— Мог бы носить одну саблю постоянно и скрытно, чтобы не будить подозрений у твоих врагов. Вместо рясы надобна другая верхняя одёжа типа накидки, чтобы мгновенно сбросить её с плеч, а ещё пояс для ношения сабли.
— Владеешь ли, сыне, саблей? — Козьма так и не отказался от ставшего привычным ему обращения к Алесю, хотя видимая разница в возрасте не превышала десятка лет.
«Сынок» улыбнулся и, подав саблю без ножен, сказал:
— Защищайся.
Трёх шагов и обманного движения ему хватило, чтобы коснуться острым лезвием шеи бывшего волхва. Алесь пристукнул пятками и представился:
— Имею честь доложить: Алесь Буйнович, мастер боевых искусств.
— Теперича верю, — сказал удивлённый монах, — так и быть, пройдёмся, сыне, по рядам да купим тебе и пояс и накидку.
Козьма выгреб деньги из тайника; они задвинули плиту, поставили кровать лекаря на прежнее место и отправились на городские базары. Базарами здешние рынки и ряды лавочников называли хазары, а волхв это словечко знал со времён своего холопства в Киеве. Там-таки тоже хазары и жидовины имели влияние, что закреплялось в народной речи. Алесь, по договорённости, шёл, немного отстав, но ему было ясно, что средь бела дня на рынках никто не вздумает нападать на травника. Травник, воспрянув духом и радуясь своему статусу отпущенного на свободу раба, покупал и покупал, словно вознамерился растратить все заработанные за долгие годы номисмы на паволоки, шелка, рубахи, обувь, пряности, специи… Пришлось ему прикупить мешок из толстой кожи, а Алесь у того же лавочника в уже апробированном порядке приобрёл без оплаты пару таких же мешков для себя. В том же ряду, где продавались изделия кожевенников, нашли пояс и даже перевязь для клинков. Купили и плащ-накидку, пошитую мастером на все случаи походной жизни. Алесь не терялся и, шествуя за Козьмой, высматривал для себя нужные и дельные вещи. Хозяева лавок под гипнозом отдавали ему всё, что он желал. А пожелал он персидский коврик из шёлка, рубахи, бельё, кожаные сапоги, мыло, а когда дошли до оружейников, высмотрел в одной из лавок саблю в шикарных ножнах. Вся эта красота была уложена на чёрном бархате. Сняв плащ-накидку, указал на саблю торговцу с остекленевшим взглядом, принял клинок в ножнах из рук в руки и завернул её в накидку. Отойдя от лавки, расколдовал торговца-оружейника.
Козьма, верный заповедям, в конце концов, не сдержался и задал вопрос в лоб:
— Ты никак воруешь?
— Никак нет. Торговцы сами дают иль дарят. Христос сказал: Просите, и дано будет вам! Мне, бедному, в рясе монаха, не грех просить у торговцев. Отмолю их грехи.
Козьма усмехнулся:
— Здесь меня каждая собака знает.
— Не боись! Никто не вспомнит просителя.
— Удивляешь ты меня каждый день. Что-то далее будет? Кто же тебя научил этому?
— Никто. Врождённый дар. Гипноз не на всех действует. Когда человек расстроен или в разладе с самим собой, повлиять на него возможно без затей. Дело-то проще пареной репы.
— Э-эх, Алесь! Опасный ты человек. Вьётся, вьётся вервь, но есть у неё и конец. Подумай об этом.
— Подумаю, когда от ромеев сбежим. Им везут и тащат награбленное во всех сопредельных странах. В том числе и рабов. Как раб скажу: мне отмщение, и аз воздам. Нет, слава багдадского вора меня не прельщает. Приму-ка я титул царьградского вора.
— Не переусердствуй, царьградский вор! — холодно и строго ответил Козьма.
Богат металлом столичный рынок, но добытая сабля — исключение. Не железом и не сталью славен здешний рынок, а цветным металлом. В основном, изделиями из меди и бронзы. Есть ли здесь олово из Китая? Исполнение планов, ещё не продуманных в деталях, требовало олова. Высмотрел-таки Алесь нужную ему лавку, но хозяин в ней — твёрже алмаза. Так и буравит прохожих взглядом. Терпение было вознаграждено: поручив сыну присматривать за товаром, удалился купчина по неотложному делу. Не теряя времени, Алесь совершил задуманное и, набив отдельный мешок тремя десятками слитков олова, поспешил за далеко ушедшим Козьмой. Догнал его у Царского портика. Козьма, закупив для себя пергамент, поджидал непутевого молодого человека.
Скинув с плеча мешки под ноги хозяину на ответственное хранение, невинно глянул Алесь на сурового Козьму и устремился к лавкам с пергаментом, которые успешно обчистил, заполнив мешок желтовато-розоватыми листами пергамента, перьями и кисточками для письма, горшочками с красками-порошками для живописания и прочим товаром.
«Куда тебе, царьградский вор, до венецианцев и прочих крестоносцев, что разворуют Константинополь» — с такой неутешительным для себя умозаключением он вновь вынырнул из толпы и предстал перед Козьмой. Тот неодобрительно покачал головой.
Не переставая вертеть головой и выискивать новые жертвы на своём пути, затеял Алесь беседу на светские и исторические темы в целях отвлечения внимания пресветлого волхва от деяний царьградского вора.
— Скажи-ка, пресветлый, слышал ли ты о таком городе, как Венеция? Кто его основал?
Пресветлый не мог не усмехнуться и указал на солидную каменюку, что лежала на пути мастера плаща, сабли и гипноза:
— Смотри, не споткнись!
Пришлось мастеру обойти препятствие.
— Вот так везде на белом свете: как споткнёшься о название, что звучит как венд, венет или венед, знай, что там жили или живут твои предки или сородичи. Венеты заложили тот город, да позже многие из них вынуждены были податься к нам на север. Руян с незапамятных времён притягивает к себе сородичей. Вот, к примеру абодриты. Жили они в траяновы времена на бывших землях даков, а часть народа — рядом с фракийцами. Славились и славятся они как искусные мореходы и кожевенники. Умело обдирали кожи для обуви и одёжи. Тем и известны были среди иных русов. Все они, конечно, на земле сидят. Все русы оратаи. Как оскудеет земля — идут на новые земли. Так они до земель доплыли, где ныне Венеция. Где-то к востоку от тамошних островов жили. Долго там абодриты не сидели и отправились к нашему острову. А ныне ремесленный народ и многие гости идут на новые земли, которые ты Северной Русью называешь.
Возвращались в киновию уже в сумерках. Козьма указал на дворец покойного Агеласта, впечатлявший внешним декором даже в вечернее время. Во дворце, конечно, ещё не спали, о чём свидетельствовало множество светильников, освещавших вход во дворец, а из окон покоев домочадцев пробивался свет от горящих плошек.
Они уже дошли до высоких глухих стен монастыря, когда их догнала группа убийц. Четверо слуг Максимиана бежали, не скрывая своих мечей и своей затеи убить монаха и его раба. Алесь одним движением сбросил мешки и накидку и устремился навстречу убийцам. Бой длился считанные мгновения, благодаря тому, что слуги Максимиана бежали друг за другом. Не было у них выучки. Не ожидали они на своем пути встречи с мастером. Так что эта резня не стоит какого-либо описания. Добив раненых, Алесь вытер саблю одеждой поверженных. Козьма ни слова не проронил, и они спокойно дошли до ворот монастыря. Ворота кто-то оставил приоткрытыми, но в привратном домике не наблюдалось присутствия монахов.
Алесь сбросил мешки у двери кельи, жестом указал Козьме молчать, открыл дверь ногой, после нырка в келью перекатом махнул саблей вправо и влево и почувствовал, как клинок вошёл в плоть врага. Кто-то рухнул на пол. В келье горела плошка под образом Святого Космы, и в её слабом свете Алесь разглядел лежащего на полу монаха. И нож, выпавший из руки незадачливого убийцы. Удар сабли рассёк монаху живот, и кровь обильно хлестала из страшной раны и сочилась из-под пальцев монаха, судорожно сжимавших живот.
— Не из наших, — молвил Козьма, узрев лицо монаха.
Затащив мешки в келью, Алесь высыпал содержимое своего мешка на матрас и сказал:
— Закрой за мной дверь на засов и никому не открывай. Я скоро вернусь. Постучу четыре раза. Вроде бы приметил ещё одного убийцу.
Накинув плащ, Алесь выскользнул из кельи, перебежал двор и вышел из ворот. За стенами монастыря не было ни души, и Алесь скорым шагом дошёл до дворца Агеласта.
— К Максимиану, — сказал он слуге-привратнику.
За неделю пребывания в монастыре Алесь усвоил некоторые фразы и понял, что сказал привратник по-ромейски. А тот сказал то, что и ожидалось:
— Максимиан почивает.
Глядя в глаза привратнику, приказал ему:
— Я знаю. Максимиан ждёт меня. Веди.
Привратник повёл Алеся, минуя слабо освещённую внутреннюю колоннаду с колоннами, возможно, из порфира и зелёного мрамора, а затем по мраморной лестнице на второй этаж, и остановился у дверей в покои Максимиана.
— Жди здесь. Спи!
Для верности своего гипнотического действия посмотрел в ещё открытые глаза привратника — и тот смежил веки; колени ромея подогнулись, а потому пришлось поддержать его, укладывая на мраморный пол.
Отворив тяжелую дверь, Алесь услышал возмущённый крик. Максимиан, сидевший за столом, вскочил и заорал на вошедшего. Рядом со столом стояли раскрытые сундуки.
— Кажись, во время пришёл, — сказал вслух Алесь, причём по-русски.
Максимиан, здоровой детина, был и повыше и поплечистее. Углядев совершенно незнакомое лицо, он схватил со стола кривую саблю и, рыкнув аки лев, бросился на наглеца.
Всю злость, накопившуюся в душе за время рабства, Буйнович вложил в удар, который располовинил злодея. Вытер саблю, вложил в ножны. Достал из-за пазухи, как оказалось, ненужный мешок. Мешки навалом лежали рядом с открытыми сундуками. В сундуках мерцали золотые монеты и драгоценные изделия из золота с камнями.
Набив два мешка, с сожалением глянул на остаток камней и драгоценностей в сундуках и направился к выходу. Перешагнул привратника, спящего за дверью. Какая-то женщина из домочадцев поднималась по лестнице. Восприняв повеление мужчины, она села на мраморные ступени и уснула.
Травник пренебрёг советом Алеся и не сидел сложа руки. К возвращению своего охранника успел многое: выволок труп из кельи, замыл кровь, собрал инструменты резателя, мази, микстуры, настойки, бутыли с ракой, одежду, обувку. Разворотив и подняв напольные камни потайного места, достал сабли и прочие припрятанные вещи и аккуратно уложил в кожаные мешки свою книгу, завёрнутую в чистые пергаменты, иные вещи и даже обёрнутые холстиной горшочки со столетником. Отдельно сложил вещи своего помощника. Когда тот вернулся и доложил о поединке с Максимианом, а также сказал, что в привратном домике по-прежнему никого нет, Козьма предложил ему присесть. Его инструктаж был кратким:
— Долго ждал этой ночи, — травник вздохнул и предложил: — Пойдём в порт. У причалов найдем лодку и переплывём Узкое море. А на том берегу, если повезёт, достанем коней.
Сборы Алеся были недолгими. Увидев, что его хозяин не упаковал чан из серебра для питьевой воды, нашёл длинный ремень, просунул его сквозь ушки чана. Козьма склонил голову, кланяясь иконе Святого Космы и прощаясь с кельей, где он прожил десяток лет. Каждый взвалил на плечи связанные попарно мешки. Козьма затушил горящую плошку, и они вышли во двор. Монастырь пребывал в ночной дрёме. Ноша Алеся была весомой, но не тяжелее штанги и блинов к ней, с которыми когда-то возвращался от спортивного лагеря до электрички. Никем не замеченные, они выскользнули из ворот монастыря и ускорили шаг.
Поиск подходящей лодки с парусом затянулся. Алесь, учуяв явственный запах нефти, направился к суденышку с грузом амфор. То была «хеландия», по определению Козьмы, торговое судно с единственной мачтой ближе к носу и двумя кормилами. Вдали темнели высокие борта дромонов. Судно с амфорами, несомненно, должно охраняться, но стражи на его единственной палубе не наблюдалось. Оставив Козьму стеречь мешки, Алесь перемахнул через борт, осмотрелся и увидел-таки стражника на корме. Тот дремал, чем весьма облегчил решение всех задач. Столкнув труп за борт, Алесь помог Козьме перебросить мешки, отвязал швартовый конец, и, уже на борту, оттолкнул судно от причала. Поставили косой парус, и Алесь взялся за кормило. Подгоняемое ветром, угнанное судно медленно шло по морю к берегу свободы. Алесь, прощаясь с Царьградом, глянул на город рабов и увидел ходко идущую ладью с алыми парусами.
— Погоня?
— Ведислав улыбнулся:
— Должно быть, наш купчина. В багрец только русы и вильцы красят паруса.
— Дорогое, верно, удовольствие?
— Не думаю. В луковой шелухе вымачивают.
Уже светало.
Грёза о Северной Руси
ТЕТРАДЬ 3
ВАТАЖКА ЛЮТОБОРА
Лютобор, коего в ватажке звали кратким именем Лют, держал ладонь на животе. Боль уже второй день то отпускала, то вновь подступала, и тогда его душа, казалось, выскальзывала из тела, желая обрести покой, но, верно, не в ирии, а на морском дне. Лют себя не обманывал. Его тесть помер точно от таких же болей. На круглобокой ладье Люта уже поднимали парус. Он дал себе зарок: умереть на родном берегу. Родные берега и родные земли, которые Лют, вслед за волхвами, иногда называл русскими, начинались за морем, и их просторы от устья Днепра до устья Лабы всегда радовали душу купца. На родных землях сражались с саксами и данами абодриты, варины и велетабы, разбойничали уличи, обустраивались в киевских землях русы, пришедшие с Дуная на земли полян, охотились на пушного зверя радимичи и кривичи, нынче его главные поставщики, пахали земли и строили новые селища ильменские словене и многие иные из тех, кто откликнулся на призывы волхвов вернуться на земли пращуров. Каждое лето взывали волхвы к народу с Арконы, в славном Волине и многих других городах и селищах с призывом идти на восток.
Сам Лют, не самый бедный из волинских гостей, имевший три вместительных ладьи, возможно, не решился бы на переселение, но его желание поддержал сосед Олег, всеми именуемый Страшилой. Он возглавил витязей ватажки и привёл в дружину Люта новых воинов. Посидели с витязями, поговорили о восточных землях — и все воспылали желанием искать счастья и богатства на восходе. Продав хоромы в Волине, Лютобор уговорил весь свой род велетабов идти на новые земли, заманил их обещанием выгодной торговли. Воздав жертвы Велесу, ушёл его род на трёх судах из родной гавани к Нево-озеру, где осели на лето-другое. Узрев, что торговля мехом с булгарами и хазарами не принесла ожидаемых богатств, отправился Лют искать новое место, поближе к ромеям, и построил со своим родом селище на реке Сож, впадающей в Днепр. У местных Бог Велес прозывался Волосом, а потому прибывший Лютов народ радимичи и их соседи стали называть волотами.
В том, что Лют умрёт, никто на борту не сомневался. Страшила, Кнут и прочие в ватажке сочувственно посматривали на бледного лицом хозяина. Лют надеялся дойти до своего дома и взглянуть в последний раз на ненаглядную жену и деток, но, вместе с тем, знал: если умрёт в пути, тризну справят как положено. Когда боль отпускала, Лют вспоминал прожитые дни, своё детство в славном белокаменном Волине, жизнь в землянках у Нево-озера, переселение в земли радимичей и недавние битвы с хазарами. Его мысли перекинулись на торговлю мехами, и он начал вздыхать и кручиниться из-за мехов, которые вынужден был отдать разом и, можно сказать, даром. В торговых рядах сидел-то всего десять дней, и когда прихватили боли в животе, пришлось сворачивать торговое дело. «Как мало паволок да узорочья купил» — при этой думке он вновь ощутил резкую боль. Одновременно услышал чей-то голос. Кто-то кричал по-словенски, но с характерным дзеканьем кривичей:
— Эхей, людзи добрые, куда путь держите?
Ответил Страшила, носящий это имя после рубки с саксами:
— Овамо на Русь!
— Возьмите нас, людзи добрые! Лекарь я. Любую хворобу исцелю. Не будем вам в тягость.
Лют изумился и решил дать добро — пусть возьмут на борт. Надежды он не питал: к нему вчера приводили ромейского травника. Тот покачал головой и дал гадкую и горькую настойку, от которой Люту стало только плоше.