всеволод, — мол, все люди в душе подлецы, лишь прикидываются честными. Удобная позиция для оправдания любых мерзостей».
— Ты, Юрин, я заметил, тоже чистоплюйством маешься. Ручки боишься запачкать, — продолжал рассуждать Кордонов. — Невинных ему, видите ли, жалко! Таких, чтобы ты знал, вообще нет. За каждым — хорошо покопаться — что-нибудь, да отыщется. Но главное, чтобы управлять людским стадом, нужна сильная рука. Никакой жалости! Вот, возьми любую из мировых империй: они держались, пока у власти были сильные правители, а стоило попасться хлюпику какому, вроде российского Николашки, или Мишки Горбачева, всё тут же рушилось, державы разваливались, как карточные домики.
«Это мы тоже слыхали. Не раз. Сталинисты на митингах орут: «Просрали великую страну!».
— Вы, значит, считаете, что нам «железная рука» требуется?