97
На «анпираторе» была высокая казацкая шапка с алым верхом, чей-то атласный голубой шлафрок
4 Пугачев-победитель
с беличьей оторочкой и высокие кавалерийские сапоги с раструбами и огромными серебряными шпорами. Шлафрок был перетянут алым шелковым шарфом, за которым помещался целый арсенал оружия: два пистолета, два больших черкесских кинжала и кривой охотничий нож. Сбоку висел огромный драгунский палаш.
На спутнике «анпиратора», недавнем буфетчике Назарке, была треуголка, шитый золотом морской офицерский мундир, лосины и маленькие гусарские сапожки с кисточками. Его вооружение состояло из большой морской подзорной трубы без чехла и кривой гусарской сабли, висевшей справа. В руках он держал подобие жезла с позолоченным шаром вместо ручки.
Таратайка, влекомая тройкой вороных, была окружена гарцевавшими на разнокалиберных конях вершниками в самых разнообразных костюмах, вооруженными кавалерийскими карабинами и тесаками.
Кучер сдержал разгоряченных вороных у паперти. Первым выскочил из таратайки Назарка и помог сойти «анпиратору».
Дрожащий словно в лихорадке отец Сергий встретил его пресветлое величество с крестом и евангелием на паперти. Выдавил из себя несколько слов, которые должны были означать приветствие. Бородач с оловянными глазами перекрестился двуперстным знамением, но поцеловал крест и евангелие. Тогда Назарка бесцеремонно повернул отца Сергия за плечи и- сказал ему:
Иди, батька, барабань обедню, что ль.
Место шмыгнувшего в храм священника заняли другие представители кургановцев. Черноглазый Jle- вонтий выступил с медным блюдом, на котором лежало сотни две медных монет, штук тридцать серебряных рублевиков и сверху несколько червонцев.
На твои, осударь, нужды! — сказал Левонтий, слащаво улыбаясь.— Как ты нам отец, так мы, значит,
I мои верные сыны отечества и твои верные слуги... То <•1 гь, до последней, значитца, капли крови.» И все
такое...
«Анпиратор» корявыми пальцами с неопрятными ноггями выгреб из блюда все золото и несколько рублевиков, а потом кинул Назарке:
Енарал. Приймай в нашу осудареву казну!
За Левонтием выступили садовник Карл Иваныч ( большим букетом цветов из барских оранжерей и
ратким приветствием и Тихон Бабушкин, бывший
п'дент. Последний, приняв театральную позу, про- ылвил напыщенным тоном:
Ваше императорское величество, великий госу- i;ipi>! Вонми, Белый царь, гласу твоих верных сынов. Кщс древние римляне говорили, что вокс попули — нокс деи, то есть глас народа — глас бога. Вот, моими v ими сей вокс попули и приветствует тебя, закон- III !й государь, на пути твоего шествия к бессмертной «•м.чие, в храме величия росской империи.»
Назарка зашипел на бывшего студента:
Чего болтаешь-то?
Немного смутившись, Бабушкин протянул тупо превшему на него «анпиратору» свернутый в тру- I ' псу и завязанный голубой ленточкой листок бумаги.
Энто что же? — осведомился «анпиратор».
Латинские вирши моего сочинения в честь вашего нресветлого величества, с переводом оных на 1>' тийский язык. Слагая сии вирши, пользовался я об- Р I щами, данными россиянам знаменитым пиитом Ми- лйлою Васильевичем Ломоносовым.
«Анпиратор» нерешительно взял листок, повертел г го в корявых лапах, боязливо заглядывая внутрь | рубочки.
Пиита, гришь». Энто что жа такое? Прошение от ичоства что ли ча? Так ефто надоть по принадлежности. Нашему, сказать бы, канчлеру».
Бабушкин откашлялся, но прежде, чем он успел иымолвить слово, Назарка бесцеремонно столкнул его
в сторону и, показывая на двери храма, сказал «анпи- ратору»:
С этим опосля. Пожалте во храм, ваше величество.
И добавил:
Сильвупля.
«Анпиратор», сопя, боком пролез в дверь. За ним прошел Назарка, за Назаркой несколько спешившихся вершников. Анемподиста, стоявшего на паперти с хлебом-
солью, оттерли в сторону.
* * *
«Анпиратор» стоял как раз против Царских Врат и время от времени нерешительно оглядывался по сторонам, забывая креститься и класть поклоны. В «ан- пираторах» он был всего несколько дней и потому еще не успел привыкнуть. Зачастую путался, не знал, как следует себя держать, или вдруг ни с того, ни с сего пугался и думал, что «здря все это затеяно, ну его к шуту!»
Тогда мотал большой, словно распухшей головой, как баран, и бормотал:
Ну и дела, можно сказать!
И думал, что хорошо-то хорошо, а то как бы себе и шею не свернуть. За такие дела не похвалят. Оченно просто!
Он вспоминал поучительный пример его хорошего знакомого, бывшего «фалетура» Моськи, то есть Моисея, с которым они вместе много лет прожили в тесной дружбе, когда были крепостными у небогатой помещицы Лядовой. Моська сначала «ходил в казачках», потом сделался «фалетуром». А он, нынешний «анпиратор Петр Федорыч», звался тогда не Петром, а Акимом и «ходил в кучерах».
Н-ну и дела, можно сказать!
Барыню Лядову, Марьсеменну, помещицу, «порешил» ударом дубины по темени повар Гришка, давно
гочивший на хозяйку зубы за рябую Нюшку, которую <>иа, Марьсеменна, отдала замуж за пастуха Егорку. С Моськой оборудовали дело-то. Ну, и началось это самое... Одно слово — заварилась каша. А что и к чему, | рудно понять. Уложивши госпожу, хуторок ее растащили, и собралась ватага, порешили все идти к гулявшему где-то поблизости и присылавшему «подметные письма» с обещанием воли, земли, бороды и прочего «Петру Федорычу». И пошли. А он, Аким, ходивший в кучерах, увязался за ними, рассчитывал, что ему, как хорошему кучеру, опять же умеющему при случае и лошадей подковать, удастся попасть к «Петру Федорычу» на его царскую конюшню.
— Вот дела, можно сказать! — тоскливо бормочет «анпиратор».
...Ну и поперли «степом», а там к ним стали присо- < • дм пяться другие такие же, и образовалась порядочная шайка. Стал Вертлявый Моська из «фалетуров» атаманом, а Гришка-поваренок — есаулом, а он, Аким, так-таки тогда ничем и не сделался. И было | го оченно обидно: Моська, пащенок, который и в «фа- пстурымго зря попал, в атаманы вылез, а ему, Акиму, который и тройкой править во как мог, и подковать | «шей, и все прочее, ходу не было.. А каки таки i t слуги у Моськи? Только и всего, что придерживал Марьсеменну, покедова Гришка ее по черепу дубиной колотил. \
...Опять же, разве это по совести? Зачем Моська, н ищенок, экономке Маремьяне, попользовавшись ею | ри ночи, горлянку засапожным ножичком перехва- t мл? Мог бы, собачий сын, отдать Маремьяну ему, А | иму. Баба гладкая». И никакой супротивности не oi азывала... Только охала, когда кто на нее лез.. |'овеем зря зарезал бабенку-то, пащенок.
...В степу Моська оказался уже в «енаралах»,
Гришка стал в полковниках ходить. Аким же так п оставался при пиковом интересе, а заикнулся, что, мол, давно ли вместе овес барский воровали да сенных
девушек в конюшню аль на сеновал жамками приманивали, так Моська, подлая душа, ему ответил, что рылом, мол, не вышел.
«Анпиратор» недоверчиво покосился на продравшегося сквозь толпу молящихся и впившегося в него любопытным взором мальчонку. Мальчонка — это был причетников сынишка Кирька,— чувствовавший себя в «своей» церкви, как дома, пялил свои буркалы на «его пресветлое царское величество» и усиленно сосал коричневый палец правой руки.
.„А поперли степом, и пошла работа... Сколько хуторов разграбили! Сколько барских усадеб пожгли! Сколько народу переколошматили! Так, зря все... Больше с тоски, потому и самим было видно, что зря!
До самого «Петра Федорыча» так и не добрались: Моська схитрил. Понравилось ему в «енаралах» быть, никому отчета не давать. Вздумалось ему, пащенку, один городишко ледащий пошарпать, понесла его нелегкая, а в городишке том сидел какой-то «нехва- лидный капитан» из миниховских выучеников. Хоть и одноногий, старый черт, а здоровый перец. И так вышло, что в то время, как шайка принялась уже в городишке недавно выстроенные лавки возле церкви грабить, откуда ни возьмись этот самый «нехвалидный капитан» с сотней набранных с борку да и сосенки «цари- цыных прихвостней». Да так-то здорово расчесал всю шайку, что любо-дорого. Одно слово—нарвались ребята.
И опять мотает, как баран, распухшей головой «анпиратор», невнимательно слушая, как поп вытягивает что-то несуразное козелком.
._Ну, и попали Моська-енарал, да Гришка-полковник, да которые протчие в лапы «нехвалидного капитана». И он, Аким-кучер, тоже попался. Надо было утикать, да обмишурился, не успел. Налетел на него парнюга какой-то с пистолетом да ткнул его, Акима, в самую переносицу, ловко так ткнул, что Аким света не взвидел, кровью захлебнулся и наземь свалился чурбаном
А потом по приказанию «нехвалидного капитана» какие-то барские псари в чекменях тут же у городских чавок растянули на лежавших там бревнах и били ярапниками по обнаженным спинам и Моську-енара- ла, и Гришку-полковника и Фильку, который при шайке в полковых писарях ходил. И его, Акима, били. И прочих. Так били, что Моська, Грищка, Филька и многие прочие уже и не встали, а трупы их после того были повешены острастки ради на старых ветлах у речного брода, откуда шайка пришла в город А он, Аким, ничего, отлежался, хоть и спустил с него «иехвалидный капитан» три шкуры. Кость оказалась крепкая. И угодил он, Аким, кучер Марьсеменны госпожи Лядовой, упокой господи ее душеньку, в острог, и сидел там в кандалах, и кормил своим телом белым вшу тюремную, и думал, что никак не миновать ему каторги. Но, на его счастье, другие сидевшие в том лее остроге дюжие молодцы, заручившись содействием какого-то сторожа острожного, прорыли ход под стеной. Ну, и сбежали, и увели с собой его, Акима. И опять пошел он гулять по степу, и мало-помалу, следуя иримеру Моськи и Гришки, сам пролез и в полковники, и в енаралы. А несколько дней тому назад, добравшись со своей разросшейся шайкой до Безводного, встретился там со старым знакомым, Назаркой, бывшим кургановским буфетчиком. Две шайки слились. И по совету того же Назарки стал он, Аким, в «анпираторах» ходить. Соблазнялся, правду сказать, и Назарка, да ему, Назарке, не с руки было: кто же его в кургановской округе не знал? Никак не выдашь ia самого «анпиратора». Акима никто не знал, значит, препятствий никаких.
Теперь вот и кургановский поп горло дерет, поминает на ектении «благочестивейшего самодержавного |"осударя нашего, Петра Федоровича, и весь царствующий дом». «Это меня-то поминает! — соображает Аким.— Ловко! Думал ли покойный батька, что его сын Акимка в анпираторы продерется?» Довольно ухмыльнулся,
и тут же по покрытой рубцами от недавних еще арапников широкой спине пробежала холодная волна: вспомнился изуродованный труп Моськи, засеченного на площади псарями по приказанию грозного одноногого «нехвалидного капитана»...
Засопел тревожно, замотал головой, сердито шикнул на выпучившего буркалы Кирьку. Кирька юркнул в толпу.
В это время у входа в храм послышались громкие голоса. Набившаяся в небольшой храм толпа заколыхалась. Кто-то проложил себе дорогу к месту, где стоял «анпиратор». Державшийся поблизости Назарка испуганно затормошился.
Чего там? Михельсонов, что ль? — испуганно осведомился «анпиратор» у побледневшего Назарки.
Не! — шепотком откликнулся тот.— Какая-то другая шайка подходит. Дозорные докладают, что, мол, видимо-невидимо... Так и прут, так и прут..
Кака така беда? Того же поля ягода!
Кто их знает, может, и у них свой анпиратор имеется.
Н-да, дела!—засопел Аким.— Все может быть Как бы не передраться.
Подумав, буркнул:
Валяй к попу. Буде ему глотку драть зря. Кончай базар, не до него теперь. А мы—айда на площадь, посмотрим, как и что. Может, добром сговоримся!
Храм быстро опустел. Весть о том, что к селу подходит другая часть «армии его пресветлого царского величества» всколыхнула всех молящихся. Потянуло под открытое небо. Многие разбегались по домам.
Кирюшка нашел среди толпившихся на паперти своего отца, причетника, и, дернув его за рукав, сказал:
Ен-то белай!
Ну?
Белай, говорю.
Ну, белый так белый!
А баяли—чернявый..
Причетник забулькал.
Да тебе-то что? Разве не все одно? Подумав, Кирюшка, спросил:
А отчего, тятька, у него нос такой?
Какой такой?
Будто слива!
И опять причетник забулькал, щуря глаза.
Слива, гришь? Н-ну, так полагается Одно слово— царский нос. Орлиный.
А рази у орла нос-то сливою? У него—крючком.
Да отвяжись ты! — рассердился причетник.— У одного крючком, у другого—ящичком..
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
П
ока отец Сергий служил обедню, по дороге из Безводного в Курганское втягивались отдельными довольно многолюдными группами сторонники Акима и Назарки. Многие ехали в телегах, другие шли пешком, были и такие, что тащили с собой всякую рухлядь, награбленную в Безводном, или гнали собственный или чужой скот. Втянувшись в Курганское, пришедшие разбредались по избам, часть же принялась устраиваться табором на обширной пыльной, поросшей тощей травой площади. На улицах и особенно на площади шла суетня, стоял многоголосый гул, слышалась перебранка, бабий визг, что-то пьяное пение. Посреди площади стоял, поднимаясь над окружившей его толпой, приведенный из далеких степей облезлый верблюд, презрительно озиравший галдящую толпу своими черными глазами.
К концу обедни на той же площади стали появляться люди, пришедшие в Курганское с другого конца — по дороге, связывающей Курганское с деревушкой Анниндар, принадлежавшей помещику Арапову. Это и были передовые второй шайки пугачевцев, весть о приближении которой всполошила Назарку и Акима.
Прошло некоторое время. Наконец, когда анпиратор Аким и его енарал Назарка уже выбрались из церкви на площадь и криком собрали вокруг себя человек до ста вооруженных сторонников, по дороге из деревеньки Арапова прошел на площадь отряд вооруженных неуклюжими пиками конников, среди которых был напоминавший длинноногого
наука огненно-рыжий горбун лет тридцати в ямщицкой шапке с павлиньим пером. Одет он был м старый зеленого сукна гренадерский мундир с серыми отворотами, плисовые шаровары и красные сафьяновые сапоги восточного образца с загнутыми вверх носками.
Что за шум, а драки нету? — поинтересовался горбун.— По какой причине скопление? Что за люди?
Попавшийся ему по дороге парень из Безводного, вертевший в руках усаженную гвоздями дубину, ответил, глупо ухмыляясь:
По случаю пребывания царского величества осударя Петра Федоровича с енаралами и адмиралами.
Это откедова же такая знатная персона сюды пожаловала?— злобно вопрошал горбун.
Из Безводнова. А ты кто будешь?
Вот я тебе покажу, кто я! — визгливо крикнул горбун, наезжая на безводновца и норовя достать того нагайкой.
Безводновец увернулся и угрожающе взмахнул своей страшной дубиной.
Не замай. Ребята-а! Наших бьют!
Горбун, не обращая на него внимания, подъехал к вышедшим из церкви Акиму и Назарке.
Кто такие будете?
Назарка, не без тревоги поглядывая вокруг, ответил:
Находисся перед светлыми очами его царского величества, осударя Петра Федорыча всея Руси!
Горбатый обратился к тупо глядевшему на него
Акиму:
Это ты-то и есть царское величество?
Мы! — ответил нерешительно Аким.
Тэк-с,— прошипел горбатый.—А я-то кто же тогда буду?
А ты кто?
А я тоже царское величество. Хошь кого спроси!
Вертевшийся тут же Кирюшка радостно взвизгнул:
Тятька! Еще анпиратор! Рыжий!
Два анпиратора злобно меряли друг друга глазами, словно два волка. Вокруг того и другого собрались их сторонники. Количественный перевес был у акимовцев, но сторонники рыжего горбуна все были на конях, тогда как с Акимом было всего человек десять вершников.
Будем биться или будем мириться? — спросил вполголоса Аким.
А этот как придется! — ответил горбун.— Ежели ты отсюда убересся, то будем мириться.
Бона! Почему я должен убираться? Разе не я первый сюда пришедши? — заспорил Аким.— Нас больше, мы тебе бока-то обломаем...
Бабушка надвое сказала!—огрызнулся горбатый, однако убедившись, что акимовцев действительно много и что его собственные сторонники не очень-то охочи драться, переменил обхождение.