Когда увидел Страшилу в дверном проёме, сразу же дал команду:
— Поднять на борт и ко мне!
Томительное ожидание лекаря, сопровождаемое мучительной болью и криками ватажников, крепивших на корме ладьи буксирный конец с лодки, казалось, длилось вечность.
Фигура лекаря в чёрном одеянии, с двумя чёрного цвета мешками, перекинутыми через плечо, на мгновение закрыла почти весь проём. Пригнув голову, лекарь вошёл и осторожно сложил мешки. За ним зашёл второй, помоложе, с саблей в ножнах и мешками, и, кивнув головой, молча пристроил все мешки под полатями, напротив ложа Лютобора. Просунул голову в дверной проём и Страшила.
Ни слова не говоря, лекарь сел на высокие и широкие полати рядом с Лютом. Теперь купец мог разглядеть лицо лекаря: оно было совершенно жёлтым, как у тех гостей из русов, что подолгу сидят в стольном городе ромеев. Лекарь внимательно вглядывался в бледный лик купца.
— Пошто в гляделки играшь? Сказывай, кто таков. Никак из кривичей?
— Моя мать из кривичей. Сам из руянских.
— Тогда понятно. В море не только мамкину речь вспоминают. Ты, вроде, кричал, что лекарь? Иль я ослышался?
— Лекарь. Резатель. В Царьграде Козьмой звали. Приспешника Алесем зовут. Ты, мил человек, живот мне покажи.
Лют распахнул полы восточного халата. Лекарь лёгкими и нежными движениями ладони ощупывал живот, и чем дольше он ощупывал, тем мрачнее глядел.
— Который день болит?
— Уже второй день пошёл, как прихватило.
— И жить тебе, мил человек, осталось тоже два-три дня. Могу спасти. Резать надобно живот и одну кишку-отросток удалять.
Алесь встрял непрошено:
— Отросток тот аппендиксом называется. Располагается в правой области, ниже печени. Читал когда-то в книге.
Козьма кинул взгляд на царьградского вора, обещавшего встать на праведный путь. Возможно, в других обстоятельствах, ответил бы подобающим образом на проявленное многознание, но — ох! — какое же нешуточное дело подвернулось! А потому спросил серьёзно:
— Что ещё можешь сказать?
По памяти его приспешник-помощник воспроизвёл давным-давно просмотренный им текст, без интонаций, словно читая с листа:
— Острый аппендицит давностью более двух суток — основная причина летальных исходов, то есть, смерти.
— Сиё мне ведомо.
Лютобор, услышав приговор себе, с хрипотцой в голосе стал умолять:
— Спаси, лекарь. Спасёшь — озолочу. В твою веру перейду. Что хошь сделаю для тебя.
— Ты, мил человек, не смотри на мою рясу. Христова вера тебе чужая и не надобна. А не спасу если? — резатель сидел спиной к проёму. Якобы не чуя присутствия страшного верзилы, продолжил речь: — Видел рожу твоего старшого. Не приведи, Велесе, зарезать тебя! Твои же мигом отправят меня на корм рыбам.
Лют молчал, понимая, что даже его слова и просьбы, выскажи он такие Страшиле, не изменят судьбу резателя. За непотребные дела любой словенский мир крут и скор на расправу. В случае неудачи резателей, как правило, ожидала печальная участь.
— Скажи, чтоб чистую пресную водичку начали кипятить да в чистом чане, — молвив эти слова, резатель вздохнул и начал доставать из мешка свои ножи, склянки и свёртки с шёлковой нитью.
Страшила, слушая указания хозяина, пялился на ножи лекаря, а на выходе, глянув сперва на вооружённого Алеся, присевшего на скамье, подмигнул резателю и сказал:
— Не боись! Витязи взяли твою ладью на бечеву. Зарежешь Лютобора — отпустим обоих с миром. Но без кормила.
Не видел старшой ватажки, как криво ухмыльнулся помощник резателя.
— Займись, Страшила, своим делом, — ответил Козьма. — Парус убавь, и чтоб ладья шла по морю как пава-лебёдушка по речке. Позови меня, когда вода закипит в чане.
Резатель выбрал ножи и зажимы, разложил посудину с ухватками, в которой кипятил инструменты. Достал иглы и нити. Когда его пришли звать, наказал ватажникам постелить чистую холстину под хозяина. Одел чистый подрясник и закатал рукава. Набрал кипячённой воды в кувшин, а потом долго кипятил ножи и прочие инструменты, держа за ухватки посудину, погружённую в кипящую воду. Наказал ватажникам настрогать лучин. Тщательно промыл руки.
Работать без помощников он наловчился давно, но, вернувшись к ложу пациента, молвил Алесю, что тот будет помогать. Сказал сие, видимо, для того, чтобы затем рявкнуть и шугануть ватажников, таращившихся на него из дверного проёма:
— Все вон!
Лют выпил из рук Алеся изрядную порцию морфия. Козьма заблаговременно подготовил две иглы, продев в их ушки шёлковые нити. Когда Лют провалился в забытьё, Козьма омыл живот пациента водой и обильно полил ракой место предстоящих резов. Той же ракой обмыл свои руки.
Алесь вздохнул, почуяв запах раки. Неприятный дух сивухи почему-то навеял неуместные ассоциации и отнюдь не радостное воспоминание о позорной сценке в общаге, о дыме от сигарет, выкуренных Викой, водочном амбре и диалоге Насти с Викой.
— Зажги-ка, сыне, лучину на палубе у чана и прихвати запас. Будешь светить! Темновато здесь, как в больничной келье.
Помимо вскрытия трупов, у резателя имелся небольшой опыт операций, проведённых втайне от братьев в монастырской больнице, о чём он доверительно поведал своему приспешнику ещё в монастыре.
Брызнула первая кровь. Попала на подрясник и холстину под Лютом. Совершая первые резы, Ведислав не сомневался, что найдёт тот отросток с гноем, который приводил некоторых из его больных, мающихся болями в животе, к летальным исходам. Боялся он прорыва отростка. У Люта, слава всем богам, не увидел излияния гноя в брюшную полость. Нашёл-таки отросток, вырезал его и стал зашивать.
Его помощник светил лучиной и от жара её огня обливался потом. Операция проходила в молчании, изредка прерываемом Козьмой:
— Чуток пониже свети!
Молчали и ватажники, затаившиеся на палубе.
Наложив последний шов, Козьма указал на бутыль и приказал:
— Будешь поить Люта из этой бутыли. В ней настой столетника. А теперича сходи, ополосни ножи.
Сам сел на скамью и вытер лоб.
На палубе начался галдёж, когда резатель вынес на блюде окровавленную кишку. Ватажники, привычные к крови ребята, передавали блюдо из рук в руки, а затем выбросили в море.
— Будет жить Лютобор! Ещё четыре дня ему лежать, а мне исцеление творить, поить да кормить Лютобора. Страшила, полей-ка мне на руки!
Страшила, поливая водичку из кувшина, спросил:
— Разделишь с нами трапезу, резатель?
Выказав одним лишь словом, слышанным им, вероятно, на базарах, знакомство с монастырской жизнью, он заставил бывшего монаха внимательно взглянуть на себя. Алесь не мог не усмехнуться. «Как я тебя понимаю» — подумал бывший раб о бывшем монахе, желавшем забыть о прошлой жизни.
— Разделю, — сказал Ведислав и, повернувшись к Алесю, наказал: — Сиди неотлучно с Лютобором. Когда очнётся, дашь ему испить три ложки моего настоя.
Размышляя о ватажниках, которых помощник лекаря насчитал почти две дюжины, он ненароком — или, если точнее, на автомате — озвучил свою мысль:
— Окей! Алое — хорошее снадобье.
Козьма удивлённо спросил:
— Это у вас так столетник называют?
— Ага! — крякнув, подтвердил его приспешник и тут же мысленно наградил себя подобающим эпитетом за безмозглое поведение и длинный язык. — Славно исцеляет.
— Алесь свет повидал. Видел поболе меня, — поведал с лукавой усмешкой резатель.
— Байки расскажешь? Что видел, где был? — спросил Страшила.
Глянув на лукавого волхва, его помощник ответил:
— Поведаю о странах, что за морем-океаном, о народах заморских. Когда наставник позволит.
— Позже позволю. Иди, Алесь, делом займись.
И Алесь, чертыхаясь в душе, пошёл присматривать за пациентом. Лютобор под воздействием морфия спал, и от скуки Алесь достал лист пергамента. Большой формат двойного листа надоумил его начертить карту, и, пристроившись на скамье, он разложил лист и часа за два начертил Евразию и Африку на одной части листа, и обе Америки — на другой. Грубовато получилось, но для баек сойдёт. Пока рисовал, размышлял о ватажниках. Ребята, как на подбор, лихие. Но в их поведении не заметил он какой-либо развязности.
Лютобор таки проснулся и первым делом запросил пить. Алесь влил ему три ложки настоя. С палубы доносились весёлые, солёные а то и ядрёные шутки.
— Чего это они? — слабым голосом спросил Лютобор.
— Радуются за тебя. Мой наставник Козьма обещал: дня четыре — и ты, Лютобор, будешь здоров и силён аки ярый тур.
— Так ведь болит живот.
— Поболит — перестанет. Козьма — самый лучший резатель.
— Зови его!
Алесь привёл Козьму, и его хозяин, произведенный в ранг наставника, велел ему присоединиться к ватажникам да отведать вина и хлеба.
Настороженные взоры ватажников были понятны: помощник резателя свой меч с поясом снимал лишь на время, помогая наставнику, а присев к честной компании, положил меч на колени. Страшила, любитель подмигивать, предложил ватажникам:
— Полную налить славному гостю-лекарю! Уважь, друже!
В ковше плескался, по оценке Алеся, почти литр раки.
— По кругу пустим? — спросил он, лелея надежду на позитивный отзыв.
— Уважь честной люд! Мы-то ужо выпимши!
Алесь улыбнулся. С радимичами как-то пошутил и усыпил мужиков, и здесь придётся на шутку ответить шуткой.
Вариантов в памяти было множество — и Алесь перешагнул незримую границу, разделяющую благоразумие рассудительного человека и безрассудство. Желаете массовый гипноз? Таки, пожалуйста! Гипнотизёр улыбнулся. Проверено на радимичах: его улыбка располагает и обезоруживает.
— Уважу! — Алесь встал, и его глаза стали излучать тот необычный свет, заметив который Козьма как-то изронил: «ох, ясный сокол, все девки будут твоими», а ныне он ещё раз улыбнулся шутникам и оповестил: — Не гость, не лекарь я. Слова плету да сказываю. Всем слушать да внимать. Всем спать…
Не успел Алесь молвить двух-трёх ритмичных фраз «усыплялки», как ватажников потянуло в сон. Убедившись в том, что ватажники закрыли глаза и клюют носом, гипнотизёр вылил почти всю раку из ковша за борт, сделал пасс рукой — и разбудил компанию.
— Так об этом и молвлю, — громко повторил он. — Не гость, не лекарь я, а воин, как и вы. Дай-то, Бог, не встретить нам врагов, но ежели доведётся, буду биться рядом с вами. За ваше здоровье и за наше братство испью до дна.
Выпив остаток раки, Алесь перевернул ковшик и выдал оценку:
— Хороша рака. Не пил ране такого самогона.
С подозрением глянул Страшила на ковшик, перевёл взгляд на помощника резателя. А тот всё же почувствовал прилив крови к голове, ох почувствовал! Но глупости типа «русские после первой не закусывают» не высказал, когда ему предложили блюдо с ромейским зелёным луком, мясом и хлебом.
— Где же, воин, ты бывал? Какого ты рода-племени? Поведай нам, — спросил Страшила.
— Русский я, из литвинов. Давно мой род ушёл на запад, за океан, — решив, что из всех небылиц его сказка об Америке — самая правдоподобная, Алесь достал из-за пазухи свёрнутый рулон пергамента с нарисованной картой. Ткнув пальцем в Чёрное море, сказал: — Мы здесь сейчас. Вот Днепр. Это всё — Европа. А мои предки переплыли океан и живут здесь.
Алесь провёл рукой по восточному побережью Северной Америки.
— Карту нарисовал по памяти, а нашли сию карту мои предки и хранится она в нашем роду. Потомок я литвинов.
Ватажники собрались гурьбой за его спиной. Страшила дал команду:
— Хотен, смени кормщика.
Пришёл кормщик, рыжий Кнут.
— Скажи, Кнут, верна ли карта?
Рыжий кормщик внимательно изучил всё, что было нарисовано к северу от Европы и вынес вердикт:
— Врёт карта. Где Ислендинга?
— Забыл нарисовать, — Алесь достал уголёк из-под чана и нанёс остров на пергамент. — Здесь эта земля. По-нашему — Исландия. Ледяная земля. А ты, Кнут, ходил туда?
— Не ходил, но те, кто ходил, сказывали: летом нет льда, и нет там конунга!
— Возьми, Страшила, карту. Для вас рисовал. На трезвую голову дорисую реки и озёра.
— Хорош подарок, гвездёно небо! А ну, Бронислав, наливай воину! Сколько же дней ты шёл через море-окиян?
— Девять седмиц. Ладья наша в шторм попала и разбилась у берегов Испании. Не ведомо мне, кто из моих спасся. А я как колобок уходил сперва от воинов Аллаха, а после — от всяких итальянцев. Хотел до Полоцка дойти. Дошёл до радимичей, и у реки Сож попал к хазарам. Хазары доставили в Царьград, и там встретил Козьму. Вот и весь сказ.
— И наше селище на реке Сож! — воскликнул Страшила. — И с хазарами мы бились.
— Ну, положим, я с ними не бился. Те подлюги меня сонным повязали… Эх, воины! Руси веселие бысть питие, но крепка же ваша рака! В сон клонит.
После бессонной ночи и двух порций раки вовсе не тяжко было показать и проявить одолевшую его сонливость, и Алесь, пошатываясь, дошёл до кормы, ввалился в дверной проём и, рухнув на скамью, уснул.
Тревожно спал Лютобор, стонал во сне Алесь. От ужасной головной боли он вдруг проснулся и с сожалением подумал: «На хрена играл в благородство и на хрена выпил?» Услышал голос Козьмы. Тот, выйдя на палубу, укорял Страшилу:
— Чо опоили моего помощника? Рухнул спать как мёртвый.
— А ничо! Успеет проспаться. Ещё долго идти. Нас, как всегда, на вливе Днепра в море будут ждать. Твой-то умеет биться?
— Пятерых на моих глазах зарубил играючи, и шестого срубил, но то не видел. Кто же ждать нас будет?
— Так, знамо кто. Оскольдова рать русаков. Этот хорёк лебезит перед хазарами, жидовинам дань платит. Русаками зову тараканов, которых давить надобно, как и всякую гадость. Каждый раз, как вертаемся, потеха на море: рус и русичи с русаками бьются. Оскольду дань не давали и давать не будем, а потому мы для Оскольда чужие, не по языку, а по вере. Киевский хорёк Христу поклоняется, ромеям пятки лижет.
— Кто средь вас рус? Кроме Кнута, вы же все велетабы, Лютово племя.
Страшила ударил себя в грудь:
— Я из дома Дука. Мать моя из велетабов, а половина крови во мне — от отца-короля. Я рус по крови из вышанского рода
Кто-то из ватажников хохотнул и перебил речь Страшилы:
— Дука всем известен: детей своих не считает и не признает.
— А не надобно мне его признание. Сам добьюсь и славы и богатства. Мои витязи порубили Оскольдовых русинов. Хазар побили. Нынче под Лютобором мы самая лютая сила на Днепре. Так витязи?
И витязи в один голос крикнули:
— Так, Страшила!
Страшила, парень не из простых, продолжил:
— А русичи мы все по слову наших волхвов. Их глас с Арконы по всем городам слышен: зовут всех на восток, на земли пращуров. Русины, что с Дуная пришли и полян подмяли, землю округ Киева Русью обзывают. Наши волхвы шире смотрят: все земли от Лабы до ромеев нарекают Русью.
— Сиё разумею и одобряю. Сильна ли у Оскольда дружина?
— Большая-то дружина сильна была. Ходил ведь на ромеев. Было дело. Как Христу стал кланяться, так забыл обиды на ромеев. Не хочет помнить о тысячах его русинов, что страдают в рабстве.
— На севере осели вороги, и в Киеве — вороги, а вороги потому, что людьми торгуют, — сказал резатель.
— На севере — другой хорёк. Из ререгов. Себя Рюриком прозывает. Слова доброго про него не скажу, хоть он из наших. Мы сперва, чуть ли не рядом с ними — у Нево-озера жили, но снялись в одночасье и ушли от них.
— Знакомы мне, — Козьма гневно осмотрел ватажников, — Те хорьки ладожские меня, волхва Ведислава, сполонили и ромеям продали.
— Как они посмели?
— Не дал им дани. Дня не прошло — набежали, уволокли из селища красавиц наших, а меня — с Велесова капища.
— Вот оно как! А я тебя, пресветлого, чуть было в море не отправил без кормила и паруса.
— Как мой приспешник речет, ужо проехали-проплыли. Ты, сыне, скажи-ка вести, что знаешь.
— Доходят вести. Хорёк в силу входит. Всякий сброд под ним. Прижал русов, людей посадил в Изборске, Плескове, в Городце на Луге. Все дань несут ему. Прошлым летом был я в Городке на Ловати, встретил там гостей северных. Сказывали так: князь-то болен, да есть у него Хельги, правая рука и верный пёс. Жалею, что не придушил хорька. Эх, гвездёно небо, тогда у него лишь малая дружина была.